Пенталогия «Хвак»

И дальше, на северо-запад — даже за море не надо плыть — там тоже лежат неосвоенные земли… То есть, не Империей освоенные, люди-то на них живут: варвары, племена, какие-то разбойничьи княжества… Там граница посуху проходит, не по воде, и вот уже который век лучшие государственные умы Империи размышляют с оружием в руках, как бы те северо-западные земли открыть, начисто освободить от невежественных дикарских племен в пользу просвещенной Океании… Племена и орды в той земле воинственные, непокорные, не чета, конечно же чудовищным туроми и лютым карберам с кошмарного юго-востока, но — хватает и с ними забот имперским войскам, хватает по уши. И где-то в глуши, в укромном уголку западных рубежей, зреет нечто такое невнятное, но окончательное, чего боятся воины, жрецы, императоры и боги… Однако, судьбоносный миг пока не созрел, а люди суетны: живут так, как будто нет никакого конца света и никогда не будет…

Море Жадное выплеснуло на берег пиратов. В шесть кораблей подошли они к границам Империи, высадились без помех на песчаный пляж, устроили стоянку… Две тысячи морских разбойников, готовых насмерть воевать с кем бы то ни было, а пуще того — безнаказанно грабить мирное население. Сами себя они разбойниками не считают, ибо уже почти столетие минуло с того дня, как их вожак, Манан Лысый, объявил себя светлейшим князем-государем, а окрестные земли (четыре островка тесною кучкою — Прим. авт.) — независимым княжеством. Почти столетие стоит новое государство и пока еще не рухнуло! Разбойникам «Великого Корабельного Княжества» нет никакого дела до интересов Империи и ее границ, потому, быть может, что до сего дня они еще никогда не высаживались на ее земли, с имперцами дела не имели… Купеческие караваны из других царств и государств — да, пощипывали, на море и вдали от него, а далекая, почти неведомая Империя… Ну, что Империя… Сказывают, обширна и богата. Коли так — то для первого ознакомительного грабежа хватит и двух тысяч воинов, а если понравится, если добыча будет легкой и обильной, можно будет и всеми силами навалиться: двадцать тысяч мечей и сабель дойдут до самой тамошней столицы, прошьют якобы необъятные имперские просторы запросто, как стрела ночную тьму… Так думал степенно и с приятностью Его Высочество Великий князь Манан Первый, однако, на сушу сходить не стал: государь, как и всякий толковый атаман, обязан щадить собственную жизнь, рачительно рискуя чужими, но — щадить не из трусости, нет, по государственному расчету. Разведчики обшарят окрестности и найдут небольшую, но легкую добычу, обязаны найти, ибо это строгий приказ. Затем добыча будет захвачена и поделена, причем — вся, до последнего медяка, останется «внизу», среди простых ратников, и только тогда уже воодушевленных воинов можно будет бросать в настоящий бой за истинно жирные куши…

Конечно же, делить еще не захваченную добычу — дело неблагодарное, в бою, в незнакомой обстановке всяко ведь может обернуться, поэтому Манан потерпит пока скрип мачт, мелкую «стоячую» качку, до смерти надоевший привкус морской соли на губах… Ищите, храбрецы, хорошо ищите!

Высадились вечером, а уже на исходе следующего дня, то есть, меньше, чем через сутки, добыча была найдена! Да еще и почти под самым носом: девять-десять долгих локтей от пиратской стоянки! Диво дивное: посреди дремучих чащоб, прошитых только узкими полузвериными тропинками, почти на безлюдье и на бездорожье, обнаружился постоялый двор с трактиром, да преогромный! «Дальше некуда» — называется. Подходит к трактиру и твердая, ровная дорога, способная пропустить, не цепляясь за бока, широченные телеги с товаром, но пока не ступишь на нее прямо — шиш заметишь под мелкой травой! В трактире, несмотря на глухомань, жизнь кипит и через край переливается! Людей полно, пьют, едят, швыряются золотом и серебром! И это очень хорошо — золото никому не повредит, хотя люди Манана Первого для почина и медяками бы не погнушались. Постоялый двор очень велик, всем шести отрядам хватит на целый день его запасов — обжираться и обпиваться. Да еще ценности продуванят поровну, какие найдутся на живых и мертвых посетителях, а также содержателях кабака… И женщины наличествуют! Очень ценная добыча, хотя и непрочная. Отряд лазутчиков, понаблюдав сутки, срочно двинулся обратно, к побережью, с тем, чтобы потом, еще через сутки, а то и намного раньше, вернуться вместе с основным войском.

