Передача лампы

Запад сильно заинтересован в том, чтобы все было твердым, твердым как сталь. И не случайно это порождает таких людей, как Сталин. Слово сталин на русском языке означает «человек стали». Это не было его именем, оно было дано, потому что он был так похож на твердую сталь, в нем не было пустоты. Пустота осуждается. Когда вы хотите кого-то осудить, вы говорите: «Он пустой».

На Востоке все тотально иначе. Величайшие мистики — Гаутама Будда, Лао-цзы, Бодхидхарма — все они называют себя полым бамбуком. Они исчезли как эго. Нет никого, кто мог бы сказать: «Я есть», — и все же есть форма, а внутри — пустое пространство. И это пустое пространство и есть ваша божественность, ваша набожность; чистое пространство — это как снаружи чистое небо. Это только видимость, что небо есть — его не существует. Если вы отправитесь на поиски неба, вы не найдете его нигде, оно лишь видимость.

Просветленный человек имеет видимость, как и небо, но если вы будете созвучны ему, однажды вы обнаружите, что он не есть. Это может вас напугать, и, должно быть, это то, что случилось.

Ты была созвучна мне. Иногда невольно вы будете созвучны мне. Вы можете иногда забывать себя и становиться созвучными мне — потому что, только если вы забываете свое эго, возможна встреча. Иначе не может быть никакой встречи. И во время этой встречи вы обнаружите, что кресло пусто. Это может быть лишь мгновенный проблеск, но на самом деле вы видели нечто гораздо более реальное, чем что-либо из виденного вами раньше. Вы заглянули внутрь полого бамбука и увидели чудо появляющейся из него музыки.

Вы знаете, что я запретил Миларепе использовать мое кресло? Кто знает — может быть, там сижу я!

Ошо, в Уругвае растет один экзотический цветок — цветок, который появился на Востоке и распространил свои семена по всему миру.

За все эти годы многие тянулись к цветку из-за его необычайной красоты. Некоторые наслаждались его красотой, но мимолетно, и шли дальше своим путем. Другие осознавали его очарование и притягивались еще ближе, так как его аромат ни с чем не сравнится. Его запах проник в саму их кровь, теперь у них нет иного мира, кроме того, который вырос вокруг цветка. Цветок дает понять, что таит в себе еще большие сокровища — на большей глубине, недоступные для любопытных, осторожных, жадных, агрессивных. А те, кто задерживается возле него, по мере того как открываются их глаза, начинают постигать, что воплощает в себе цветок.

Ошо, я так восторгаюсь этой изящной игрой в вопросы и ответы, этим осторожным вытягиванием того, чем ты можешь поделиться.

Да, ты права, это игра в вопросы и ответы. Они лишь предлог для того, чтобы вы могли быть со мной. Вы настолько привыкли к словам, что без слов не можете понять, что вы здесь делаете. Вы чувствуете некоторое безумие. Но со словами все отлично.

Я бы предпочел сидеть с вами молча, но проблема в том, что, если я сижу в молчании, ваш ум продолжает болтать. Я даже могу слышать звук — вращается столько шестеренок. Поэтому я решил, что так лучше.

Я использую слова. Слушая мои слова, вы перестаете думать. И в эти моменты, когда нет думания, многое проникает, что не может быть сказано, но может быть только понято, многое из того, что не способен выразить ни один язык. Само присутствие знающего человека начинает будоражить ваше сердце, менять ваше существо.

Запад не знает, не знаком со многими вещами. Например, у него нет ничего, что могло бы сравниться с тем, что на Востоке называют сатсанг. Для западного ума это будет выглядеть абсолютно нелепо. Сатсанг означает просто сидеть рядом с мастером, ничего не делая; никто не говорит, но никто также и не думает. Любой наблюдатель непременно будет озадачен.

