Перед стеной времени
Шрифт:
Во введении Шпенглер рассматривает понятие «план мироздания» (Weltplan) и упрекает философов в том, что они объявили Бога автором этой схемы, тем самым «обременив» Творца. Как бы то ни было, «план мироздания» остается той великой идеей, которая обеспечивает смысловую целостность гердеровской исторической доктрины и на которой основано гегелевское понимание истории как саморазвития мирового духа.
Подобные концепции не только удовлетворяют наблюдающий разум, играя роль последней печати. Они имеют указующий, взыскательный характер, который обеспечивает им осмысленную связь с поведением людей, позволяет прокладывать дорогу и давать направление человеческим действиям.
Это преимущество прослеживается в гегельянстве вплоть до появления материалистических школ, являющихся его ответвлениями. Здесь кроется одна из причин того, что в политической борьбе за власть материалистический
Астрологию можно рассматривать как образец методики, связывающей жизнь с процессами большего масштаба. Она выходит далеко за пределы биолого-исторического понимания как отдельного человека, так и культуры. Ее воплощение, ее символ – гороскоп. Поскольку он цикличен и основывается на величайшем и старейшем из известных нам круговоротов, астрология считывает судьбы, довольствуясь этими единственными неизменными часами. Космический цикл задает для астрологов и измеримое астрономическое время, и значимое судьбинное. Между логосом и номосом установлена взаимосвязь. Более того, в глазах толкующего они отражают друг друга и сливаются воедино.
Убежденность в неизбежности возвращений удостоверяет бытие и обосновывает уверенность в нем не так, как это делает концепция бесконечного пути (пусть даже идущего в гору). В первом случае признается существование, действенность и влиятельность мер и планов, отличных от тех, которые являются продуктом человеческого расчета и могут развиваться лишь в рамках некоей более крупной системы. Такая позиция приобретает особую значимость в эпоху, когда движение кажется безграничным и крайне опасным. В этом заключается одна из причин растущей притягательности астрологии.
Мы подошли к вопросу о том, чем определяется толкование, или в чем толкователь видит руководящее им начало. Вне зависимости от того, какие законы или формирующие силы он ищет, наблюдая за вращением колеса судьбы, взгляд его неизменно устремлен в некий могучий, скрытый покровом мир. Это особенно удивляет в такое время, когда теология все в большей степени обращается к чистой этике. Ещё удивительнее то обстоятельство, что речь идет не об остатках, тающих в лучах практического разума, будто снег на солнце, не о чем-то «тибетском», но о чем-то растущем.
Внимание ищущего в данном случае направлено не на явление (Erscheinung), но на появление (Erscheinen): оно, это растущее нечто, не играет такой важной роли, как его возникновение на некоем основании, которое, в свою очередь, тоже возникло само собой, подобно тверди, поднявшейся из морских глубин. Что произрастает на таком острове – значения не имеет. Ошибки понимания все равно неизбежны.
Собственное значение этого произрастания, движения, беспокойства заключается не в его «правдивости», а в том, что благодаря ему пробуждаются духовные силы, которые давно бездействовали, чахли, своим умиранием суля планете опустошение.
Именно угасание этих сил, а не физическая угроза (второстепенная и в ряде случаев даже целительная) несет в себе подлинную опасность.
Шпенглера освободил человечество от предубеждения, согласно которому каждое поколение исключительно, то есть имеет неповторимый облик и уникальное место в истории. «Нас здесь раньше не было», – так мы привыкли думать, но он опроверг это представление, укоренению которого в последнее время очень способствовали поразительные плоды технического прогресса.