Но трое человек из отряда остались на месте будущей атаки, продолжать слежку и дозор, ибо сила воина во многих свойствах поровну распределена, а слабость — проявляется почти всегда именно в беспечности. И в глупости тоже, но военная беспечность, ратная неосторожность — они и есть главная глупость на свете. Разведчики смотрели в окна, в двери, в щели, и так… и отчаянно завидовали, аж слюной изошлись, ибо наблюдать им приходилось привычные, милые сердцу каждого обжоры, выпивохи и бабника, радости. Вкушать, так сказать, вприглядку. Но удивительного в том трактире тоже хватало. Постоялый двор, видать, непростой, лихими людьми облюбованный…

— Смотри, смотри, Зубан: этот… который оборотней задавил… опять плясать собрался… Потеха!

— Это им потеха, а нам завидки. Хваком его зовут, если я правильно расслышал.

— Чудно: говорят по-нашенски, все понятно.

— А как им еще говорить? По-чужому лопочут те, кто живут за тридевять морей, за океаном, а эти… Отодвинься, фу… и не дыши в мою сторону, давай, давай, от тебя тоже все хорошо видно, как и от меня…

Прошлой ночью внимание лазутчиков привлекла одна очень примечательная личность. Это был здоровенного роста детина, в четыре локтя с половиною, молодой еще, но весьма жирный, даже под рубашкой видно, что бока и брюхо над портками свисают, а сами портки на заду едва ли не лопаются. Казалось бы хлюпец, байбак байбаком, ибо в жиру не может быть силы, но…

Жрет за троих, пьет за пятерых, поет и пляшет без устали — сапоги стоптал — и все никак под стол не валится! Без меча, с одною лишь секирой на поясе, без кольчуги… Ну, оно бы и ладно, что веселится вторые сутки напролет, все настоящие мужчины должны проявлять себя умелыми и стойкими на пиру… Но ведь и другое было, доглядчиков смутившее… Вывалился из задних сеней трактира этот Хвак и шатнулся на двор, во тьму предрассветную, к отхожему месту. Да с пьяных, видимо, глаз, повело его на дальний толчок, в углу двора, который не удобный гостевой, а простецкий, для трактирных жителей-работников. И тотчас же, сладкого мига дождясь, выпрыгнули из засады двое оборотней-людоедов, он и она, юркнули вслед за ним в нужник…

Дерзкие, явно оголодавшие, оборотни были загодя замечены пиратскими разведчиками и сами их заметили, но… Те охотники — и эти охотники, те в засаде — и эти в ней же, те вооружены и отчаянны — и оборотней запросто не возьмешь… Сообразили обе стороны, что не мешают друг другу — и притерпелись к опасному соседству, взаимной бдительности отнюдь не снижая… Пиратам в великое облегчение, что нашелся пьяный дурак оборотням на добычу: задавят его в сортире, и уволокут в лесное логово, и что особенно радостно — сами, наконец, уберутся, очень уж зябко ощущать на себе голодные оглядывания полудемонов… Вдруг, немного погодя, нужниковая дверь с треском распахивается и оттуда выходит живой и невредимый толстяк! Портки поправляет на ходу неспешном, что-то гнусит под нос… прислушались — вроде напевает, как ни в чем не бывало… Странно. Долго ждали лазутчики — никто больше из трактирных сеней на задний двор не выходит, а из сортира — тоже ни звука.

— Бач, ну-ка сходи, взгляни… чего там?

— А почему — я???

— Тихо… тихо… не ори. Потому что убью, рот вонючий, если не пойдешь.

— Понял. Но вы уж тоже, если что… выручайте.

— Это само собой.

Пополз Бач смотреть… вернулся живым.

— Там они… мертвые плавают. Внизу.

— Оба???

— Свет короток получился, я только евонную голову через дыру засек. Думаю, что баба… ну, самка — тоже неподалеку пристроена, больше там негде прятаться.

