Перед лицом закона

...— Нашли?! — вскрикнул Бугров, увидев билет. В голосе было не только удивление, но и невольное уважение, даже восхищение, хотя это доказательство подвело под обвинение и последнюю черту. И без гнева, но с горечью добавил: — Связал меня черт с этими химиками... Ну, что я получил со всего этого марафета? Еще один срок... Гарантия, говорил... Козел проклятый... Гражданин начальник, дайте, пожалуйста, сигаретку, мои все кончились.

Он закурил, затянулся. Выпустил колечко дыма. Следил, как оно медленно расширялось, таяло. Пустил второе, третье. Он словно прощался с какой-то ведомой только ему, никаким следствием не раскрытой туманной мечтой, голубой, как этот дымок.

— Колесико... Колеса. Задавили меня «Волгой», — сказал он.

— На что вы все-таки рассчитывали? — спросил следователь. — Ведь в любой сберкассе, куда бы вы ни предъявили билет, его бы задержали, и плакали для вас денежки. Лопнула бы затея.

— Мы не думали, что Вилков сразу побежит в милицию. Варейко сказал: если заметит подделку, все равно побоится заявить. А потом, мы сами бы не стали получать выигрыш. Сплавили бы билет подходящему покупателю, был такой у Варейко. А тот уж пускай сам со сберкассой воюет. Да и он бы не заявил. Такие не заявляют. Они же сами жулики. — Он вздохнул. — Сгубила нас, гражданин следователь, ваша быстрота.

Но Бугров не верил в удачу и тогда, когда смотрел, как ловкие пальцы Варейко аккуратненько вырезали бритвой зеленые цифирки из лотерейного билета, отданного соседом, слегка касались их кисточкой с клеем, а затем прикладывали к другому билету. Варейко приговаривал: «Это делается вот так». Не верил и после того, как ловко подсунул Вилкову фальшивку, и тот ушел с ней, не подозревая обмана. И потом, когда соучастник держал билет на ладони и напевал: «Ах ты, мой маленький, мой бесценный». И по дороге в Куравлево. И на пороге дома жены Варейко. Дальше его не пустили, И только в кафе, за кружкой пива, под музыку Бугрову вдруг привиделись проблески той райской жизни, которую посулил ему умудренный наставник, оглушив невероятно крупной добычей, идущей, по его словам, прямо к ним в руки. Но мечты были оборваны милицией.

Он стряхнул горькие мысли, как пепел с сигареты, потому что не умел не только долго грустить, но и вообще долго думать, и сказал залихватским тоном:

— Гражданин начальник, а нельзя пустить меня по делу потерпевшим... от автонаезда?

Борис Антонов. ДЕЛО ШТЕРНА И КАМПАНИЯ КЛЕВЕТЫ

Кампания клеветы и давления на советское правосудие в связи с делом Михаила Штерна началась несколько лет назад с митингов и сборов подписей в защиту этого человека, которого обвиняли в том, что, заведуя поликлиникой Винницкого областного эндокринологического диспансера, он вынуждал пациентов платить за лечение, вымогал взятки, спекулировал лекарствами. Тысячи терапевтов, хирургов, стоматологов, отоларингологов и других медиков в США, Канаде, Голландии, Англии, ФРГ подписывали послания и петиции, которые пачками приходили в советские государственные инстанции. Многочисленные телефонные звонки будоражили днем и ночью работников советской юстиции. Это требовали освободить Штерна, утверждая, что он не виновен.

И даже сейчас, когда советский суд, приняв во внимание возраст Штерна, состояние его здоровья, первую судимость, исходя из высокогуманных соображений, снизил срок наказания Штерну и освободил его, сионисты на Западе продолжают твердить, что процесс Штерна с самого своего начала не имел никаких оснований и был попросту затеян «антисемитами».

Недавно в Париже вышла в свет пухлая книга о деле Штерна — тенденциозная н фальсифицированная интерпретация судебного процесса в Виннице. Сионистская пропаганда пытается приравнять дело Штерна к одиозным делам Дрейфуса и Бейлиса, закрепленным в мировом общественном мнении в выгодной для сионистов трактовке, проводит между этими процессами спекулятивные и ложные параллели. Дело Штерна хотят превратить в хрестоматийный пример «антисемитского акта» в Советском Союзе. Не случайно сионисты инсценировали в Копенгагене суд над Штерном, превратив его в антисоветский спектакль. Организаторы фарса заранее потирали руки, предвкушая, как будут глумиться над демократией и правосудием в нашей стране: освобождение Штерна они вознамерились выдать за признание неправоты суда, за поражение советского правосудия. Но это не так.

