Пепел на твоих гбах

— Я буду ему отцом или братом. Или даже матерью, если понадобится. И ты, — он ткнул в её сторону пальцем, — ничего не сможешь с этим сделать. Для меня важен Андрей и его благополучие, а не ты. Тебя я почти не знаю.

— С чего такая враждебность? Я ещё не сделала ничего плохого, чтобы это заслужить!

— Ещё не сделала, — он сложил руки на груди. — Но я уже проходил эту песню. Я уже видел одно предательство и что оно с ним сделало. Пока он овощем в госпитале лежал, она к нему ходила, сюсюкалась с ним: “Андрюшенька, любимый”. А потом он начал приходить в себя, с проблемами, со срывами, с кошмарами и приступами такими, что тебе и не снились. Ольга сразу хвост поджала, стала ездить реже. И то истерики ему закатывала, то трахаться на больничную койку лезла, тяжело ей, видите ли. Страдает она, сука! — разозлился Разумов, — у него потом мать умерла… от стресса… с сердцем плохо стало прямо в больнице. Так он думал, что это из-за него! Ты знаешь что… — он спотыкался в словах, теряя воздух, — я его… я его с подоконника снял в последний момент! А дура всего один раз приехала после этого! Увидела его обколотым успокоительным, как чёртового зомби, и испугалась. Решила, что не нужен ей такой дефектный! Вся её любовь сразу кончилась! Все клятвы забылись, лишь бы не видеть его ремнями пристегнутого, не смотреть в глаза пустые!

Разумов кричал уже почти во весь голос, а Вика стояла, закрыв рот рукой.

— Я же не знала, — едва слышно проговорила она, когда он окончательно выдохся.

— Зато я знаю. И предупреждаю тебя. Лучше пусть ты сейчас не придешь к нему, чем так же бросишь, когда он будет больше всего в тебе нуждаться. Лучше сейчас больно, но чуть-чуть, чем потом я найду его с простреленной головой. Я потратил все силы, что у меня были на его лечение. Я добился для него страховки, курса у нужного специалиста, реабилитационного центра. Мы нашли ему единственную работу, от которой ему удавиться не хотелось, то, что ему на самом деле по душе. Опасно, да, но только там он живой и сфокусированный. В его случае это оказался единственный выход, единственное, что держит его здесь, что заставляет его подниматься по утрам и заталкивать в себя еду. Ты не представляешь… какой он в депрессии, он выгорает изнутри, он как мёртвый, только ходит. А я не могу…

Не можешь больше это выносить? Эти слова вертелись на языке Вики, но она не осмеливалась их произнести, потому что не имела права оценивать чувства даже Разумова.

— А я не могу похоронить его второй раз, — неожиданно продолжил он с настоящим отчаяньем в глазах, — я уже закапывал этот гроб однажды! Поэтому, пожалуйста! — Разумов взял её за плечи, и не обращая внимание на слезы, которыми наполнялись её глаза, сильно сжал. — Пожалуйста, Вика, иди к себе домой! Иди и подумай, что же тебе на самом деле нужно. Сейчас тот самый момент, когда есть два пути, и никто тебя не упрекнёт за выбор более простого. Даже Андрей, он справится и смирится. Сейчас.

Вика отрицательно покачала головой, не желая принимать такого решения. Не сейчас, не вот так!

— Я знаю, что он тебе нравится, но дальше будет хуже, будет больней и страшней. И не потому что это я тебе угрожаю, а потому что Андрей теперь такой. И я не знаю, сможет ли он когда-нибудь окончательно поправиться. Быть может сейчас это всего лишь хрупкая надежда и иллюзия, что он живет самостоятельно, ходит на службу и вдохновенно поливает огонь, находя в этом свой необъяснимый покой и умиротворение. Даже, если мы и не можем этого себе вообразить, он нашел точку опоры, которую я больше всего боюсь пошатнуть, потому что это разрушит самого Андрея. И ты, — он смотрел на неё со странной грустью и надеждой одновременно, — делаешь с ним что-то, что ни я, ни ты не можем контролировать. Это рушит хрупкое равновесие, оно дало трещину. Его прошлое кровоточит из этой трещины в его сознание, а я не могу этого остановить, не заперев его под замком. И ты не можешь ничего сделать. Потом тебе станет страшно, вот увидишь. Нам всем было: мне, его матери, Ольге. Никто не справился. Нет у тебя сил на такое, и я не желаю тебе этого. Но потом убегать будет уже поздно, потом он вцепится в тебя и пустит корни потому, что всегда отдает себя людям целиком без остатка. А второй раз… — Разумов покачал головой, глаза блеснули в стерильном коридорном свете, — я могу не успеть его поймать.

