Перед прыжком(Роман)

Когда он спустился с мостика вниз, на привокзальную поселковую площадь, кто-то внезапно толкнул его в бок.

— Дядька Веритеев, ты?!

Растянув в улыбке широкий лягушечий рот с дыркой вместо одного из передних зубов и будто ожидая за свой толчок по меньшей мере награду, перед Веритеевым стоял приятель Антошки Головина, помощник пекаря в заводской пекарне Филька Тимохин. В давно изношенном самодельном пальтишке из солдатского сукна, в давно отслужившей свой век солдатской же серой шапке, с тощим мешком за спиной, Филька был явно из тех, кто только что приехал в теплушечной «сороконожке».

Веритеев хорошо знал отца паренька, Сергея Тимохина, много лет работавшего в заводской литейной, недавно убитого бандитами. Знал и Фильку — суматошного, с дурашливыми ухватками… а что с него взять? С раннего детства — бедность да темнота, война за войной. Отец вернулся с германской еле живой, теперь — совсем без отца, с больной матерью. За короткую жизнь всего нахватался, и доброго и дурного. Считает себя грозой буржуев и «спекуляг», а при случае сам не прочь схватить, что «плохо лежит». Стихия…

Веритеев подумал об этом привычно, мельком, но встрече невольно обрадовался: что ни говори, а тоже заводский, свой.

— Откуда? — спросил он, здороваясь.

— Откуда и все! — Обернувшись в сторону состава, где еще толпились люди с торбами и мешками, Филька безнадежно взмахнул изодранной варежкой: — Ездили с Подсолнухом за хлебом.

— С каким подсолнухом? — не сразу понял Веритеев..

— С Антошкой Головиным. Хотели на Урал… ан я и до Волги не добрался. Сошел по дороге…

— С чего же так?

— А с того, что какой-то бандюга ночью меня обокрал. Менять стало не на что: все подчистую выкрал! Искал я его по дороге и вот наконец нашел! «Отдай», — говорю. А он ни в какую, талдычит свое: «Не брал». А как не брал, если носом чую, что взял: пахнет моим мешком на версту! Ну, я хотел было силой, а он мне хрясь под дыхало… гляди вот.

Филька стал было расстегивать старое, замызганное пальтишко, но Веритеев остановил:

— Не надо…

— И верно, — легко согласился парень. — Как даст, я сразу с катушек долой! Пока очухался, босяка уж и след простыл. — Филька ожесточенно сплюнул. — Пришлось самому у раззявы бабы вот этот мешок спереть.

Он сильно дернулся всей спиной. Висевший на веревочных лямках мешок тряхнуло, что-то в нем звякнуло, вскинулось и затихло.

— А что в том мешке? — протянул он уныло. — Одни слезы. Лучше бы и не ездить…

— Да-а, видно, не очень-то у тебя получилось. И бедную бабу оставил без ничего, — недовольно сказал Веритеев. — Выходит, ты сам не лучше того бандюги.

— Так я же с голоду бы подох! — обиделся Филька. — Выхода не было. Да и что я у бабы взял? Тоже мне — прибыль! — Он снова встряхнул мешок, безнадежно махнул рукой.

— А что у Антошки? — спросил Веритеев.

— Не знаю. Наверно, дальше поехал. К уральским казакам. Оттуда уж, думаю, привезет! — не скрывая зависти к удачливому приятелю, добавил Филька и даже вздохнул.

— Не привезет. Только что видел его с каким-то лохматым мужиком. Пошли, как видно, домой. Похоже, совсем пустой.

— Да уж… где там — без ремешка! — с огорчением сказал Филька. — Кабы тот ремешок…

Он снова толкнул Веритеева в бок.