В судебном определении о снижении Штерну срока наказания особо подчеркнуто, что вина его была доказана полностью и преступлению дана верная квалификация. Однако суд счел возможным проявить снисхождение к Штерну, глубокую человечность. Все это извращает сионистская пропаганда, используя дело Штерна для идеологических диверсий против советского общества. Вот почему правда об этом деле замалчивается сионистами, и нужно дать его всестороннее и объективное освещение, чтобы исключить всякие кривотолки.

В ноябре 1974 года я впервые увидел Штерна, посетив его в камере для подследственных Винницкой тюрьмы. Мы были вместе со старшим помощником прокурора области П. Лепшиным, который сообщил Штерну, что следствие по его делу закончилось и дело передано в суд. Он спросил затем Штерна, как тот себя чувствует и есть ли какие-либо жалобы.

— Жалоб никаких нет, — отвечал Штерн, экспансивный пятидесятишестилетний мужчина с черной густой бородой. — Здесь ко всем относятся вполне гуманно. Медицинская помощь оказывается каждому, кому требуется. Я в ней не нуждаюсь. Я не имею никаких претензий.

Когда представитель прокуратуры, побеседовав с другими подследственными (их в камере было несколько человек), собрался уходить, Штерн сказал, что хотел бы поговорить наедине. Его пригласили в отдельный кабинет, где он пространно и страстно стал доказывать свою невиновность (ну, подумаешь, брал червонец или два за прием — в качестве благодарности). Затем Штерн сообщил, что желает сделать заявление, которое просит передать председателю областного суда. В заявлении этом Штерн просил «в интересах Советской власти» отменить судебное разбирательство по его делу.

— За меня вступится заграница, и Советский Союз понесет большой пропагандистский ущерб, — так и сказал Штерн.

Ранее Штерн был согласен и на иной вариант. «В крайнем случае, мне может быть предъявлено обвинение в перепродаже дефицитных медикаментов по повышенным ценам, — писал он в заявлении в прокуратуру. — Как мне кажется, вышеизложенное дает основание предъявить обвинение в злоупотреблении служебным положением и спекуляции медикаментами... Мое условное осуждение будет свидетельствовать о советском гуманизме, терпимости, дальновидности и создаст благоприятную обстановку для полного переосмысливания моих ошибок и заблуждений». Это, повторяю, было написано ранее, когда следствие только началось. Теперь же, накануне суда, позиция Штерна явно ужесточилась, он стал говорить о «заступничестве заграницы».

Характер этого заступничества был к тому времени уже ясен из зарубежных петиций, телеграмм и звонков. Но апофеозом всего, вне сомнения, стала статья в лондонской «Таймс» от 28 ноября 1974 года, которую написал обозреватель газеты Бернард Левин.

«В предстоящий понедельник в маленьком украинском городе Винница, — писал Бернард Левин, — начинается судебный процесс, подобного которому цивилизованный мир. не видел в течение последних пяти или шести веков. Заключенный — еврейский доктор Михаил Штерн — обвиняется в намеренном убийстве младенца путем отравления... Все пациенты Штерна, которых он принимал в течение последних десяти лет, допрашивались специальной группой из 25 следователей. Эти следователи требовали подтвердить вину Штерна в детоубийстве».

В статье Левина утверждалось, что Штерн ни в чем не виновен, отвергалась сама возможность какой-либо его вины. Фактически Штерн объявлялся неподсудным лишь на том основании, что он еврей.

Публикация эта не оставляла сомнений в том, что сионисты решили раздуть, в общем-то, заурядное дело о мошенничестве и вымогательстве взяток для разжигания национальной розни, возбуждения на Западе недовольства внутренними порядками в Советской стране и для дискредитации социалистической демократии. Этим целям содействовали сам подсудимый и его родственники, которые думали повлиять таким способом на правосудие.