Он разжал руки и медленно убрал их от плеч Вики. Там скорей всего, останутся синяки, проявятся завтра глубокой синевой болезненного напоминания о разговоре. Но это было не важно, потому что вытравить эти слова из своей памяти Вика уже больше никогда не сможет.

— Не ради себя. Ради него, Вика, — он видел, как горячая слеза катится по её щеке, но не останавливался, — ради Андрея. Оставь его сейчас, пока ещё можешь это сделать. А не когда тебе будет слишком больно оставаться с ним. А ему слишком больно без тебя жить.

Он вытянул руку и нажал кнопку вызова лифта, серые металлические двери расползлись с режущим слух в навалившейся тишине скрежетом. Разумов вошёл и плавно повернулся к Вике, но больше не произнёс ни слова, его глаза говорили сами за себя, источая невероятную тоску и усталость, даже малую толику которой ей было сложно вообразить. Представить всю глубину и толщину слоя страданий, которые скрывались под его самоуверенной жёсткой маской. И ещё большие, запертые под улыбающимися серыми глазами, в которые всего несколько часов она была готова смотреть до конца своей жизни. А теперь по щекам Виктории катились бесконечные слёзы, горечью перекрывающие воздух и оплавляющие стену её самообладания. Размывающие робкую надежду на то, что она сможет сделать правильный выбор.

Ради него.

Глава 27

Вчерашний день и ещё одна почти бесконечная ночь прошли, как в тумане, оставив после себя тяжелый осадок на душе и очередную трещину в нестабильном эмоциональном состоянии. Слова Разумова, сброшенные на Вику как бомба, до сих пор не выходили из головы. Перед внутренним взором то и дело всплывало его лицо, искаженное злостью, болью и невысказанной тоской о судьбе друга. Но намного больше её терзали слова Алексея, что придется сделать выбор между своими желаниями и благополучием Андрея.

Необъяснимым образом Андрей теперь разделился в её сознании на нескольких несовместимых между собой людей. Один дарил ей мягкую игривую улыбку на своем прекрасном лице, касался её кожи кончиками пальцев и закрывал глаза, от удовольствия, когда целовал в губы. Он же спасал от своры собак, вытаскивал из холодного озера и гнал блестящую красную Ямаху сквозь зелёные поля, заключенный в её объятья. На этого ей хотелось смотреть, не отрываясь, утопая в его глазах и страстных объятьях, таять от его голоса, стонущего её имя.

Второй же был его пугающей противоположностью, растерянным взглядом ищущим точку опоры среди пыли на земле или серого дождя в лесу. В гневе сжимающим зубы и наносящим удар за ударом, небрежно откидывающим нападающего с плеча, чтобы найти новую бесцветную цель. Окровавленный и потерянный, безразличный и замерший. Но больше всего, её пугал тот, которого она никогда не видела. Тот, которого нарисовал в её воспаленном воображении Разумов своим рассказом. Где-то там, на больничной койке, мечущийся от кошмаров, стонущий от боли и ужасного наваждения, из которого нет выхода. Стоящий босыми ногами на холодном подоконнике в надежде найти выход в этом.

Какими надуманными и мелкими ей сейчас казались собственные проблемы и испытания. И какой невыполнимо сложной теперь представала задача. Как можно решить бросить человека ради его же блага? Как определить стоит ли прислушаться к Разумову или поступить по-своему? Какая цена будет у этого решения?

Ночь после драки выпила все её слезы, а следующий день Вика провела в сухих опустошенных раздумьях. Время остужало эмоции и возвращало ясность ума. Оказалось, что она ещё в состоянии крепко спать, а это значило, что не всё так плохо, как могло казаться поначалу. Пусть из головы и не шли мысли об Андрее, который находился буквально за тонкой стеной от неё. Хотелось знать, спит ли он на самом деле, спокойно ли ему в его вязком фармакологическом сне, отпустили ли его демоны прошлого.

Несколько раз Вика прислонялась к смежной стене их спален и вслушивалась в звуки с той стороны. Теперь тишина пугала её в большей степени, чем раздраженные хлопки дверью или шум разбиваемых вещей. Теперь она знала изнанку этой тишины. Лишь мантра, мысленно повторяемая очень много раз, удерживала её от того, чтобы пойти к нему. Это ради его блага. Оставь его в покое ради него.

Но и сегодня ничто толком не могло отвлечь от этих навязчивых мыслей. Ни домашние заботы, ни скопившаяся работа, ни многочисленные сообщения от коллег и Димы, который забрасывал вопросами, всё ли у нее в порядке. Но она могла лишь выдавить из себя ответ, что она занята личными делами и ответит позже. В глубине души она надеялась, что позже отвечать ни на что не придется, потому что объяснить кому-то постороннему, что происходит, и куда она пропала, было решительно невозможно.