— И с чего это, ты скажи, мне всегда не везет? И вроде здорово приготовлюсь и все учту, и вроде самого ловкого ловкача смогу обойти, да так, что тот не заметит, а то и спасибо скажет. А как подойдет к расчету, так, глянь ты, всегда меня будто палкой по лбу: обязательно мне же и недостача! Вот видишь зуб? — Он ткнул грязным пальцем в раздувшуюся верхнюю губу. — Один спекуляга хряснул вчерась. Я его на станции в Коломне на базарчике уличил как самого злостного спеку- лягу: все у него за круглые миллионы! «Сухаревский контрик ты», — говорю. А он мне как даст…

— Борец ты, я вижу! — не удержался от улыбки Веритеев.

— А как же? — искренне возмутился Филька. — Если этих спекуляг да охмурял не выявлять наружу, они весь народ оберут!

— А это что за синяк? — Веритеев указал на левое подглазье парня. — Опять с кем-нибудь из «спекуляг» подрался?

Филька смутился.

— Это не спекуляга… а так… еще до поездки.

— Знатный синячище. Кто же так постарался?

Филька насупился. Потом ухмыльнулся. И наконец совсем расплылся в полувиноватой ухмылке, будто история с синяком была лишь забавным, неогорчительным приключением:

— Это у нас в заводской пекарне. Ну понимаешь, дядя Коля, все там таскают. Мука-то, чай, под руками! Как фунта два тайком не унесть? Пекаря во главе с Капитонычем каждый день по мешочку уносят, а я чем хуже? Из той американской крупчатки мамка такое дома сварганит… Ну сшил я тоже мешочек, да, видно, перестарался, длины его не учел. Подвесил под фартук и ношу. День ношу, два ношу. А на третий, когда мы тесто разделывали, похоже, зря наклонился. Мешок-то сзади, где фартука нету, стало видно. Наш завпекарней Иван Сергеич… строг он бывает! Как увидел, да как отхватил меня от ларя, да как поднял мой фартук, да как вгорячах подвесил мне под глаз, да как выставил из пекарни… на цельный месяц уволил. «Посиди, говорит, подумай».

Веритеев хотел было тоже обругать и пристыдить баловного парня: таскать муку, когда голодают в поселке дети… Но Филькино простодушие было таким обезоруживающим, что Веритеев только спросил:

— Ну и как ты, подумал?

— Подумал. В пекарне брать теперь заказал, ни-ни!

— А в других местах?

— В других-то?

Филька задумался и промолчал.

— Бьют тебя там и тут, а впрок не идет, — сказал Веритеев. И, усмехнувшись, добавил: — Какое, я забыл, прозвище у тебя в поселке?

— Прозвище-то? — Филька пренебрежительно хмыкнул. — Тоже мне прозвище. «Битый»…

— A-а, вспомнил: «Битый». Я бы еще одно дал… Видел в Художественном постановку про вишневый сад?

— Видел! — с удовольствием подтвердил Филька. — Нам раз вместо хлебного пайка билеты туда выдали. Ходили смотреть всем кагалом!

— Помнишь, там есть один, называется Епиходов?

— Ха! Как мне не помнить, если наши дураки после того спектакля так меня и зовут? Мало им «Битого», теперь еще «Епиходыч»…

Веритеев с минуту смотрел на шагавшего рядом парня. Едва ли минуло семнадцать лет, а уж всего навидался и нахватался. И навидался, и нахватался, а в ум пока не идет…

— Все-то ты, Филька, дуришь, — сказал он сердито. — А ведь пора бы и в ум войти. Кончай свое баловство. Время нынче знаешь какое? Тут надо каждому комсомольцу примером быть! А ты вместо этого…

Разговаривая, они прошли на пустырь возле станции. На небольшом, но все время, как муравейник, находящемся в движении поселковом базарчике толкались плохо одетые люди. Бездомные собаки сновали вокруг. Над укрытыми снегом крышами одноэтажных домов из высокой заводской трубы, торчавшей далеко за ними, поднимался не очень густой, но все же сразу бросающийся в глаза рыжеватый дым. Ветер с налету как бы обламывал его у самого жерла трубы, сваливал вбок и вниз, в сторону вокзала. Сзади, на станционных путях, немощно посвистывал маневровый паровоз: видимо, шло формирование очередного состава.