Пепел богов. Трилогия

— У него только нож, — заметил Кай. — Ветхая одежда. Но камни настоящие. Наверное, снял с кого-то. И глаз точный. Тот, что в хурнайском жилете, стоит у дверей и воротит голову в сторону. Двое в пяти шагах от него тоже ведут себя так, словно у них шеи вывихнуты.

— За мной или за тобой? — спросила, застыв, Каттими.

— Ешь, — твердо сказал Кай. — Ешь, а там увидим, — и повторил с интересом: — Значит, мир рушится?

Двое поднялись с мест, когда встали Кай и Каттими. Здоровяк в хурнайском жилете, не торопясь, двинулся за спутниками, двое так же медленно зашагали ко второй лестнице.

Кай пропустил вперед Каттими, поднялся на второй ярус, затем на третий, двинулся по узкому коридору. Давно уже ему не приходилось снимать комнату в такой громадине, в той же Туварсе в гостинице у Наххана тоже было три этажа, но куда там Туварсе до столичного Хилана. Более полусотни дверей, и каждая отмечена буквицей. Пять дверей, поворот, длинный коридор, едва освещенный парой тусклых ламп, чуть слышный скрип пола, приглушенный пиршественный гул. Когда они прошли до середины, Каттими сбросила с плеча лук, выдернула из тула стрелу и натянула тетиву. Та фыркнула еще в пустом коридоре, но через мгновение пронзила гортань показавшемуся из-за угла здоровяку. Загремел на досках взведенный арбалет, с щелканьем вошла в стену коридора сорвавшаяся с арбалета стрела, и уже через секунду Каю пришлось отбивать мечом брошенный в него нож с другой стороны коридора. И еще один нож, который летел в бедро или живот, как вдруг бежавший к нему и мастерски метавший ножи человек споткнулся и упал в пяти шагах. В спине у него торчал уже знакомый широкий нож. В конце коридора стоял ламенский торговец. Перед ним лежал еще один стрелок с арбалетом.

— А ведь девку твою выцеливали, — переводя дыхание, заметил торговец. — Чего бы он тогда в ноги тебе ножи кидал? Сберегал тебя, парень. По-любому получается, что его жизнь — грош, твоя — золотой, а ее — сплошной убыток для кого-то. Ты ножичек пока не вытаскивай, а быстренько помоги затащить всех троих в мою каморку. А ты, дорогуша, присмотри, чтобы ни капли крови на полу не осталось.

У всех нападавших на затылках под волосами были вырезаны кресты. И у троих, подобранных в коридоре, и у двоих, что обнаружились на расстеленных на полу одеялах в комнате торговца.

— Сверху клади, — словно в своей кладовой, распоряжался Кину. — И раной вверх. Я комнатушку на неделю оплатил, не скоро хватятся. Хотя недели уже не осталось. Счет на часы пошел. Впрочем, — торговец взялся было за рукоять ножа, торчащего в спине того, которого положили на груду тел сверху, но махнул рукой, — ерунда. Сталь неплохая, но зачем он уже мне? Этих нижних я в вашей комнате взял. Ждали, но ловкость меня еще не покинула. Там-то я уже все вытер, но дверь они изнутри ножами посекли.

— Говорить будем? — спросил Кай, на всякий случай держа руку на рукояти меча.

— Не здесь и не долго, — негромко произнес торговец. — Пошли к вам.

Он запер дверь на ключ и втолкнул его ногой в комнату в щель под дверью, вошел вслед за Каем в такую же комнатушку с двумя узкими топчанами и вделанной в стену глиняной печной трубой. День за узким окном угасал, скрывая коробку храма, смотрительный дом с воротами, ведущими во внутренний двор, и заснеженную дробилку — деревянную раму, повторяющую контуры человеческого тела с коваными разъемами для головы, шеи, туловища, запястий, локтей, лодыжек, коленей. Свежую, без впитавшейся крови и человеческой слизи вокруг.

