Пелагий Британец
Шрифт:
— Суть, однако, в том, что не было никакой войны Стилихона с визиготами. На этом сходятся все мои друзья, искушенные в политике. Использовать армию Алариха как недорогую и надежную военную силу — вот к чему стремится Стилихон все последние годы, вот к чему пытается склонить императора и сенат.
— Как это «не было войны с визиготами»? А кто же, по-твоему, отбил армию Радагасиуса три года назад?
— Вот-вот… Ты в своих поэмах делаешь вид, что не замечаешь разницы между визиготами Алариха — христианами и уже наполовину римлянами — и остготами Радагасиуса — действительно варварами, способными только разрушать и грабить. Ты сравниваешь Стилихона с Марием, уничтожившим пять веков тому назад вторгшихся кимвров и тевтонов, но уверяю тебя: подобное сравнение
— Нет, Паулинус, тут все сложнее… Человеку, удалившемуся от света, как ты, трудно понять переплетение придворных интриг. Пойми, супругу Стилихона, Серену, тревожит, что их дочь все еще не имеет потомства от императора… Она опасается, что императора убедят развестись с ней…
— Ах, Клавдиан, Клавдиан!.. Когда же ты сам откроешь глаза и признаешь, что живешь под властью христианского монарха?.. Христиане не разводятся так легко… Знаешь, если от всего нашего времени уцелеют только твои поэмы, потомки даже не догадаются, что ты жил в христианской стране. Что она была покрыта церквами, что епископы сделались главнее генералов, что человек входил в этот мир и уходил из него под присмотром священника, а не жреца.
— Нашего императора я прославляю отдельно каждые два года. И в этом году, отмечая его триумф в Риме, я написал поэму «На шестое консульство Гонория». Многие находили ее просто виртуозной.
— О да!.. Меммий Симмах приносил нам ее. Скажи, зачем тебе понадобилось упоминать там, что император не разбрасывал золото во время триумфа?
— Но этот стыд был известен всем римским мальчишкам… На стенах писали оскорбительные надписи о скупости Гонория… А я, прикосновением поэтической строки, обратил жалкое в возвышенное: «Тот, кто сердцем народным любим, может не думать о том, как за деньги любовь покупать…»
— Однако сотней строк выше ты прославляешь Стилихона за потоки серебра, которыми он орошал толпу во время своего триумфа… А о выступлении императора в сенате — не лучше ли было промолчать? Гонорий молод, он не мог еще овладеть ораторским искусством… Зачем было напоминать об этом провале?
— Но опять же я обращаю пренебрежение пустой риторикой — в добродетель нашего правителя… Нет-нет, Паулинус, поэмы мои взвешены и продуманы очень тщательно. Но вот эпиграммы!.. Тут моя погибель… Несколько лет назад я имел неосторожность написать эпиграмму на Адриана, да-да, который нынче стал префектом Рима… Он-то, видимо, и ищет моей погибели… Мне нужно срочно написать стихотворение в его честь… Что-нибудь не очень помпезное, но с этаким поворотом…
Я слушал лихорадочный шепот Клавдиана и думал, что если бы Тибр вышел из берегов, он и от этого бедствия пытался бы отгородиться строчками своих стихов. Как часто люди даже перед лицом приблизившейся угрозы продолжают хвататься за привычное и посильное, вместо того чтобы отстать наконец от суеты и заняться самым трудным и важным — собственной душой.
Так и мои прихожане.
Они терпеливо выслушивают мои проповеди о том, как держать сердце открытым для Слова Божьего. А потом приходят ко мне за советом и так же терпеливо выспрашивают, каким приемом скорее можно подбить Господа пособить им в мелких заботах: какую молитву читать для успешной женитьбы дочери, к какой иконе ставить свечку для защиты от засухи, какие мощи лучше помогают в торговых сделках…
Я принес Клавдиану тюфяк и одеяло, чтобы он не замерз ночью. Обещал на следующий день одолжить мула у кого-нибудь из моих прихожан.
Но наутро его не оказалось в церкви. Видимо, что-то испугало его, и он ушел до рассвета. Так и не знаю, что с ним сталось. Его бывшие друзья на мои вопросы не отвечали, отводили глаза. Или заявляли, что давно уже порвали с этим человеком. Люди в ту пору часто исчезали вот так, без следа, и даже расспрашивать об их судьбе было небезопасно.
