Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
Шрифт:
– Да как считаю: десять на десять сто, дважды два – четыре, сто четыре.
Оксана изумленно посмотрела на Захарова. Захаров развел руками:
– Ничего не скажешь! Правильно! Сто да четыре будет сто четыре. Признаем себя побежденными, правда, Оксана?
Но Захарова перебил общий возбужденный крик. Колонисты покинули теплые места на диване, воздевали руки и кричали разными голосами:
– Да он неправильно сказал! Неправильно! Алексей Степанович! Тоже считает! Кто же так считает, Чернявин? Сто четыре!
Старшие мудро ухмылялись. Захаров расхохотался:
– Что
– Я хотела назначить Марусю, но вот Ванда… а Ванда еще не колонистка.
Ванда выступила вперед, стала рядом с Оксаной, сказала серьезно:
– Алексей Степанович! Я не колонистка! Но только… Теперь это моя сестра! Моя сестра – Оксана!
Захаров внимательно посмотрел в ее глаза. Гости притихли и вытянули шеи.
– Так… Это очень важно! Значит, ты хочешь быть ее шефом?
– Да! Я буду ее шефом. Потому что ей хуже жилось, чем мне. Она – батрачка.
Наступило общее молчание. Ванда оглянулась на всех, встряхнула головой:
– И пускай все знают: я ее защищаю.
Захаров встал, протянул Ванде руку:
– Спасибо, Ванда, хороший ты человек.
Ванда грациозно встряхнула рукой, улыбнулась со свойственным ей очарованием:
– И вы тоже!
Теперь только ребята дали волю своим чувствам. Они бросились к Оксане, окружили ее, кто-то протянул звонко– звонко:
– Вот это – да!
Поздно вечером, когда уже все спали, Захаров устало прибрал на столе, взял в руки фуражку и спросил у Вити Торского:
– Да, Витя, откуда ребята взяли, что Оксана батрачка?
– Все колонисты так говорят.
– Почему?
– Говорят – батрачка, у адвоката прислуга. Только такая прислуга, на огороде. А разве нет?
– Оксана Литовченко – дочь рабочего-коммуниста. Он умер этой зимой, а мать еще раньше умерла. Оксану и взял к себе товарищ Черный, не адвокат вовсе, а профессор советского права; они вместе с отцом Оксаны были на фронте.
– А почему она в огороде работала?
– А что же тут такого, работать в огороде? Она сама и огород завела, значит, любит работать. Разве только батраки работают?
Торский хлопнул себя по бокам:
– Ну что ты скажешь! А у нас такого наговорили: эксплуататор.
– Наши могут… фантазеры!
– Надо на собрании разъяснить.
Захаров надел фуражку, улыбнулся:
– Нет, пока не надо. Никому не говори. Само разъяснится.
– Есть, никому не говорить!
Захаров вышел в коридор. В вестибюле горела дежурная лампочка. Часовой поднялся со стула и стал «смирно».
– До свиданья, Юрий!
– До свиданья, Алексей Степанович!
Захаров направился по дорожке мимо литеры Б. Во всех окнах было уже темно, только в одном склонилась голова девушки. Голос Ванды сказал оттуда:
– Спокойной ночи, Алексей Степанович!
– Почему ты не спишь, Ванда?
– Не хочется.
– А что ты делаешь?
– А так… смотрю.
– Немедленно спать, слышишь!
– А если не хочется?
– Как это не хочется, если я тебе приказываю?
– Ванда
ответила, смеясь:– Есть, немедленно спать!
Из-за ее плеча голова Клавы:
– С кем ты разговариваешь, Ванда? Алексей Степанович, вы скажите ей, чтобы она не мечтала по ночам. Сидит и мечтает. С какой стати!
– Я не мечтаю вовсе. Я просто смотрю. А только я больше не буду, Алексей Степанович.
– Клава, тащи ее в постель!
Девушки завозились, пискнули, скрылись. И это окно стало таким же, как и все остальные.
19
Счастливый месяц август
Было сделано по секрету: вдруг Зырянский приказал четвертой бригаде после ужина надеть парадные костюмы. Удивительно было, что никто в бригаде не спросил, почему. О чем-то перешептывались и пересмеивались, и Ваня по этой причине шепотом спросил у Фильки:
– А зачем? Скажи, зачем?
И Филька ему шепотом ответил:
– Одно дело будет… Стр-рашно интересно!
А когда проиграли сигнал на общее собрание, Алеша Зырянский построил всех в одну шеренгу и гуськом повел в зал. В вестибюле их ожидал Володя Бегунок со своей трубой и тоже занял место в шеренге впереди всех, рядом с Зырянским. В «тихом» клубе их встретили улыбками, даже зааплодировали. И четвертая бригада не расселась на диване, а построилась перед бюстом Сталина, лицом к собранию. Потом пришли вдвоем и весело о чем-то между собою разговаривали, лукаво посмотрели на четвертую бригаду Захаров и Витя Торский. Витя открыл собрание и сказал:
– Слово предоставляется бригадиру четвертой бригады товарищу Зырянскому.
Зырянский встал впереди своей шеренги и громко скомандовал:
– Четвертая бригада, смирно!
И сказал такую речь:
– Товарищи колонисты, собрание колонистов четвертой бригады в составе четырнадцати человек единогласно постановило просить общее собрание дать нашему воспитаннику Ивану Гальченко звание колониста. Иван Гальченко – хороший товарищ, честный работник и веселый человек. Подробно о нем скажет его шеф – колонист Владимир Бегунок. Гальченко, пять шагов вперед!
Ваня, смущенный и краснеющий, встал рядом с бригадиром. Володя тоже вышел вперед и очень сдержанно, официальным голосом рассказал кое-что о Ване. Ваня живет в бригаде только три месяца, но за это время можно все увидеть. Ваня ни с кем никогда не ссорится, никогда нигде не опоздал, всякую работу делает хорошо, быстро и всегда веселый. Он ни к кому не подлизывается, ни к бригадиру, ни к дежурному бригадиру, ни к старшим колонистам. Теперь в один рабочий день он делает восемьдесят шишек, и все довольны. Каждый день читает «Пионерскую правду», знает про Октябрьскую революцию, про Ленина и также хорошо знает, как побили Деникина, Юденича и Колчака. Еще знает про Днепрострой, про коллективизацию, про кулаков. Это он все хорошо знает. Он говорит, когда выйдет из коммуны, так сделается летчиком в Красном Армии; только он не хочет быть бомбардировщиком, а хочет быть истребителем. Это он так говорит, а, конечно, это еще будет видно. Колонию Ваня очень любит. Знает все правила и законы в колонии, уже выучил строй и хочет играть в оркестре. Вот он… какой! И я был его шефом, а только мне было совсем не трудно.