Пепел ковчега

– Нет, в повседневной жизни он как раз-таки был неудачником. Прямо горе луковое! В семье постоянный разлад. Дети непутёвые. Жена стерва. К пятидесяти годам, когда мы встретились, Уздечкин успел нажить себе целый букет болезней. С охоты почти всегда возвращался пустой, даже если дичь сама шла на мушку… Но стихи компенсировали всю его личную несостоятельность, давая и деньги, и славу, и покровительство сильных мира сего.

– А как насчёт внуков? – поинтересовался Цимбаларь. – Иногда они бывают настоящей отрадой для стариков.

– Какие там внуки! Уздечкин женился довольно поздно, уже в преклонном возрасте. Ему и с детьми горя хватило. – На лице Шишмарёва появилось скорбное выражение. – Слава богу, что вы их не видели…

– Время как-то влияло на его плодовитость? Ведь даже Пушкин в конце жизни столкнулся с творческим кризисом… Уздечкин с годами не исписался, не утратил интереса к сочинительству?

– Насколько мне известно, он писал до последних дней, и всё, что выходило из-под его пера, шло нарасхват.

– Как он умер?

– Глупо. Выпил лишнего, что с ним порой случалось, и захлебнулся рвотными массами.

– Простите за деликатный вопрос: вам приходилось бывать с Уздечкиным в бане?

– Конечно. Он любил париться, ну а я, естественно, выполнял при нём роль банщика. Вы, наверное, хотите спросить, был ли Уздечкин обрезан?

– Боже упаси! – запротестовал Цимбаларь. – Подобные пошлости не в стиле нашего журнала. Меня интересует другое: имелись ли на его теле какие-либо странные родимые пятна, шрамы, татуировки? О личности человека они могут поведать очень многое.

– Ничего похожего я, признаться, не заметил. Вообще-то Уздечкин был волосатым, как питекантроп. На его теле даже пуп нельзя было рассмотреть.

– Что это за Сонечка, которой посвящены некоторые из его стихов?

– Жену Уздечкина звали Софьей Валериановной.

– Вы же недавно говорили, что они жили как кошка с собакой! – удивился Цимбаларь.

– А куда денешься? Если не хочешь получить скалкой по голове, даже поэму жене посвятишь.

– Вы не видели у него карманных часов? На вид совершенно обыкновенных, с никелированным корпусом. У них ещё механизм не работал.

– Не видел. Обычно Уздечкин носил ручные часы «Слава».

– Кто унаследовал его имущество?

– Семья. Софья Валериановна и дети.

– Сколько у него было детей?

– Двое. Сын Павлик и дочка Нюра. Сын ещё со школьных лет пристрастился к наркотикам, а дочка клептоманка. Тащит из дома всё подряд и продаёт за копейки. Потом кается.

– Как у них обстоят дела сейчас? Процветают или бедствуют?

– Не в курсе. После похорон главы семейства я в этом доме больше не появлялся. Но, скорее всего, бедствуют. Сбережения съела инфляция. Книги Уздечкина не переиздаются. А тягой к какой-либо созидательной деятельности никто из его присных не отличался. Дармоеды и тунеядцы.

– Весьма удовлетворён нашей встречей. – Цимбаларь, удивляясь самому себе, церемонно раскланялся. – Благодаря вам статья о поэте Уздечкине уже сложилась в моей голове. Но скажите честно: ужель ни одна из созданных им строчек не войдёт в золотой фонд российской словесности?

– Ну если только эти… – Отбивая такт кофейной ложечкой, Шишмарёв продекламировал:

Я всю ночь ожидал Появления музы. Думал, с нею придёт Вдохновений пора. А ко мне вдруг Летучая мышь залетела, Спутав бабочки шелест Со скрипом пера…

Направляясь к дому, в котором обитала семья полузабытого ныне стихоплёта Уздечкина, Кондаков внезапно ощутил недомогание. Телом овладела предательская слабость, а на лбу, несмотря на прохладную погоду, выступила испарина.

Поскольку накануне никаких злоупотреблений, способных пошатнуть здоровье, не случилось, Кондаков приписал своё состояние банальному переутомлению. Он даже дал себе зарок: сразу после завершения расследования взять путёвку в ведомственный санаторий и хорошенько там отдохнуть, возможно, даже в обществе миловидной и добросердечной дамы средних лет.

Под аркой, ведущей во двор, Кондаков встретил маленького оборванца, мусолившего в зубах окурок сигареты. Только внимательно присмотревшись, в нём можно было узнать Ваню Коршуна.

– Всё семейство в сборе, – вполголоса сообщил он. – У сына ломка. Дочурка только что загнала бронзовый бюстик Чехова, но вместо дозы, обещанной брату, купила себе импортные колготки. О мамаше упоминать не буду. Она и так день-деньской стоит на рогах. Боюсь, что ты появишься в самый разгар грандиозного скандала.

– Ты с дочкой общался? – сглотнув горькую, тягучую слюну, спросил Кондаков.

– Перекинулись парой слов. Намекнул, что знаком с барыгой, который платит за старые карманные часы большие деньги. Обещала дома поискать… А что ты такой бледный? Не угорел, случайно?

– Где я мог угореть? – болезненно скривился Кондаков.

– На даче, где же ещё! Ты ведь печь дровами топишь?

– Не был я вчера на даче… Просто какая-то слабость напала. Наверное, возраст сказывается.

– Лучше не ходи туда, – посоветовал Ваня. – Я с ними как-нибудь и сам разберусь.

– Нет, схожу, – заупрямился Кондаков. – Надо ознакомиться с ситуацией на месте.

– Кстати, этот дом предназначен на капитальный ремонт, и жильцы со дня на день ожидают расселения, – доложил Ваня. – Скажи, что ты представитель Департамента жилищного фонда.

– Кто мне поверит? – поморщился Кондаков. – Документов соответствующих нет.

– Покажи любой. Только мельком. Лишь бы на нём герб Москвы имелся. Эти придурки в детали вникать не будут. У них своих проблем выше крыши.

Дверь Кондакову открыла неухоженная женщина, отвыкшая улыбаться, наверное, ещё сто лет назад. Перекошенный рот свидетельствовал о том, что совсем недавно она крыла кого-то и в хвост и в гриву. Вне всякого сомнения, это была вдова поэта Уздечкина – Софья Валериановна. Покойный Алексей Алексеевич, называя своей музой летучую мышь, безусловно угодил в самую точку.