Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний

Алеша выронил монету, покатившуюся к ногам Валерия Павловича, кинулся за ней, но отец уже поднял монету.

– Ах вот в чем дело! Тогда сядем. – Он взял стул. – И поговорим спокойно.

– Валерий, я прошу тебя… Тебе вредно волноваться.

– А я и не волнуюсь. – Валерий Павлович вертел в руках монету. – Видишь ли, в чем дело, Алеша… Ты осмелился обвинить своего преподавателя в тяжелом преступлении. На каком основании? У тебя есть доказательства? А если это клевета? Нет, Алеша, преступление в данном случае совершил не он, а ты. И называется оно – ты еще не знаешь этого слова – инсинуацией. Кстати, откуда у тебя эта монета?

– Выменял.

– Старинная?

– Да.

– Ты сегодня же извинишься перед историком, – пряча монету, сказал Валерий Павлович.

– Разумеется, – поспешно подтвердила Мария Ивановна, взглянув на сына, который, упрямо опустив голову, направился к двери. – Тебе пора, Валерий.

Алеша обернулся.

– Отдай монету, – прошептал он.

Валерий Павлович сделал вид, что не слышит.

– Иди, Алеша, – сказала Мария Ивановна.

– Пускай он отдаст монету.

Валерий Павлович засмеялся.

– Ладно, тогда давай меняться, – с неожиданным добродушием сказал он. – Твоя монета – мои марки. Ты ведь собираешь с портретами?

– Да.

– Я тебе знаешь какого Людовика Восемнадцатого достану – только держись!

– При Людовике Восемнадцатом марок не было.

– Ах, не было? Тем хуже для него. Ну, иди сюда.

Он обнял сына за плечи.

– Мир!

В кабинете зазвонил телефон, и Валерий Павлович вышел из столовой. Ему хотелось закрыть за собой дверь – это могла быть Ксения, но он сделал над собой усилие и не закрыл.

– Валерий Павлович?

– Да.

– Сотников, из парткома. Зайдите к нам, Валерий Павлович.

– Что случилось?

– Ничего особенного. Тут справлялись о вас.

– Кто?

– Какой-то Кузин, из газеты «Научная жизнь».

– Что ему нужно?

– Зайдете?

– У меня лекция в час.

– Вот перед лекцией и зайдите.

3

Валерию Павловичу не понравилось, что им заинтересовалась газета, потому что у него были враги, и эти враги, до сих пор сидевшие тихо, оживились теперь, зимой 1954 года. Оживился, например, старый маньяк Кошкин. Мелькнула здесь и там в научных журналах фамилия Остроградского. Это было неприятно, хотя Валерий Павлович, разумеется, ничего не имел против его возвращения.

Перед лекцией он зашел в партком. Сотников ждал его. Да, приезжал какой-то Кузин из газеты «Научная жизнь», спрашивал, – ну, черт его знает, обо всем на свете! Почему-то интересовался защитой дипломных работ. Потом заговорил о вас. Что вы делаете? Где напечатаны последние работы?

– Что же вы ответили?

– Правду.

– Именно?

– Я сказал, что вот уже добрых двадцать лет вы читаете лекции. А насчет работ посоветовал зайти в библиотеку за справкой.

– И больше ничего?

– Да. Впрочем, нет. Уходя, он спросил о Черкашине. Известна ли мне причина самоубийства?

– Что же вы ответили?

– Не известна.

– И больше ничего?

Сотников засмеялся:

– Спросил еще – с какого этажа? Я сказал, что с одиннадцатого. Обывательское любопытство.

4

Статья «Совесть ученого» была запланирована в сентябре 1954 года, и то, что узнал Кузин, еще раз убедило его в необходимости появления этой статьи. Точнее было бы сказать, что его убедило не то, что он узнал, – он почти ничего не узнал, – а настойчивое стремление секретаря парткома внушить ему, что подобная статья может принести только вред. С этим Кузин никак не мог согласиться.

Фальсификация в естествознании давно стала бедствием, и необходимо было доказать, что оно не только обходится очень дорого, но и подрывает наш авторитет за границей. Еще недавно, при Сталине, писать об этом было не только опасно, но невозможно. Теперь положение изменилось, и Кузин энергично убеждал начальство, что газета больше не имеет права делать вид, что бедствия не существует.

Кузин был «разработчиком» – редакция держала несколько сотрудников, занимавшихся главным образом проверкой и подготовкой материала. У него была странная внешность – острый, кривоватый нос, острый кадык на длинной шее, седеющие волосы, падающие на лоб, глубоко сидящие, вспыхивающие глаза. Он был похож на Дон Кихота… Приятели-художники рисовали его пятью острыми углами. На самом деле это был антипод Дон Кихота – трезвый человек, не любивший терять времени даром.

В крошечной комнатке отдела естествознания он ждал звонка Горшкова, своего шефа, опытного журналиста. Человек мнительный, осторожный, Горшков умело пользовался инерцией известности, позволявшей ему в течение многих лет сохранять солидное положение. И теперь, думая о предстоящем разговоре, Кузин нервно морщился, представляя себе квадратное лицо шефа и толстые руки, нерешительно перелистывающие разработку. А ведь она была хороша! Правда, Кузин почти не коснулся атмосферы, в которой обычно возникает фальсификация. Это завело бы его слишком далеко. Не написал он, к сожалению, и о секретности, хотя ему было совершенно ясно, что фальсификация почти всегда опирается на секретность, как это было, например, в знаменитом деле Прошьяна.

Но все-таки Кузин отвел душу. Втайне он надеялся, что когда-нибудь его разработки дойдут до ЦК и произведут соответствующее впечатление. Был же подобный случай в «Литературной газете»!

Как все разработчики, Кузин мучительно хотел печататься. Он мечтал о больших, в три колонки, статьях, вокруг которых закипали бы споры. Он видел свои подвалы перепечатанными в «Правде» с кратким, но лестным для него редакционным примечанием… Иногда печататься удавалось. И всякий раз это был праздник, хотя его заметки – он это знал – были написаны принужденно и сухо.

Впрочем, на этот раз не было никакой надежды, что Горшков поручит ему написать статью. Вопрос был серьезный, и автора надо было найти серьезного, с именем. Задача! Он мысленно перебрал несколько имен. Но этот – он решил – не возьмется, а тот не тянет. Третий был политически хорош, но статья была бы одновременно и резкой, и скучной.

Наконец Горшков вызвал его. На этот раз он держался уверенно – должно быть, позвонил главному редактору и получил благословение.

– Кому поручить?

– Алексей Сергеевич, а что, если мы попросим…

Он назвал фамилию.

– Откажется.

– Почему вы думаете? Он же пишет о людях науки?

– Намучаешься с ним, – вздохнув, сказал Горшков. – За каждое слово будет цепляться.

– Зато, если он заинтересуется материалом, он хорошо напишет. Я поговорю с ним, хорошо?

– Поговорите. Ничего не выйдет.

– А я думаю, выйдет. И вы знаете почему? Помните историю студента Черкашина?

– Да, но при чем же здесь…

– Алексей Сергеич, у него в романах постоянно такие истории. Он согласится.