Только бронзовая макушка Клавдиана еще некоторое время служила местом состязаний между голубями на форуме Траяна. Но вскоре и статуя опального поэта исчезла с постамента и отправилась
в плавание по реке забвения.(Меропий Паулинус умолкает на время)
Нет, не могу дальше откладывать дорогое воспоминание.
Я в доме Фалтонии Пробы.
Вилла обращена главным балконом к морю. Оно раскачивается внизу, роет пляжный песок. Позади — лесной амфитеатр. Отара крошечных овец ползет вдали по горной луговине.
Хозяйка ведет меня из комнаты в комнату, показывает, объясняет:
— Отец строил эту виллу, не выпуская из рук письма Плиния к Галлу. Архитектору был дан наказ: все должно быть точь-в-точь как в Лаврентийском поместье Плиния Младшего, которое он описывает в этом письме. Да, вплоть до слюдяных окон из спальни на веранду. В остальных комнатах сдадимся новизне и вставим стекла. Но в спальне пусть будет слюда…
Фалтония Проба невелика ростом. Начинает полнеть. Но движется быстро и решительно. Есть люди, для которых вежливость и такт — это долгое кружение обтекающих слов, растянутый танец сближения. У нее не так. Я и получаса не пробыл в ее доме, а уже чувствую себя своим. Принятым. Будто пропадавший неведомо где родственник приехал наконец с визитом. Уж не знаю, что дядя Паулинус написал ей в письме про меня.
— Видите, комнату для занятий отделили от наружной стены коридором. Это действительно поглощает шум. Когда наши колоны работают в саду, они могут хоть песни горланить… Следующая комната сделана в форме абсиды. Шкаф в стене — это только для тех книг, которые могут понадобиться в любую минуту. Главная библиотека — в галерее, глядящей окнами на цветник… Да, сплошные левкои. Я не хочу отступать от вкусов отца. Да и Плиния — тоже. Часть уже распустилась. В саду — шелковица и смоквы. Аллея — из буков. А розмарин не прижился. Как мы ни старались.
Откуда-то из боковой двери вылетают две борзых и кидаются мне наперерез. Но убедившись, что я отказываюсь подыгрывать им и изображать бегущего оленя, отходят к хозяйке, идут за ней, принюхиваясь и ловя рассеянные касания ладони. Дядя Меропий рассказывал, что в доме Фалтонии Пробы всегда было много собак. Вели они себя очень пристойно, но даже при жизни ее мужа предпочитали следовать за ней и ложиться у ее ног. К великому смущению хозяина.
— …Конечно, невозможно построить дом, защищенный от всех ветров. Или от полуденной жары. Но отец все продумал таким образом, что при любой погоде в доме найдется несколько комнат с очень приятной температурой. А в зимние холода мы начинаем топить, и теплый воздух растекается по трубам под полом до самых дальних помещений. Конечно, топим и в летнее время, когда хотим понежиться в бане. Я распорядилась приготовить ее сегодня перед ужином. Вам и вашему слуге будет приятно смыть дорожную пыль. Нет, не возражайте — дров кругом полно, они нам ничего не стоят. А вы должны пройти через все банные пытки: сухую и влажную парную, тепидарий, холодный бассейн, горячий. Кстати, из бассейна вам будет видно море — это придает купанью особый вкус.
— …Когда приедет моя дочь, она покажет вам свои любимые пляжи… Вы обязательно должны дождаться Деметру… Это каких-то три-четыре дня… Сколько вам лет?.. Ну да, вы почти ровесники с ней… Тем более что все эпистулы Пелагия хранятся у нее… Я и не смогу их отыскать без ее помощи… От меня вы можете получить лишь устные воспоминания. О чем бы вы хотели в первую очередь?.. О да, он делился со мной очень многим… Больше, чем с другими… Да, рассказывал и о юности в Бордо. Он называл этот город по-старому: Бурдигалла.
Не знаю, каким образом и в какой момент это произошло, но помню очень ясно — вдруг все друзья отца стали говорить, что нет лучше места для учебы, чем Бордо. Образование — довольно странный товар: ты платишь за него деньги вперед, а о качестве узнаешь много лет спустя, когда приходит время пускать полученные знания в дело. Остается загадкой, каким образом далекий провинциальный город сумел завоевать репутацию центра учености даже среди скептичных римских умников.