Пепел кровавой войны
Шрифт:
И над всем этим нависало черное солнце. Оно никогда не садилось и не сдвигалось с места, а торчало на покрытом сетью облаков небе, словно прожженная в карте дыра. Забавнее всего, что размер солнца постепенно увеличивался, и из крохотной монетки оно превратилось в обеденную тарелку, пока Чи Хён двигалась на запад.
Или в ту сторону, которую она посчитала западом. Ей нужны были какие-то ориентиры и направления в этом путешествии, чтобы не сойти с ума. Однако оказалось, что отдаленный маяк не стоит на одном месте, и, когда Чи Хён просыпалась или когда солнце снова появлялось из-за складок местности, любой компас или карта звездного неба показали бы его смещение. Если бы дело происходило в мире, где есть компасы и карты, а также люди, с которыми можно договориться о сторонах света...
Мохнокрылка... Каждое утро Чи Хён просыпалась с мыслью о том, что должна отпустить демона в обмен на возвращение домой, но потом откладывала решение. Отчасти эти колебания объяснялись тем печальным фактом, что, кроме маленькой злодейки, у Чи Хён никого не осталось. Императрица отобрала у нее все: и семью, и армию, и если принцесса мечтала о мести, то не могла лишиться последнего своего преимущества. Разумеется, ей потребовалось бы гораздо больше, чем содействие одного связанного демона, чтобы справиться со всей военной мощью Непорочных островов, но для начала нужно было сохранить хотя бы Мохнокрылку. Вернувшись сейчас на Звезду в полном одиночестве, даже без демона, она была бы вынуждена навсегда отказаться от собственной клятвы уничтожить императрицу Рюки. Купить свою несчастную жизнь такой ценой означало пожертвовать не только собственной честью, но и честью всей погибшей семьи Бонг.
Как бы ни пыталась Чи Хён убедить себя, что это единственная причина ее нерешительности, были и другие, более темные и глубокие мотивы. Сильней, чем позорный отказ от мести, ее пугало то, что Мохнокрылке может не хватить сил, чтобы доставить ее на Звезду, и все закончится тем, что совомышь печально опустит крылья, признавая свое поражение. Чи Хён многое довелось пережить, но она сомневалась, что ее сердце выдержит такое крушение надежды сбежать из этого ужасного места. Ей становилось тошно при одной мысли об этом.
Тошно? Как будто ее не мутило все время. Даже когда многострадальный живот не пытался наказать ее за очередную попытку выжить, она все равно чувствовала слабость, с самого первого дня. Слишком жарко на горных перевалах с грязным снегом — самым настоящим, а не сугробами пепла, — и слишком холодно на берегу океана цвета слоновой кости, каким бы жгучим ни было черное солнце, отражавшееся от кремовых волн, что вздымались и опадали с тошнотворной неторопливостью — так колышется рисовый сироп, если качать банку. Целый год в походах и поединках; тошнота и слабость, хриплый кашель и бесконечная усталость стали так же привычны, как и редеющие седые волосы, отросшие настолько, что наползают на правый глаз.
Целый год она прикрывала левый глаз железной пластинкой. Или, точнее говоря, левые глаза. Чи Хён знала: в ней что-то изменилось при прохождении через Изначальную Тьму, но, только когда она рухнула, едва дыша, возле дымящегося трупа змеи и увидела свое потное лицо в луже серебристой крови чудовища, стало понятно, что произошло. Нерешительно сдвинув грубую повязку, все еще прикрывавшую левый глаз, чтобы избавиться от отвлекающего буйства неописуемых цветов и призрачных образов, Чи Хён вздрогнула, моргнула давно не используемым веком... и увидела в зеркале застывшей крови еще одну серую радужку и дополнительный зрачок — горизонтальную черную полосу, как у козьего или осьминожьего глаза. Отражение начало ужасно меняться, едва демонский глаз приспособился к свету после долгого пребывания в темноте, так что она зажмурилась и поспешно вернула на место изношенную повязку.
