Пепел (Бог не играет в кости)

На его счастье, выйдя из универмага, Отто посчитал обязательную рутину исполненной. Теперь он уже не петлял, не останавливался у витрин и не заходил в подъезды проходных дворов, а шел быстро и целеустремленно. На Старый город и его бесчисленные пивные спускались первые сумерки; чистенькие переулки были заполнены пьющим и гуляющим народом. Отто остановился у ничем не примечательного серого двухэтажного особнячка с четырехскатной крышей, открыл дверь своим ключом и вошел. Берл довольно ухмыльнулся — его многочасовое терпение оправдало себя… терпение или удача? Или и то, и другое вместе?.. Да ладно, сейчас-то какая разница? Он глубоко вздохнул и передернул плечами, как воробей, отряхивающийся после стычки с хамскими неповоротливыми голубями. Дюссельдорф снова принес ему удачу. Теперь можно было подумать и о себе; любое дальнейшее действие требовало дополнительного обдумывания и подготовки. С этими друзьями на шармачка не сработаешь.

Он уже собирался вернуться к машине, но в последний момент передумал и решил напоследок немного понаблюдать за домом. Уж больно удобно показалось: в крохотном скверике напротив, через улицу, играли в шары, выгородив деревянными брусьями длинный прямоугольник. Рядом, уперев кулаки в подбородки или задумчиво почесывая носы, стояли болельщики. Берл подошел поближе. Очередь хода была за седым краснорожим мужчиной в расстегнутой куртке с полой, заткнутой за пояс, чтоб не мешала. Он встал на утоптанную точку броска, сдвинув ноги и взвешивая в левой руке металлический шар. Болельщики замерли. Дом как дом, подумал Берл. Двухэтажный фасад; четыре окна на первом, пять на втором. Внизу вроде бы какой-то офис или врачебный кабинет?.. Отсюда не видно, а подходить не хочется. Решетки, само собой. Седой занес руку за спину и бросил с вывертом, сопровождая полет шара помогающим движением всей своей красной рожи. Шар покатился и замер, неотличимый от своих остальных собратьев. «Ух!..» — восхищенно выдохнули болельщики. Очевидно, ход краснорожего поражал глубиной стратегического замысла. Берл снова перевел взгляд на дом. Второй этаж, скорее всего, жилой…

— Здорово, кацо! Давно не видались! — кто-то сильно хлопнул его сзади по спине. Берл обернулся. Перед ним, держа в руке высокий пивной бокал, стоял Колька Еремеев, собственной персоной. Вот уж кого он никак не ожидал здесь повстречать!

— Чего ты так прибалдел-то? — удивленно спросил Колька, так и не дождавшись ответа. — Неужто я настолько изменился? Или узнавать не желаем? Ну как хочешь…

Он пожал плечами — скорее недоуменно, чем обиженно, и сделал шаг назад, к столикам ближней пивной, где, видимо, и сидел до того, как заметил знакомого человека.

— Тебя не узнаешь… — выговорил Берл, обретя, наконец, дар речи. — Чуть спину не проломил, каратист хренов.

— Пошли, что ли, пивка дернем, за встречу, — сказал Колька. — Кончай работать, когда-то и отдыхать надо.

Он подмигнул.

— А и в самом деле… — согласился Берл. — Сколько можно…

Они прошли несколько метров до колькиного стола.

— Да, кстати, кацо, чтобы голову зря не ломать… — колькины голубые глаза невинно улыбались из-под белесых ресниц. — Зови меня Коля. Видишь, никак не наживу себе новых имен, хоть ты тресни. А ты кто теперь будешь? По-прежнему…

Он сделал длинную паузу, пока Берл судорожно вспоминал свое имя времен боснийской операции годовой давности.

— …Майк? — подсказал великодушный Колька.

Берл облегченно кивнул. Колька отхлебнул пива и усмехнулся:

— Ну, Майк, так Майк. Нам, татарам, все едино…

…Что было, то прошло; отчитавшись, Берл постарался побыстрее забыть о боснийской заварушке. Мало ли какие происходят в жизни неприятности — что ж, обо всех помнить?.. Эдак и просыпаться по утрам не захочется. И вот теперь — Колька, как гром среди ясного неба…

Помолчали. Колька вообще не отличался разговорчивостью. Берл же чувствовал себя не в своей тарелке. Двухэтажный дом за спиной давил его своим присутствием. Поерзав на стуле, он предложил пройтись. Миновав Старый город, они спустились на набережную. Над медленной, уставшей от дневной работы рекой висели мосты; в темнеющем небе светилась телебашня, как диковинный цветок на длинном стебле.

