Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
Шрифт:
– Стой!
Рыжиков остановился, в его руках еще звенели отмычки. Руслан сказал тем же дрожащим шепотом:
– Какая эта сволочь кричала?
– Идем в театр, а то узнают.
– Все твои спички. Говорил, не нужно…
Они быстро направились к главному зданию.
Володя запрыгал:
– Здорово! Вот потеха!
– Теперь нужно сказать Алеше, – сказал Ваня.
– Не надо. Алешка сейчас же хай поднимет и на общее собрание. Сейчас же скажет: выгнать.
– И пускай! И пускай!
– Да, чудак! Их все равно не выгонят. Они скажут, а какие доказательства? Мы гуляли. И все равно не выгонят. Давай лучше за ними смотреть. Вот интересно! Они про нас не знают, а мы про них знаем.
13
Вам
На другой день утром Игорь Чернявин проснулся в плохом настроении. Лежал и думал о том, что из колонии необходимо бежать, что нельзя с таким делом стать на середине. Дежурила Клава Каширина. Одно ее появление на поверке заставило Игоря лишний раз вспомнить вчерашний ужасный вечер. Но Клава с веселой, девичьей строгостью сказала: «Здравствуйте, товарищи», снисходительно пожурила Гонтаря за плохо вычищенные ботинки, Гонтарь дружески-смущенно улыбнулся ей, улыбнулась и вся бригада, в том числе и Игорь Чернявин. Трудно было не улыбаться: на сверкающем полу горели солнечные квадраты, дежурство в парадных костюмах тоже сияло, голос у Клавы был, наверное, с серебром, как и корнеты [198] оркестра. И Игорь снова поверил в жизнь – не может Клава ябедничать, должна она понимать, как человек может влюбиться. Игорь весело отправился завтракать. Многие колонисты, даже из чужих бригад, встретили его приветливо, вспоминали и неумирающего третьего партизана, и веселую собаку, Нестеренко за столом тоже сиял добродушно-медлительной радостью: собственно говоря, вчерашний спектакль, о котором сегодня так много говорят, был сделан силами восьмой бригады, даже новенький – Игорь Чернявин – и тот играл.
198
В оригинале «трубы».
К столу быстро подошел Володя Бегунок, вытянулся, салютнул:
– Товарищ Чернявин!
Игорь оглянулся:
– А что?
– Вам письмо!
В руке Володиной у пояса вздрагивает аккуратный, основательный белый конверт.
– Каррамба! Откуда может быть письмо? Это, может, не мне?
– Вот написано: «Товарищу Игорю Чернявину».
– Местное, что ли?
Володя сдержанно улыбнулся:
– Местное.
– От кого?
– Там, наверное, тоже написано.
– Что такое?
Игорь вскрыл конверт. И его стол и соседние столы были заинтересованы. Володя стоял по-прежнему в положении «смирно», но его глаза, щеки, губы, даже голые колени улыбались.
Игорь прочитал скупые, короткие строчки на большом белом листе:
«Товарищ Чернявин.
Прошу тебя сегодня вечером, после сигнала «спать», прийти ко мне поговорить.
Игорь прочитал второй раз, третий, наконец, покраснел, что-то холодное пробежало сквозь сердце.
Санчо Зорин привстал, заглянул в письмо, положил руку на плечо Игоря:
– Ну, Чернявин, я к тебе в долю не иду.
У Игоря еще больше похолодело в груди, Нестеренко, не выпуская стакана с чаем из одной руки, другую молча протянул к Игорю, взял письмо, прочитал:
– Д-да. А за что это, не знаешь?
Володя перестал улыбаться:
– Все понятно?
Нестеренко на него глянул свирепо:
– Володька! Убирайся!
– Есть, убираться!
Убираясь, Володька все-таки бросил на Игоря и на всю восьмую бригаду намекающе-кокетливый взгляд.
– За что, не знаешь? – повторил вопрос Нестеренко.
Игорь почувствовал вдруг слабость в ногах, опустился на стул, с опаской глянул на Гонтаря:
– Да… наверное, девчонка эта…
– Ага! Девчонка? Послушаем! [199]
Тихонько,
чтобы не слышали другие столы, заикаясь, не находя слов, краснея и бледнея, Игорь рассказал о вчерашнем несчастном случае в парке. И закончил:– И больше ничего не было.
Нестеренко недолго размышлял:
199
В оригинале «Расскажи».
– Влетит. Алексей за такие дела… ой-ой-ой!
Гонтарь с самого начала рассказа смотрел на Игоря прищуренными, презрительными глазами, а сейчас наклонился ближе, чтобы не слышали другие столы, и сказал Игорю в лицо:
– Видишь, какой ты гад! А ты этой девчонки, понимаешь, и мизинчика не стоишь. Жалко, что тебя Алексей вызывает, а то я подержал бы тебя в руках…
Нестеренко и Зорин ничего на это не сказали, наверное, были согласны с тем, что Чернявин – гад. И с тем, что его стоит подержать в руках.
Игорь склонился к тарелке.
– Убегу. Ну, его к черту! Уйду [200] .
Нестеренко откинулся на спинку стула, задумчиво закатал под пальцем крошку хлеба:
– Нет, не уйдешь [201] . Алексей знает: если бы ты мог уйти [202] , он бы тебе письма не писал, а затребовал бы с дежурным бригадиром.
Гонтарь сказал с прежним презрением:
– Да и кто тебе даст убежать? Думаешь, бригада? Ты об этом забудь.
200
В оригинале «Убегу».
201
В оригинале «не убежишь».
202
В оригинале «убежать».
После завтрака Игорь в тоске бродил по парку, по двору, наконец, по коридору. Он рассчитывал, что Захаров будет проходить мимо, и он с ним поговорит. Но Захаров не выходил из кабинета, а к нему все проходили и проходили люди: то Соломон Давидович, то бухгалтер, то Маленький, то какие-то из города, то Клава. Клава не замечала его.
По дорожкам цветника гуляет Ваня. Володя Бегунок сзади набежал на него, обхватил руками. Повозились немного, и Володя зашептал:
– А ты знаешь? Чернявина в кабинет… Алексей… вечером в кабинет. Ой, и попадет же. Он эту… Оксана там такая… поцеловал.
– Поцеловал?
– Три раза, в саду!
– Прямо так поцеловал? И все?
– А тебе мало? Это, знаешь, очень строго запрещается. Один раз поцеловать и то попадет. А по три раза!
– И что же ему будет?
– Алла! Я к нему в долю не иду!
Мимо них проходил Рыжиков. Угрюмо-подозрительно посмотрел, толкнул:
– Чего стали на дороге?
Володя закричал на него:
– Эй ты, новенький! Ты не очень толкайся!
Рыжиков профессиональным движением повернул к нему плечо:
– А то что?
– Страшно сказать!
Володя вчерашним вечерним басом прогудел:
– Рыжиков, выходи на середину.
Рыжиков внимательно заморгал, потом с угрозой надвинулся на него. Володя стал перед ним, заложив руки за спину:
– Ударишь? Пожалуйста! Ну, что же ты? Ты не бойся, мальчик!