Но демонский глаз словно бы набрался новых сил, отражаясь в крови своего сородича, и теперь мог видеть даже сквозь грязную ткань повязки. И что сбивало с толку еще сильней — даже сквозь опущенное веко. Казалось, он жаждет увидеть больше и недоволен тем, что его пытаются закрыть. А временами казалось, он хочет предупредить о чем-то таком, что она могла упустить из виду, — например, о призрачных паразитах, роившихся вокруг свежего трупа. С другой стороны, появилось неприятное подозрение, что это вообще не ее глаз, что он принадлежит кому-то другому, кто пытается с ее помощью
заглянуть в этот мир сквозь вечную слепую мглу.Промаявшись много дней из-за невозможности избавиться от таинственных видений, она выяснила, что глаз не способен смотреть сквозь ржавую броню бродячего мутанта. Убив очередную визгливую бестию, она поместила фрагмент железной пластины в мешочек из сыромятной кожи, и эта самодельная повязка наконец-то надежно закрыла демонский глаз.
Оказалось, привычкой смотреть лишь одним зраком обзавестись легче, чем приспособиться сразу к трем глазам. А пуще всего Чи Хён бесило, что измененное Вратами зрение показывало ее демона в облике куда менее приятном, чем милая миниатюрная совомышь. Но все же приходилось порой сдвигать защиту, когда даже Мохнокрылка сомневалась, что дорога безопасна или вода пригодна, или когда саму Чи Хён настолько угнетала депрессия, что, не увидев хотя бы мельком, как волны цвета окрашивают монотонную пустыню, она не находила в себе сил сдвинуться с места. Глаз искушал ее, заставлял разгадывать видения. Но если смотреть им слишком долго, то мысли постепенно замедляются, воля куда-то утекает, ноги бесцельно несут вперед, пока Мохнокрылка не начинает отчаянно махать крыльями перед лицом хозяйки, чтобы вернуть ее к действительности. И Чи Хён вдруг понимала, что бредет в опасной близости от усыпанного костями входа в логово огромного зверя. В наказание за это глаз надолго прятали под железной пластиной.
Целый год этого дерьма! Целый год отсчитывать дни — и это притом, что ночей в стране изгнания не существует вовсе! Чи Хён очень немногое пронесла через Врата Отеана, потому что, отправляясь на встречу с императрицей, без разбора побросала вещи в заплечный мешок. Но у многих убитых ею тварей были при себе всевозможные приспособления, и в конце концов накопился набор ржавых примитивных инструментов. Каждый раз, очнувшись от беспокойного сна, она выцарапывала насечку на древке копья, отобранного у монстра, которого убила в первые минуты после прибытия. Наконечник копья давно сломался о панцирь отвратительной многоножки, но древко Чи Хён использовала как трость и, что еще важнее, как календарь.
Целый год она понемногу утверждалась во мнении, что когда-то здесь была великая цивилизация, от которой не осталось ничего, кроме оскверненных могил, и что каждый город превратился в кладбище, дочиста ограбленное всевозможными стервятниками, настолько же безумными, насколько и ужасными. Причудливой формы здания были выровнены и отшлифованы пыльным ветром, на месте окон и дверей остались только пустые каменные глазницы. Чи Хён не нашла ни одного человеческого скелета, не изуродованного до звериного вида. Она последний человек в этом покинутом мире. Или же первый; кто знает, кто знает...
Целый год она пела Мохнокрылке, пока совсем не охрипла. Считала собственные шаги, мрачные окаменевшие деревья и немногие сохранившиеся колонны просто для того, чтобы доказать себе: в этом мире существует какой-то порядок, пусть даже его зовут Чи Хён Бонг. Выцарапывала короткие сообщения на каждом приметном камне, если тот не рассыпался под ее инструментом. Сообщения были такие: «Чи Хён была здесь. Она пошла в сторону черного солнца».
Целый год она провела с пониманием того, что, даже если бы ее первый отец, сестры и родня в самом деле попали в эту негостеприимную страну, у них было бы еще меньше шансов уцелеть, чем у нее самой. Если кто и заметит ее сообщения, то это будут не люди, и остается надеяться лишь на то, что они не знают высокого непорочновского языка.
Неделю она брела по ненавистному берегу, где волны сонного моря омывали лишь кости мертвых тварей, хрустевшие у нее под ногами, и едва не умерла здесь от жажды, пока не наткнулась на текущую к океану реку с солоноватой, но все же пригодной для питья водой, и направилась берегом вглубь страны. Всю эту неделю Чи Хён думала о том, что ее семья наверняка погибла и что расправа императрицы Рюки оказалась куда более жестокой, чем обычная казнь. Потому что неизвестность хуже всего, и надежда, за которую продолжала цепляться Чи Хён, была не менее жестокой, так что Мохнокрылка сделалась толстой, как маленькая тыква, и черной, как мамба, еще до того, как они спустились с первой горной гряды.