Перед рассветом
Шрифт:
Теперь не один. Меня узнали в лицо. Ну что ж, спасибо тем кто обклеивал здания плакатами с моим лицом и обещанием щедрого вознаграждения, спасибо ТВ. В старые и не работающие цеха заброшенного завода, место где я устроил временную базу пришли трое молодых ребят, совсем еще мальчуганы. Сказали, что воевать хотят. Я спросил:
– - За что воевать то хотите?
Замялись, а потом один из них смутился, покраснел, и заметно стесняясь, тихо ответил:
– - За Родину ...
Тоже мне вояки, сами дохлые, боевой выучки нет. Гнал, объяснял, что убьют их, не уходят. Ну что ж, это их выбор, имеют право так сказать. Стал учить. Славные ребятишки, стараются очень. Через пару дней подошли их отцы, зрелые обозленные мужики. Думал, кричать начнут: "Куда на смерть детей ведешь!", ан нет. Тоже хотят значит вместе с сыновьями. Стыдно им стало, за сыновними спинами отсиживаться. Это неплохо. И еще подходят. Ладно бы только молодежь шла, а то и в
Нападаем на базы карателей, уничтожаем патрули, нападаем на склады новых хозяев концессионеров, нападаем на местные комендатуры пособников и уничтожаем предателей. Нападаем на вербовочные пункты рабов. Захватываем оружие и боеприпасы, продовольствие, одежду и медикаменты. Несем потери, один за другим гибнут ребята. Но снова к нам приходят добровольцы и отряд растет. Не мой отряд, а наш. Уже не одна группа действует в городе, десятки. Мы не даем пощады и не просим ее. Пособники и предатели в своих насквозь продажных СМИ называют нас преступниками, а мы дети своей земли, мы ополченцы. Пусть нет армии, воюет та часть народа, что не согласна с участью раба на своей земле. Есть предатели и среди нас. Выданные ими умирают в застенках карателей захваченные врасплох бойцы сопротивления. Но есть и такие кто бросив пайку и униформу карателей переходит на нашу сторону. Есть те кто раскусив участь раба на концессиях берут в руки оружие. Сегодня был сильно удивлен. К нам в отряд пришел мой бывший учитель истории, позывной "Чиж" ему уже за шестьдесят. Поговорили. Принял в отряд, рядовым. Он засмеялся и сказал: "Теперь мы сами пишем свою историю"
Еще держится наша земля и будет жить, пока есть хоть один воин готовый умереть за нее и есть женщина и ребенок, ждущие этого воина.
Не знаю кто из наших первым сказал: "Надежда не оставит меня, Любовь и Вера спасут". Больно уж высокопарно и пафосно это звучит. Пафосно, высокопарно, а кого нам стеснятся? Себя? А зачем? И пусть Надежда не оставит меня, а Любовь и Вера спасут.
Я не знаю, что со мной происходит, не знаю. Но я стал чувствовать засады и облавы, наш отряд обходит их. Потери стали намного меньше. Я увидел и стал различать цвета исходящие от людей. По ним я легко определяю, кто чего стоит. Я сразу по исходящему от них поносному цвету определяю предателей засланных к нам в отряд. И у нас прекратились провалы.
А иногда я вижу свой труп и разорванные пулями истерзанные тела убитых ребят лежащих на окраине редкого мокрого осеннего леса. Мою голову с мертвыми невидящими глазами, кромсая шею ножом, отрезает каратель. Держа сочащуюся кровью голову за уши обеими руками, он подносит и показывает ее мрачному офицеру с нашивками миротворческого контингента оккупантов. Мрачнолиций офицер с брезгливым отвращением ладонью хлестко бьет карателя по толстым щекам и у того сползает с лица угодливая холуйская улыбочка. Офицер отдает короткий властный приказ и мою голову бережно заворачивают в красное знамя несуществующей страны. Вытянувшись офицер отдает честь. Потом нас всех хоронят в братской могиле. А затем почти сразу я вижу огромный светлый зал. В центре отлитая из темно красной бронзы стоит Женщина и высоко подняв обоюдоострый меч зовет меня к битве. Вокруг Женщины в боевом порядке встали и застыли выкованные из вороненой оружейной стали воины-ополченцы. У одного из этих воинов моё лицо. На меня смотрит коренастый широкоскулый темноволосый юноша, а я хочу улыбнуться ему. Но откованные из стали, не шевелятся мои губы.
– - Чингис!
– негромко и настойчиво зовет юношу из глубины зала нежный девичий голос и он уходит, но я знаю, что он придет снова.
К нам прибился странный парень Иван Гогрин. Художник. Вернулся домой из-за границы. Привел его Сёмка, говорит, что в детстве с ним в одну художественную школу ходил, а тот ему работы поправлял. У него даже второе имя: "Ван Гог". Да уж солидная рекомендация. Зачем ты вернулся? Он сжал зубы, опустил голову и молчит. Посмотрел по цветам, поносной жижи предателя, нет. Ладно, Ван Гог ты хочешь воевать? Тогда пошли! Воюет как все, только рисовать ребят стал. В шутку предложил ему нарисовать меня. Улыбаясь, ну что б он не подумал что всерьез, рассказал ему как видел себя скульптурой в зале. Через день он принес и подарил мне рисунок. На продуваемом всеми ветрами высоком кургане стоит Женщина с прекрасным и гневным лицом, полуобернувшись и подняв к небу меч, она зовёт на битву своих сыновей. На ее зов спешат ополченцы. У их командира моё лицо. Лестно конечно. Спрятал рисунок в дневник.
