Пентхаус

— Маринка, — окликаю я.

Все, как один, смотрят на нас. И Жорик.

— Ты за мной приехал? — шепчет она. — Скажи, ведь правда? За мной?

Георгий Константинович прислушивается. И подходит ближе.

— Да вы знакомы, оказывается, — говорит он. — Мир тесен. Правда, Артем?

Маринка выпускает мою руку.

— Мы давно знакомы, — говорю я.

— Вот и славно, раз так, — оценивает Жорик. — Пойдем наверх. Сейчас церемония начнется. Девчонки нам спляшут. Правда, киска? — Он прикасается лапищей к маринкиной щеке, та — вздрагивает. — Не нравится? Ну, извини, извини. Не хотел тебя обидеть. Это Артемчику можно, а мне нельзя, ага.

Он довольно бесцеремонно ведет нас к дому — пока Маринка не сбрасывает его руку и не убегает вперед.

И вот в самом большом интернатском зале начинается светопреставление. Георгий Константинович выходит на импровизированную трибуну. Он окружен детьми и воздушными шариками. Здесь же — какие-то дуры с букетами, некрасивая девушка-корреспондент локального телеканала и оператор при ней. То и дело мелькает фотовспышка. Гордый Жорик лыбится в объектив.

Даримые компьютеры стоят поодаль: на одной из коробок прилеплен забавный красный смайлик — привет от фирмы-изготовителя. Мне отчего-то невесело.

Позже девочки постарше, приятно зардевшись, вручают цветы спонсору, а мелкота читает стихи. Разыгрывает для гостей сценки. Застиранные платьица, пугливые улыбки. И тошнотворный запах кухни.

Растолкав зрителей, я выхожу в коридор. Там — никого. Только охранник, старый пень. Ему надоели люди, это видно.

— Парфенову ищешь? — Он еле шевелит губами, но так, чтобы я слышал.

Щурится и указывает в конец коридора, туда, за угол. Похоже, он даже не требует за это денег. Неужели сочувствует?

Маринка сидит на подоконнике, там, в закутке возле уборной. Маринкины руки скрещены на груди, как лапки у самки богомола. Она поднимает голову: глаза у нее злые. Она на взводе, вот-вот она разожмется, как пружина. Я ее такой никогда не видел.

— Увези меня отсюда, — шепчет она. — Увези поскорее. Не могу больше это видеть. Этих спонсоров. Этого директора. Этих шлюх слабоумных. Неужели ты ничего не можешь сделать?

Я внезапно чувствую себя беспомощным. Я, супермен Артем Пандорин. Не могу же я сказать ей, что тоже живу за счет спонсора. Что у меня больше нет ни дома, ни бизнеса, ни машины, даже мобильника нет. Что я загнан в жориков подвал, как крыса, и если я оттуда высунусь, меня на хрен пристрелят.

— Это же не интернат, а крысятник, разве ты не понимаешь? — твердит мне Маринка. — У меня даже подруг никогда не было, здесь же проститутки одни… Они же за пачку сигарет на всё готовы. И даже из мелких никто не признается, все молчат, молчат… Прошлый спонсор — тот себе мальчишек заказывал… по двое, по трое… а этот мудак, директор, он и сам пользуется… пидор старый… — Тут она не выдерживает и заливается слезами. — Давай убежим отсюда. Ну пожалуйста.

Я держу ее за руки. Шепчу какие-то глупости. Слышно, как где-то далеко хлопают двери. Раздаются радостные вопли: похоже, компьютеры разносят по классам. Директор распоряжается. Голос у него высокий и театральный, педагогический. Слышно, как старшие мальчики гнусаво поддакивают. Их тут всего-то пятеро или шестеро, этих парней, и с ними тоже не все в порядке. Мне было достаточно одного взгляда на их бледные рожи и синие круги под глазами.

— Ненавижу это все, — всхлипывает Маринка. — Ненавижу их… у меня никого нету, кроме тебя, Артем… только ты скажи: ты заберешь меня отсюда?