Сопоставляющий взгляд Шпенглера представляет собой оценку положения, по своему качеству значительно превосходящую простую смену точек зрения в рамках исторического сознания. Это проявляется и когда он, к примеру, смотрит на футбольный стадион 1914 года, и когда констатирует, что мировая война была не обычным конфликтом народов, а типичным поворотом времени, который на протяжении многих веков ждал назначенного момента. Такой взгляд оказался особенно ценным после того, как философия, в частности критика познания, окончательно размежевалась с другими академическими дисциплинами, что привело к переоценке наукой эмпирических процессов и экспериментальных феноменов. Теологические соображения, само собой, давно перестали приниматься во внимание. Однако девятый и десятый стихи из первой главы Книги Екклесиаста [37] не утратили от этого своей неопровержимой истинности.
37
Что
было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «Смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас.Шпенглеровская картина истории сложилась перед Первой мировой войной. С тех пор поток фактов продолжал набирать силу и скорость. В наши дни течение времени и событий подчас напоминает водопад, который подхватывает судно, грозя его разбить.
То, что мы сегодня видим, подвергает суровой проверке мудрые слова Бен-Акибы: «Все не раз уже бывало» [38] и возлагает возросшую ответственность на те умы, которые наблюдают, упорядочивают и оценивают происходящее. Более того, напрашивается вопрос: по-прежнему ли оно, происходящее, доступно историческому наблюдению и может оцениваться исходя из исторического опыта? Но даже отрицательный ответ не опроверг бы слов Бен-Акибы, просто они находили бы подтверждение вне истории: мы повторяли бы то, что не имеет исторического прецедента, однако повторение осталось бы повторением.
38
К. Гуцков. Уриель Акоста. Действие IV, явл. II / Перевод Г. С. Пиралова.
В любом случае нельзя поспорить с тем, что мы живем не в эпоху Пунических войн, как многие думали, а в век битвы при Акции [39] , и, если бы был среди нас политический гений, способный со всепобеждающей проницательностью видеть последствия своих решений, мы не плутали бы обходными путями и избежали бы многих неприятностей.
С приходом третьего тысячелетия мы вступили бы в мирную эпоху гигантских городов, эллинистического искусства и поразительно усовершенствованной техники. Впервые земной шар оказался бы в одной руке. Исчезли бы «пределы» в старом смысле слова. Парфяне появлялись бы где-то далеко – мы могли бы только предполагать, где именно. Уже Ницше предвидел мировое государство и его упадок, который неизбежен, ведь, как известно, «нет в мире вещи, стоящей пощады» [40] . Таким образом, поле исследований, ставящих своей целью лишь чисто историческое наблюдение, не может не быть ограниченным.
39
Сражение на мысе Акций (2 сентября 31 г. до н. э.) между флотами Марка Антония и Октавиана Августа, завершившее период гражданских войн в Риме, упоминается в «Закате Европы» О. Шпенглера как событие, положившее конец античной истории.
40
И. В. Гёте. Фауст. Часть I. Перевод Б. Л. Пастернака.
Шпенглер, несомненно, уловил принцип культурного круговращения, хотя, как уже говорилось, его плюралистическая картина, в конечном счете, не может нас удовлетворить. Нетрудно было предвидеть, что в попытках восстановить единство мировой истории недостатка не будет. Однако сделать это собственными средствами историческая наука не могла никогда и по-прежнему не может. Ей нужна архимедова точка опоры, расположенная вне истории – будь то в теологии, метафизике или материи.
С морфологической позицией, согласно которой наш век есть возвращение чего-то уже бывшего, нельзя согласиться безоговорочно. Проблема в том, что цикл истории слишком короток, и потому наш исторический опыт недостаточен для распознания повторяющегося элемента.
Конечно, мы проявим похвальную способность к духовному абстрагированию, если встретим натиск современности, вооружившись Горациевым nil admirari [41] или «все не раз уже бывало» Бен-Акибы. Однако придется признать, что этот натиск, даже с количественной точки зрения, колоссален – как в отношении насыщенности событиями, так и в отношении охватываемого пространства. К тому же он ускоряется в геометрической прогрессии, более полутораста лет заставляя события следовать друг за другом все быстрее и неумолимее – как поток, стремительно приближающийся к водопаду.
41
Ничему не удивляйся (лат.).