— Все, — опустился на узкий топчан торговец и начал медленно снимать перстни с пальцев. — Все, Кир. Время пришло. Долго держался, но мое время тоже уже пришло. Многое можно было бы сказать, но не стану. Не знаю, что ты уже разведал, но чувствую, что бьет тебя лихорадка. Не та, что черными пятнами прорывается, а та, что может и сердце разорвать, и в гнусь обратить человека, и возвысить его. В гнусь легко скатиться. Но внутри потом погано. Хотя говорят, кому и гной сладок. Тебе выбирать. Но поверь мне на слово, в пропасть не прыгают, в нее падают. Пергамент посмотри, не забудь. Завтра уже пригодится. В полдень иди в смотрительный дом. Спросишь подмастерье. Именно так, подмастерье. Поговори с ним, если получится. А там уж как все пойдет. И сделай то, что он попросит. Обязательно сделай то, что он попросит. Ему очень надо, но я не могу. Ты сможешь. Крепкий ты получился, словно камешек. Хотя с чего бы… А потом поторопись, если вдруг жилка внутри ослабнет. У каждого она есть. Если ослабнет, лучше отойти в сторону, потому как лопнуть может. А завтра, часика так в четыре пополудни, у многих лопнет. А если не ослабнет, то уж… Все пока. Я бы задержался, но камни уже полны.

Он снимал их медленно, каждый протирал о колено и клал на кровать. Поднял руки и начал развязывать на шее ожерелье.

— Ты собери их, собери. Когда совсем тошно станет, надень. Это как в степи яремную жилу прокусить коню и крови напиться: противно, но силу дает. За мной тоже охотятся, если я проявлюсь да задержусь, налетят, плохо будет. Принес я им хлопот столько, что и… Хотя все равно достали меня, откуда не ведал, достали. Тамаш этот со своими бликами черными. Но уж ладно. Тебя, может, и не тронут, своим счесть хотят, а девку твою убьют. Точно убьют. Они ведь ждут, что ты, как спелый желудь, от ветви оторвешься, упадешь, о камень ударишься и раскроешься. Тут они тебя и сожрут. Как свиньи сожрут. Они ждут, а ты все не отрываешься. Не девчонка ли твоя виновата? Не она ли тебя к ветке вяжет? Они ведь думают, что она тебя держит, а не ты сам держишься. А ты держишься? Или все-таки и она помогает?

Он снял ожерелье с шеи и стал тем, кого Кай знал. Недолго, но знал. Отцом его кровным. Сакува. Строгим врачевателем с зелеными глазами.

— Я не убивал девчонку, — произнес он. — Я воткнул ей нож в сердце, но не убивал ее. А глинка мне не нужна. Я уже столько смертей задолжал этому колдовству, что я весь как моя глинка, да и сиун мой уже замучился меня искать…

Последние слова он произнес, окутываясь белесым туманом, мутнея, и тем же мутным силуэтом вдруг поднялся с постели, вытянулся, наполнился блеском, словно остекленел, и растворился без следа.

Глава 19

Хармахи

Один миг был счастливым — между непроглядной пропастью сна и пробуждением. Один миг без жажды, без тревоги, без отчаяния, без груза, придавливающего к земле. Был — и нет. Глаза открылись и разглядели Каттими на постели напротив. Сидела, сдвинув колени, прижавшись спиной к замазанной известью стене. В комнате было холодно. Кай потрогал рукой глиняную трубу, она едва грела. За окном колыхалась утренняя мгла. Опять кружились снежинки.

— Как я уснул? — спросил охотник.

— Никак, — пожала плечами, шмыгнув носом, Каттими. — Когда… Сакува исчез, ты и сам словно остекленел. Сел на кровать, закрыл глаза, замер. Часа два так сидел, а потом я просто положила тебя на бок и накрыла одеялом. Ты не уснул. Словно ушел куда-то.

— Не помню ничего, — признался Кай и поморщился, жажда снова напоминала о себе. — Собирайся.

— Куда мы? — спросила Каттими.

— Куда-нибудь, — буркнул Кай. — Здесь оставаться нельзя.

Они выходили из гостиницы по одному. Кай спустился в полупустой с утра зал, присел за один из столиков, заказал ягодного отвара и пяток пирогов с мясом, осмотрелся. Закрыл глаза, попытался накинуть насторожь, как учила его Каттими, но обращенную внутрь. На беспокойство, сосредоточенность, напряжение. Ничего не почувствовал, кроме уныния, страха и головной боли утренних выпивох. Нацедил горячего отвара во фляжку и, едва Каттими тоже спустилась вниз, тут же вышел вместе с ней на заметенные свежим снегом улицы Хилана.