Передача лампы

Печаль, глубокая неудовлетворенность обычно не кажутся чем-то выдающимся, чем можно гордиться, но я говорю тебе, что этим можно гордиться. Оставайся в своей печали. Не пытайся сделать ее чем-то другим. Оставайся в своем ожидании — не пытайся предоставить ему объект.

Чистое ожидание притягивает предельное переживание, которое мы называем просветлением. Человек не должен идти к просветлению, как к цели.

Просветление приходит, когда ты становишься зрелым, это та зрелость, которая необходима.

На Западе это происходит со многими людьми, но они не знают этого, потому что Ли-цзы еще не добрался до Запада. Они в печали, в глубоком страдании; они ищут спасения в алкоголе, в наркотиках, в сексуальных извращениях — во всем этом они пытаются забыть о своей грусти. Они пытаются обозначить объект своего ожидания.

Возможно, они могут стать религиозными, могут начать поиски Бога; но помните: все, кто ожидает Бога, на самом деле ожидают Годо.

Я думал, что Годо должно быть немецким словом — оно звучит по-немецки. Оно бьет, как немецкое слово. Я думал, что оно должно быть немецким словом, означающим «Бог», и именно такой была основная идея пьесы «В ожидании Годо». Никто не видел Годо, никто не знает его. Двое ждут, но ждать непонятно чего — самая сложная вещь в мире.

Они все это выдумали сами… и помогали друг другу. Один говорит другому: «Я думаю, он уже на подходе».

Второй отвечает: «Я тоже так думаю. Уже поздно». И никто из них не знает, о ком они говорят, но никто не хочет спросить: «О ком ты говоришь?» — потому что оба боятся, что если поднять вопрос, то обнажится их ущербность — есть только ожидание, но ожидать некого, поэтому очень грустно.

Поэтому так лучше. И они продолжают разговаривать…

«Это неправильно, это невежливо — пообещать, а потом не прийти».

И, наконец, один из них встает и говорит: «Мне надоело это ожидание. Я пойду его искать — где он? Что мешает ему прийти?»

Другой говорит: «Куда ты идешь, оставляешь меня одного? Я иду с тобой».

Диалог начинается ни с чего, но оба увлечены им.

Поэтому я подумал, что это может быть только Бог. Я спросил моего саньясина из Германии, самого опытного саньясина из Германии, Харидаса: «Годо (Godot) — это по-немецки Бог?»

Он ответил: «Нет! По-немецки Бог — „Gott“».

Я сказал: «Еще лучше — „уже достиг“ (достигать — «get», «got»)! Вопрос ожидания не стоит. С Годо существует возможность ожидания. Бог — это далекая цель, но Gott…?» Только немцы его достигли. Ни у кого другого не хватит смелости это сказать.

Некоторые станут религиозными и начнут ожидать Gott(а). Некоторые начнут философствовать, что жизнь бессмысленна, что жизнь не что иное, как мука, что это тошнота. Прелесть в том, что Жан-Поль Сартр, который постоянно говорил: «Жизнь бессмысленна, она лишь тоска, мука, тошнота», — он и книгу написал, которая называется «Тошнота», — прожил долгую жизнь. Зачем продолжать жить, если жизнь — всего лишь тошнота, зачем писать об этом книгу? Если она бессмысленна, зачем спорить об этом? Получать за это Нобелевскую премию?

Это напомнило мне Зенона, одного греческого философа, очень тонкого логика. Он оставил после себя загадки, которые так и не разгадали за две тысячи лет. И я не думаю, что есть какой-либо способ разгадать их. У этого человека был такой потрясающий склад ума, он смотрел на все под таким углом зрения, что находил загадки везде.

Он за две тысячи лет до Жана-Поля Сартра провозглашал, что жизнь бессмысленна, но он был более последователен. Он заявил: «Самоубийство — единственный логический финал».

Многие из его учеников совершили самоубийство, а сам он дожил до девяноста лет! И когда он умирал, кто-то спросил: «Это странно. Ты провозглашал самоубийство, и многие твои ближайшие последователи покончили с жизнью в молодости, а ты дожил до девяноста лет. — В те дни мало кто доживал до девяноста лет. — Что ты на это скажешь?»

Он сказал: «Я должен был жить, чтобы распространять свою философию, учить людей, что жизнь ничто и что единственный выход — это самоубийство. Это было тяжелой ношей, но долг следовало исполнить. Я не мог совершить самоубийство: это было бы губительно для моей философии и ее распространения».

Он говорит, что жил только для того, чтобы учить людей совершать самоубийство.

Многие разумные люди совершают самоубийство. Те, кто не может набраться мужества, чтобы совершить самоубийство, сходят с ума. Наркотики, или безумие, или суеверия, или фальшивая идея о далеком Боге, только для того, чтобы придумать для себя что-то, чего можно ожидать; иначе это как открытая рана, которую нет способа исцелить.

Джей, то, о чем я говорю, тотально отличается от того, что происходит на Западе. То, о чем я говорю, происходило на Востоке в прошлые десять тысяч лет, когда человек пришел к той точке зрения, что все стремления бесполезны: он осуществлял их и обнаруживал, что они того не стоили; он достигал цели, к которой стремился, и обнаруживал, что стремиться было не к чему, что это был всего лишь мираж, оазис, который издалека выглядел таким настоящим, но по мере приближения постепенно исчезал, и в конце концов осталась только пустыня.

Восток использовал это иначе. Ни один философ не проповедовал самоубийство. Ни один человек в таком состоянии не сошел с ума и не обратился к наркотикам. В течение столетий этот момент воспринимался как момент наивысшего жизненного напряжения. Если вы способны просто ждать, без ожидания чего-либо; просто ждать — чистое ожидание… Пусть будет грусть, пусть будет неудовлетворенность — они не смогут остановить ваше просветление.

Только одно может остановить ваше просветление — если вы обозначите объект вашего ожидания. Если это чистое ожидание, просветление случится, и с этим событием придут и удовлетворение, и великое празднование, и жизнь начнет свое цветение.

Вот почему я говорю, что это невероятно прекрасный момент. Не упустите его.

Что касается твоей любви к плаванию, то это не развлечение. На самом деле, это может стать прекрасной медитацией. Один в океане, ни толпы, ни общества. Ты можешь быть безмолвным, ты можешь быть расслабленным, тебе проще быть самим собой.

И возможно, ты удачлив, потому что все сумасшедшие политики мира могут не позволить мне и моим людям жить на земле. Тогда единственной альтернативой для нас будет океан. И ты, Джей, единственный, кто достаточно компетентен, чтобы помочь в возведении первого в мире города в океане.

Я уже попросил Хасью поехать и посмотреть некоторые океанские лайнеры. Джей найдет, где есть океанские лайнеры и какие из них нам подойдут. Я все больше склоняюсь к мысли, что это будет правильный шаг.

У нас будет собственный океанский лайнер — один, два, три больших океанских лайнера; потому что многие саньясины захотят приехать и остаться на несколько месяцев, чтобы поработать, а потом снова вернуться. Мы сможем находиться в двенадцати милях от земли, поэтому никто не создаст нам проблем. Мы сможем быть тотально собой: никто нас не побеспокоит.