— Во, дела! А на вид — мешок с отрубями. Хотя — столько жрать — можно великие силы прикопить. Смотри, смотри… Глядишь, к утру и мы так-то погужуемся, если наши подоспеют. Ух, как кишки-то с зависти крутит, вон ведь винища сколько! И бабы! Баб надо будет попытаться сберечь, хотя бы одну для нас, для передового дозора уцапать! В награду, так сказать…

Пираты все верно рассмотрели: начинался очередной танец, да не простой, а знаменитое «Коромысло», после которого разгоряченные мужчины и гулящие трактирные девки особенно охотно составлялись в милующиеся пары. В деревнях «Коромысло» — это танец огневой, но чистый, на нем женихи выбирают невест и невесты женихов, а вот на постоялых дворах и в трактирах… Не-ет, добропорядочные семейные люди до таких греховных игрищ никогда не опускаются, разве что украдкой, по без вторых своих половинок…

Пиратским разведчикам танец сей был неизвестен, однако, все равно — жаркая забава смотреть!

Трактир «Дальше некуда» располагался в Осиновой Пуще, на малоосвоенных имперских землях. От столицы далеко, а вот до рубежей, морских и сухопутных — рукой подать. Удельных повелителей здесь нет, караульные войска десятилетиями не появляются. Поэтому и неудивительно, что облюбовали места сии разбойники, воры, грабители, и иные любители неправедной наживы. Крестьян и мастеровых от веку здесь не видывали, особ благородного сословия — и того давнее. С другой стороны рассудить — а где же еще сорвиголовам собираться среди себе подобных, как не в трактирах? Не в берлоге же спать и не на сугробе пировать? Не на столичной же покаянной площади неумолимые грехи замаливать, и не в храмах молодость тратить, в поисках благочестия и благонравия… Бывает так, что и в застенках встречаются знакомцы удалые, на цепях соседних, но туда — всяко не по своей волюшке идут… И если уж о храмах речь зашла — не святой ли отец Тарпагу к танцу готовится, потуже хламиду перетянув на широченных боках? Так и есть: вместо того, чтобы поститься в келье лесной, при своем храме крохотном, вознося неустанные молитвы богине Погоды Оббум, отец Тарпагу хохочет пьяно и плетью помахивает! Ему предстоит важное: он будет в этом танце правой частью коромысла, потому и плеть в правой руке. А у разбойничьего главаря Кусы плеть в левой ручище, ибо он выбран на левое плечо. В корне же коромысла стоит никто иной, как бродяга по имени Хвак. Кто он такой — даже сам трактирщик Горуль не знает: вроде бы и с разбойниками он, а вроде бы и сам по себе. Вроде бы и грабил вместе с Кусой, вместе с Черным, а вроде бы ни в одной шайке и не состоит… Жрет-пьет, дерется изредка, расплачивается сносно… Весельчак. До баб повадист. Говорить с ним скучно и не о чем. Не пахарь и не горожанин, так, перекати-поле. Откуда у него деньги, и сам откуда? — только богам ведомо, но им на это наплевать и трактиру тоже. Однако, статью телесною он весьма «Коромыслу» подходящ: повыше и потолще обоих верзил — Кусы и Тарпагу, да и в танцах толк понимает. Тоже пьяный, как и все в трактире, но в ногах крепок. А как раз это в «Коромысле» и надобно! Дополнительный вкус и ценность танцу прибавляет то обстоятельство, что женщин в трактире, в сравнении с мужчинами, весьма немного, дюжины три: подавляющему большинству танцующих мужчин — остаться без сладостной добычи. Женщины — ясное дело — гулящие все как одна, порядочных в эти края не заманишь. Но вот как раз они все — в полном и трезвом разуме, иначе в два счета без прибытка останешься, мужчины местные — ушлый народ: задарма порадуются над пьяною, да её же и обчистят.

Тарпагу свой одноручный меч на трактирную стойку положил, дабы святость оного охранял от воришек самолично трактирщик Горуль (тот и принял с почтительным поклоном), Куса всю поясную и заплечную сбрую, с ножами, секирами и мечами, за своим столом оставил, на попечении у тех членов шайки, кто танцевать не пойдет, Хвак же просто сдвинул пояс назад, поддернул петлю повыше, чтобы секира по подколенкам не била — сойдет.

Трое мужчин стали в ряд, ухватили друг друга за плечи, подергали, примерились, чтобы не вплотную плясать… А напротив них три тетки, ярко и густо измазанные — под красавиц — белилами да румянами, локтями не тесно сцепились. У обеих крайних в руках — по кипарисовой веточке, ибо это мужчинам плетьми танцующих хлестать, а девам — веточками мягкими охаживать…