Готовим нападение на центральную комендатуру города. Туда с большой помпой в окружении большой своры карателей прибыл какой то высокий чин со своей свитой. Охрана комендатуры
усилена. В городе идут массовые облавы. Многие разбегаются кто куда. Часть горожан каратели захватывают и сгоняют в лагерь. Обещают раздать им гуманитарную помощь. Кое-кто пошел в эти лагеря добровольно, а вдруг действительно чего дадут. Узнали. Над ними вновь прибывшие господа будут проводиться эксперимент по новому направлению в генетике. Мы для них лабораторный материал. Ладно суки, мы вам покажем эксперимент.Первую ударную группу переодели в форму оккупантов. С ними каратели боятся спорить. В паре со мной, в форме офицера "миротворца", пошел Ван Гог. Он на их языке, как на родном говорит.
Днем первое кольцо внешней охраны вчетвером прошли. Ван Гог на карателей так рявкнул, что те только вытянулись. На втором посту охраны у входа в здание нас задержали. Стали выяснять кто да зачем, что в ранцах, да с базой миротворцев связываться. Но вежливые гады. Гранатами их закидали и вперед. Время пошло. Нам пять минут. Перебить сколько успеем этих гадов в комендатуре, взять документы и языка. Потом заминировать здание. Взрывчатка старинные толовые шашки в ранцах. По лестницам бегом наверх в кабинеты. На улице стрельба и разрывы гранат. Вторая ударная группа завязала бой с внешней охраной, оттягивает их на себя, сковывает огнем. Третья группа у дороги, ведущей от казарм карателей к комендатуре. Четвертая блокирует шоссе, по которому в город могут подойти оккупанты с базы.
В помещениях стреляем, взрываем, орём. Дым. Огонь. Визг. Паника. Это у них. А мы берем в кабинете на втором этаже помощника коменданта и новенького вновь прибывшего начальничка. Их охрана разбежалась. А эти ничего не соображая, под столом прятались. Идиоты. За оружие никто из них не взялся. Очень жить хотят. Ну суки показывайте чего тут запланировали. Помощник коменданта сразу сказал пароль в локальной сети, его собеседник стал оттуда копировать файлы и папки. Старательный какой, все с полуслова понимает. А ручки то, а ножки то, дрожат. Некогда ждать. Системный блок возьмем и дома разберемся. Языкам быстро надавали по мордам так слегонца для большего страха, потом комендачу сунули в руки сумку с системным блоком. Вперед. Закладываем просто взрывчатку с электродетонаторами, ставим мины ловушки. Уходим.
На улице постреляли остатки внешней охраны. Объединились со второй группой. Дали сигнал третьей и четвертой группе. Отрывайтесь. И сами ушли. Время прошло: пять минут сорок шесть секунд. Почти уложились. Потерь нет.
Два месяца, только два месяца прошло, как мы стали воевать. Раньше таких бойцов как наши ребята годами готовили. Нет у нас время на долгое учение, нам сейчас надо. Мы смогли, нам есть ради чего воевать. У нас день за год идет. И куда там до наших ребятишек этим сраным карателям профи служащим за деньги. Они за деньги, а мы за Родину. Ладно, это лирика. А вот и дело.
Он себя назвал Генрих Гейдниц, но помощник коменданта его сразу выдал. Имя этой мрази Геннадий Грызунов. Дважды говно как мрачно заметил участвовавший в допросе Чиж. ГГ не пытали, даже не пугали, сам подробненько все рассказывал. Желая продлить каждый миг, каждый вдох своей "бесценной" жизни он старательно отвечал на вопросы. Холеная исковерканная ужасом морда, сытое здоровое тело. Гад. Он сынок одного из партийных руководителей. Папаша давно отправил его "за бугор". Там он смачно жировал на украденные у нас деньги. После оккупации его сразу отправили к нам, отрабатывать право на убежище, отрабатывать право на сохранение наворованных капиталов. Говорит, что очень не хотел ехать, но его заставили. Вот этому охотно верю. Такие ГГ не любят рисковать своей шкурой. Задача его лабораторной группы входящей во вновь созданный институт прикладной генетики, это научная сортировка рабов. Большинство стерилизовать и использовать на работах, других оставить для воспроизводства стада, третьих самых молодых и здоровых сделать донорами. У всех на первом этапе, медикаментозными средствами частично подавляют психику. Для рабов уже придуман новый термин: Универсальный биологический организм - УБО. Всех неспособных или не желающих добровольно стать УБО, приказано уничтожить. Никаких концлагерей, газовых печей. Зачем? Вопрос, как он изволил выразиться, решен более элегантно, новый вирус ЕR. Людей которых каратели взяли на облавах инфицируют, потом раздав пайки, отпустят. Объяснят, что это всего лишь гуманитарная акция, вежливо извиняться за допущенные эксцессы. Потом эпидемия. Три-четыре месяца и все жизненное пространство полностью свободно. Такие группы убогенетиков по его словам начали работу во всех зонах ответственности миротворцев.
– - А что с карателями и пособниками? Они небось надсмотрщиками над УБО будут?
– - Нет, - пожав плечами и заискивающе улыбнувшись ответил дважды ГГ, - по миновании надобности самых здоровых тоже превратят в УБО, больных и генетически опасных утилизируют. Зачем спрашивается содержать уже ненужный механизм подавления, это не рационально. Только высшему руководству партии дадут возможность жить на ранее вывезенные ценности и предоставят гражданство. Это входит в условия соглашения. Мы вам землю и УБО, вы нам безопасность.