Когда П. Д. Успенского впервые разрешили привести к Георгию Гурджиеву — один из учеников внутреннего круга Гурджиева пытался многие месяцы, говоря, что он хочет привести друга. Наконец ему дали разрешение. Холодным вечером в России — падал снег — Успенский в великом волнении, тысячи вопросов и слов проносились в его уме… он был известен во всем мире, он был одним из самых выдающихся математиков своего времени. И в том, что касается писательства, я не вижу никого, кто мог бы сравниться с ним: он пишет волшебно. Его книги переведены на многие языки. И никто не знал Гурджиева, лишь небольшая группа из двадцати человек — это все, что у него было. Успенский думал, что это будет так же, как он бывал представлен в других обществах, клубах, собраниях… но тут все было совершенно иначе.

При тусклом свете свечи сидел Гурджиев, уставившись в пол, и двадцать человек сидели вокруг него в той же позе, уставившись в пол. Эти двое тоже присоединились, и Успенский — размышляя, что все делают… он не был ни представлен, ни что-либо еще. Человек, который его привел, запросто сел в той же позе и начал смотреть в пол.

Успенский, думая, что, возможно, таков обычай, тоже сел в той же позе и начал смотреть в пол. Но что бы он ни делал, его ум работал: «Что я здесь делаю? Он привел меня, чтобы представить Георгию Гурджиеву. Кажется, это парень, сидящий посередине, но он даже не посмотрел на меня. И что они высматривают на полу? Там ничего нет — чистый пол. И все двадцать просто сидят!»

Проходили минуты — и минуты казались часами. Тихий вечер, лишь мерцание света маленькой свечи и звук падающего на улице снега… И эти люди продолжали сидеть. Прошло полчаса, и его ум метался как сумасшедший: «Что происходит, что я здесь делаю?»

В этот момент Гурджиев посмотрел на него и сказал: «Не волнуйтесь. Скоро вы будете сидеть здесь с этими людьми точно так же, без тревоги. Они научились, как сидеть с мастером… сидеть так, чтобы сознания начали сливаться и сплавляться друг с другом. Здесь не сидит двадцать один человек: двадцать одно тело и одна душа, и никаких мыслей. Вам потребуется время. Простите, что заставил вас ждать полчаса; должно быть, вам показалось, что прошло несколько дней.

Теперь возьмите бумагу, идите в другую комнату. На одной стороне напишите то, что вы знаете. На другой стороне напишите то, чего вы не знаете. И помните: все, что вы запишете как знание, мы никогда не будем обсуждать, с этим покончено. Вы знаете это, и не мое дело в это вмешиваться. Чего вы не знаете, будет единственным, чему я вас буду обучать».

Дрожащими руками — впервые Успенский стал осознавать свои мысли о том, что знает. Он писал о Боге, он писал о рае и аде, он писал о душе и переселении душ — но знает ли он?

Он пошел в другую комнату и сел там с бумагой и карандашом. И по мере того как он проверял свой ум на предмет того, что он знает и чего не знает — впервые за всю свою жизнь он проверял его: никого никогда не волновало, что ему известно, что ему неизвестно. И через несколько минут он вышел с чистым листом и сказал: «Я ничего не знаю. Вам придется учить меня всему».

Гурджиев сказал: «Но вы написали столько книг. Я видел ваши книги и не думаю, что человек, который ничего не знает, может так хорошо писать».

Успенский ответил: «Простите меня. Я не знаком с вашим методом работы, но за считанные минуты вы заставили меня осознать мое полнейшее невежество. Я хочу начать с самого нуля. Простите меня за эти книги. Они были написаны, несомненно, во сне, потому что теперь я вижу, что я ничего не знаю о Боге. Я читал о Боге, но это не есть знание. Лишь одно я хочу знать: что здесь происходит?»

И Гурджиев сказал: «Это метод создания пустых бамбуков. Все эти люди ждут здесь того, чтобы стать пустыми. Когда они станут пустыми — это будет их пропуском в школу. Это за пределами школы, школа — внутри. Когда они станут пустыми, когда я буду убежден в том, что они пусты, они будут приняты. Мы здесь не для того, чтобы чему-то вас учить. Мы здесь для того, чтобы помочь вам знать. Мы будем создавать ситуации, в которых вы сами познаете».