Слезы текут по ее щекам. Это просто невыносимо видеть.

— Заберу, конечно, — говорю я лживым голосом. — Не скучай. Потерпи до выходных… я позвоню… ладно?

— Ты врешь, — вдруг говорит Маринка с уверенностью. — Ты врешь. Ты с ними теперь. Ты не позвонишь.

Вот так и становятся импотентами, понимаю я внезапно. Я больше не супердоктор, я — лузер. Я — лгун, трус и неудачник. У меня не встанет даже на проститутку, потому что я буду бояться, что у меня на нее не встанет. Это психосоматика, которую никто не отменял. Мне остается тоскливо мастурбировать в туалете.

Жорик выворачивается из-за угла. Жорик видит нас, широко улыбается:

— А что это мы в стороне от всех? Артем, оставь девочку… к столу, к столу…

Ах, да. Сейчас будет фуршет, только для взрослых. Чтобы директор был сговорчивее, с ним нужно выпить на брудершафт. Похлопать по плечу и еще пообниматься немножко. Мне хочется блевать, когда я на это смотрю. Маринки со мной нет, а все остальное не имеет смысла.

Дешевый коньяк меня вырубает. Кто-то из охранников ведет меня к машине. Я нагибаюсь, и меня тошнит. Смеются дети. Повалившись на сиденье, я закрываю глаза.

— Я больше не буду тебе звонить, — сказала мне Маринка. — И ты не ищи меня больше. Прощай, Артем.

Корабль качается. Мы плывем куда-то. Мне все равно. У меня больше нет Маринки. И пентхауса с видом на реку никогда не будет. И я повешусь, бл…дь. И я повешусь.

* * *

Шоу продолжается и в последующие дни. Все сценичнее и сценичнее.

В подвальное окно заглядывает луна. Охранник вталкивает в дверь еще одну девчонку. Ее порочное, слегка дебильное личико выражает готовность. Вкривь и вкось накрашены губы. Платье на ней — прямиком из восьмидесятых, коричневое, с черным фартучком. От него пахнет нафталином. Или мне кажется?

— Дур-ра, — произносит Жорик с удовольствием. — Грязная дура. Сейчас ты у меня получишь, сука.

— Ой, ну за што-о, — охотно отзывается девчонка, поддерживая эту игру. — Я же ничего не делала… ну за што-о…

Я выхожу и плотно прикрываю дверь. Все, что дальше произойдет, будет импровизацией. Георгий Константинович любит театр. Режиссер ему не нужен.

Почему я не понял этого раньше?

— Сегодня троих привезли, — сообщает Серега, охранник. — Бассейн готовить, как думаешь?

Я пожимаю плечами. Произвольная программа может меняться. Но мы пока еще не закончили обязательную.

Из-за двери доносятся сдавленный плач. Честно говоря, слушать это поднадоело.

— Выпить бы, — говорю я.

— Не положено.

Я облизываю губы. Нужно просто подождать. Каждый спектакль кончается одинаково: коньяком и бассейном. Жорику нравится жизнь патриция. Но иногда ему приходится измерять пульс.

Когда Жорик в отъезде, меня не выпускают из дома. Я живу в мансарде, которую запирают снаружи на ключ. Там есть все необходимое. Даже пиво и коньяк. Этим двум необходимым вещам я отдаю должное все чаще.

Что ни говори, а Георгий Константинович сердечный человек, щедрый. Его благотворительность не исчерпывается одним лишь интернатом в Кунцево. Он спонсирует еще несколько коррекционных школ и закрытых учебных заведений. Рассказывает детям массу интересных историй про бизнес девяностых. Ребятишки — все, как один — мечтают пойти к нему на службу, когда вырастут.

С девочками сложнее. У одной охранник изъял столовый ножик. Прямо из-под школьного фартучка. Это было глупо, конечно. Да и девчонка была глупой. Даже не знаю, что потом с нею стало. Что-то с ней сделали вечером, но вечером я, как правило, отключаюсь от реальности.