«Это же Дюссельдорф! — сказал сам себе Берл. — Какого же черта ты так зажался? Расслабься, парень!»

Он глубоко вдохнул сырой речной воздух.

— Тебе этого не понять, кацо… — нарушил молчание Колька.

— Чего?

— Ну, этого… когда большая река и все такое… Мне вот все время не хватает… — он хмыкнул. — Хотя за четырнадцать лет мог бы и привыкнуть.

— Так возвращайся, Коля. Сколько ж можно? Так и просидишь всю оставшуюся жизнь сторожем на автостоянке? Ты ведь еще там, да? В Вышеграде?

Колька кивнул.

— Тебе не понять… — повторил он просто. — Не могу я. Сколько лет прошло, а все не могу. Ну приеду я туда, а там что? Меня не то пугает, что за эти годы все переменилось, и жизнь другая, и люди. Это-то ерунда, потому что на самом деле ничего не меняется. Внутри, я имею в виду. А снаружи — кого волнует?

— Так что же тогда мешает? — не понял Берл.

— Это и мешает. Что все по-прежнему, а Гельки нету. Я там жить не смогу. Руки на себя наложу или людей стану убивать. Не хочу.

— А как ты в Вышеграде живешь — так бы и дома жил. Какая разница?

— В Вышеграде иначе… — покачал головой Колька. — Это… как сказать… там прошлого нету совсем и настоящего тоже. Я ведь там как будто и не живу, как будто проездом… знаешь, когда на поезде едешь через всю Россию — день едешь, второй, третий… на полустанках выходишь в буфет за сигаретами, да? Вышел и стоишь на платформе, куришь, ждешь, когда поезд снова тронется. Куда это время причислить, которое на платформе? В прошлое? — Нет… Какое прошлое у тебя с этим городком? Ты и имени его толком не знаешь. Нету там никакого прошлого. И настоящего тоже нету, потому что ты просто куришь, ждешь, когда поедем, время переводишь. Что же тогда есть? — Будущее! Потому что ты, пока куришь, думаешь о том, как будет там, куда ты едешь. Представляешь себе всякие картины, то да се… Ну и я в Вышеграде то же самое, на платформе, покурить вышел.

Он замолчал, переводя дух и удивляясь самому себе, своей неожиданной разговорчивости. «Накопилось, наверное», — решил он, щурясь на плавное течение реки.

— Затянулся у тебя перекур… — сказал Берл.

Колька покосился подозрительно: не насмешничает ли? Нет, загадочный кацо выглядел абсолютно серьезным. Кацо… да и кацо ли он? Колька судил о берловом происхождении по легкому грузинскому акценту, который с некоторыми допущениями можно было уловить в его русском. Но поди знай… акцент нетрудно сымитировать. Кто он такой, этот парень с квадратной челюстью?

— Может, и затянулся… — признал он. — Да только мне торопиться некуда. Мой поезд пока стоит. Паровоз еще не подан.

— Бывает, что это и к лучшему… — Берл широко улыбнулся. — Черт его знает, как оно в действительности выйдет там, куда ты хочешь приехать.

— А вот это уже нас не спрашивают, — неодобрительно хмыкнул Колька. — Наше дело телячье. Есть поезда, с которых не сойти.

— Что верно, то верно…

Они стояли на краю набережной около простого ограждения, похожего на леерное, из тех, которые устанавливают на грузовых кораблях, где нет случайных людей или праздных пассажиров. Рейн, вздыхая, тащил перед ними на своем терпеливом горбу запоздавшую баржу; сзади, ловко маневрируя между гуляющими, выписывали широкие скоростные круги подростки на роликовых коньках, скейтбордах и велосипедах; наверху высились дома Старого города, крепко прижавшись друг к другу кирпичными плечами брандмауэров.

— Я могу спросить, что ты тут делаешь? — осторожно осведомился Берл.

— Уже спросил, — усмехнулся Колька. — Все по тому же делу. Был тут один сутенер, вроде как с Балкан. Ну, я и приехал проверить. Пустышка оказалась; не знал он ни Гельку, ни Вику, ни Рашида. Они там, похоже, позднее оказались, да и вообще в другом районе. Он-то из Косово. Сволочь. Но я ему, гаду, все равно яйца на уши натянул, чтоб не вышло так, что совсем уж зазря ездил.

Берл взглянул на часы.

— Подожди, — остановил его Колька. — Я тебя тоже кое о чем спрошу. Без разрешения. Ты ведь мне что-то обещал, кацо. Тогда, год назад, в лесу под Крушице. Помнишь?