Перед бурей

Торжественно и чинно двинулись друг к другу стоявшие по бокам лавы; строй, обнявшись со строем, проникал к следующему, пока не переместились два войска в различные стороны; тогда третья часть, остающаяся в Запорожье, выстроенная в глубине, фронтом к Днепру, подошла по очереди к походным войскам и, продефилировав, возвратилась на прежнее место. Во время этих эволюций сошедшиеся вожди — Пивторакожуха, Хмельницкий и остающийся в Сечи с частью козаков наказной атаман Небаба — держали последнюю раду.

— Когда же вас ждать со славным товарыством назад, мои друзи? — спрашивал Небаба.

— Моя задача, — ответил Богдан, — налететь молнией на тот или другой побережный город турецкий, раскурить с их полымя люльку, поживиться добром, освободить пленных невольников и, не давши очнуться басурманам, возвратиться мигом домой. Так если господь нам поможет в святом деле и пофортунит доля, то я надеюсь за три недели управиться и быть тут.

— Добре, — одобрил наклонением головы сивоусый Небаба.

— А куда решил, брате, ударить? — полюбопытствовал кошевой.

— Да думка побывать в гостях в Трапезонте: давно не были там, — ответил Богдан, — по дороге, конечно, пошар­пать встречные галеры да завернуть еще, назад либо туда едучи, — запнулся он и вспыхнул невольно, — и в Кафу: там ведь наших невольников сила!

— Что сила, то правда! Только стой, брате! — почесал затылок Пивторакожуха. — Как же это выйдет? Я иду к татарам на згоду, как союзник, а ты будешь разорять их, как враг?

— Да, — покачал головою Небаба, — оно выходит с одной стороны добре, а с другой как будто и не горазд.

— Успокойтесь, товарищи, — усмехнулся Богдан, овладев собою, — нападать на Кафу я и не думаю, сам ведь политику понимаю, а пошлю чайки две-три в сумерки к набережной, где работают в цепях наши братья, выхвачу сколько удастся невольников — да и гайда в море назад: тут не будет ни грабежа, ни обиды, а просто выйдет частная удаль либо родичей, либо друзей.

— Да, так хорошо! — мотнул кошевой шапкой.

— Так совсем добре! — усмехнулся Небаба.

— А я, братцы, не знаю заранее, где и очутиться смогу и когда принесет бог назад, — рассуждал кошевой, — отправлюсь на Буджацкие степи к Карай-бею, а оттуда куда двинемся — неизвестно; если вот удастся и твоего приятеля, пане Богдане, Перекопского бея уговорить, то рушим на Каменец, а если нет, то посмычем соседних магнатов, погладим ксендзов и жидов, погуляем в панских маетностях и добре в конце концов напьемся горилки, — заключил кошевой.

— Прийми в резон, пане кошевой, вот что, — закуривая люльку, говорил Небаба, — ведь нас тут, на Запорожье, остается одна только горсть; если прибудет даже сюда сотня-другая беглецов от панской ласки, то ведь, сам здоров знаешь, что этот народ, пока не окурится добре пороховым дымом, мало надежен... А тут того и гляди — по половодью через пороги нагрянет либо собака Потоцкий, либо Иеремия... Ведь обещались навестить, так мне самому с горстью, — хотя, спасибо Хмелю, и важно обсажена валами да гарматами Сечь, — как-то будет несподручно.

— Не беспокойся, — сплюнул в сторону кошевой, насунувши шапку, — тьфу! Как горилка запахла!.. Слушай, у меня расставлена сторожа до самого Кодака; сразу, коли что заметят войска, зажгут друг за другом вехи, и нам будет здесь того же дня известно про ворога; а отсюда я расставлю таким же порядком сторожу вплоть до Буджака. В Кодаке нет готовых байдар или дубов, способных переправить через пороги войска, так прежде, чем вздумают ляхи что-либо, хотя бы плоты снарядить, — я со всеми силами буду дома.

— Оно-то горазд, — затянулся дымом Небаба, притаптывая пальцем золу и подавая кусок зажженного трута Богдану, набившему себе тоже походную люльку, — коли тебя, батьку, застанут еще в Буджаке, а коли ты уйдешь отсюда, так тогда и ищи ветра в поле!

— Что ж бы я запил, что ли, в походе, чтоб выкинул такую штуку? — обиделся даже Пивторакожуха. — Я стоять буду в Буджаке и с места не тронусь до тех пор, пока Богдан не вернется назад к вам с похода; а с его силами да с твоими можно отстоять Запорожье не то что от Потоцкого, а и от куцого черта!

— А коли так, то расчудесно, совсем-таки добре, — обрадовался Небаба. — Однако уже солнце подбилось высоко, греет... и козаки твои, пане кошевой, садятся на коней. Ну, обнимемся ж, друзи, и дай бог каждому удачи, и славы, и счастливого поворота в родное гнездо!

Все обнялись, подошли еще раз под благословение отца Михаила и возвратились к своим частям войска.

Богдан подошел к своей части и увидел стоящего в своих рядах дида Нетудыхату.

— Диду! — удивился он. — И вы с нами?

— А что же, сынку, с вами, с вами, — улыбнулся он, прищурив слезящиеся с красными веками глаза. — Еще под твоей рукой послужить хочу, расправить старые кости да и по морю соскучился, стосковался... Ведь мы с ним жили, как рыба с водой, а сколько лет, так и начала не увидишь за далью.

— Правда, диду, знает вас море, да и вы его добре знаете, — промолвил теплым голосом наказной, — только не вам быть у меня под рукой, а мне у вас уму-разуму набираться, вот поэтому-то я вас и прошу поместиться на моей чайке: мне больше чести, а вам больше покою.

— Спасибо тебе, сыне атамане, за ласку, — тронулся предложением дед. — Сяду, сяду, а то я хотел было к Сулиме, тоже просил... И, по правде сказать, тому нужно в товарищи более спокойную голову, а то ведь сам молод, сердце — как молния, голова — как огонь! Вспыхнет, что порох, а уж как загорелся — лезет зря хоть и в самое пекло!

— К нему посадите Зачхайноса, он почтенный и опытный лыцарь и с морем бороться умеет... да и его десяток будет первый за нами... А вы, диду, таки ко мне, милости просим! — ласково улыбнулся Богдан.