Перехватчики

И тут я заметил сверкнувший вдали силуэт бомбардировщика с белесой ниткой инверсии. Доложив об этом по радио на свой КП, установил на прицеле базу, которая соответствовала размерам цели, переключил прицел в рабочее положение и для контроля нажал кнопку управления огнем.

Боясь столкнуться с противником в воздухе, я решил сближаться с целью с некоторым принижением. Кроме того, уменьшил скорость, чтобы к моменту открытия огня уравнять ее со скоростью цели.

Теперь только бы не раскачать самолет — я даже дыхание затаил, плавно уточнил рулями прицеливание.

Цель в перекрестии. Дал две короткие очереди и стал отворачивать в сторону. Доложил об этом на КП.

— Сообщите, сколько осталось горючего, — попросил Сливко. Боже мой, как далеко теперь он был от меня! Голос его едва прослушивался и, казалось, доходил до меня с другой планеты.

Я взглянул на прибор, который показывал остаток керосина в баках, и увидел, что его не хватит, чтобы вернуться на свой аэродром.

— Следуйте на аэродром Лютово, — приказал штурман, — не забудьте перестроить радиокомпас на приводную аэродрома.

Подходя к Лютово, я запросил условия посадки, установил нужный посадочный курс и барометрическое давление.

Самолет по-прежнему обволакивала темная непроглядная ночь, и только маленький островок огней был виден в черной глубине — это аэродром, на который мне нужно было сесть.

Наступил самый ответственный момент. Как-то мне удастся справиться с посадкой ночью на чужой полосе!

— Снижайтесь, входите в круг, — приказал ответственный за прием самолетов.

Днем темп посадки кажется быстрее, мелькают знакомые ориентиры, видишь, как приближается земля. А ночью приземляешься, будто в темную яму падаешь, ручкой управления больше варьируешь по подсказкам с СКП.

Вот уже промелькнул рубиновый маркерный знак дальнего привода, а через несколько мгновений — ближнего. И сразу же вспыхнули прожекторы, расстелив голубые лучи по посадочной полосе, обрамленной гирляндами световых ориентиров, за которыми в смутном полумраке виднелись силуэты самолетов.

Залитая светом земля набегала с головокружительной быстротой. Я убрал газ и стал выравнивать самолет. Он шаркнул колесами по полосе и побежал вдоль двух цепочек огней.

ТВОИ НЕДОСТАТКИ — НЕДОСТАТКИ МОИ

В ту весеннюю тревожную ночь у Лобанова остановился в воздухе двигатель.

Это случилось, когда я сел на соседний аэродром. Николай догонял пытавшегося уйти «противника». Он приблизился к цели на недозволенное расстояние и попал в спутную реактивную струю от бомбардировщика.

Двигатель захлебнулся отработанными газами и стал. Самолет начал резко терять высоту. Непривычная тишина зазвенела в ушах летчика. Ему было слышно, как свистел рассекаемый воздух.

Ловким, отработанным до автоматизма движением Лобанов закрыл стоп-кран и тем самым отрезал доступ горючего в камеры сгорания, перевел рычаг управления двигателем назад до упора земного малого газа и обо всем доложил на КП.

— Сообщите высоту и место полета, — приказал командир полка. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя Молотков очень беспокоился за судьбу молодого летчика. Ведь еще ни у кого из летчиков полка не было случая самовыключения двигателя при полете.

Все, кто находились на аэродроме и слышали сообщение Лобанова, прекратили работу, столпились у динамика и насторожились.

Кто-то из летчиков достал карту. Лобанов находился недалеко от места катапультирования Кобадзе. О посадке даже днем с убранным шасси не могло быть и речи. Это случайное совпадение мест напомнило всем о самом печальном событии в послевоенной истории полка. Смутная тревога охватила сердца авиаторов.

Но у Лобанова был запас высоты. Он решил попытаться запустить двигатель в воздухе. На крайний случай Лобанов мог катапультироваться.

В трудную минуту он не был одинок в этом безбрежном просторе, хотя и знал, как ему действовать при самовыключении двигателя. Знал это и командир Молотков, но руки его помимо воли потянулись к картонке, на которой были выписаны из инструкции правила запуска двигателя в полете, — лучше не доверять памяти.

— Установите скорость полета триста километров в час, — командовал Молотков, — включите пусковое зажигание.

В кабине Лобанова вспыхнула красная сигнальная лампочка. Через пятнадцать секунд он, как и приказал Молотков, открыл стоп-кран.

Наблюдая за оборотами и температурой газов, летчик плавно перемещал рычаг управления двигателем вперед до упора максимальных оборотов. Стоявшие у КП летчики мысленно проделывали те же операции, что и Лобанов. Они знали: сейчас должен был запуститься двигатель. Но двигатель не запустился.

Лобанов испугался: «Неужели придется прыгать?» То же подумали и товарищи.

Нужны наивыгоднейшие условия для запуска. Лобанов потянул рычаг назад, еще назад, потом немного вперед.

И вдруг обороты начали возрастать. Лобанов убрал рычаг до упора малого газа, теперь ему не нужно было бояться, что температура газов повысится больше нормы.

Обороты установились.

— Выключите пусковое зажигание.

Лобанов выполнил команду, и красная лампочка погасла.

— Установите крейсерский режим и включите все автоматы защиты.

— Установил. Двигатель работает нормально, — доложил летчик. — Высота две тысячи метров.

Аэродром ожил. На лицах людей появились улыбки. Кто-то посмотрел на часы. Прошло не многим более минуты, а всем показалась эта минута вечностью. Если бы Лобанову не удалось запустить двигатель с первого раза, вторую попытку ему не пришлось бы делать. Повторный запуск потребовал бы еще тридцати — сорока секунд. За это время самолет мог снизиться до опасной высоты. И тогда осталось бы покинуть самолет с парашютом.

В ту ночь на нашем аэродроме только и разговоров было о находчивости Лобанова, о том, что он не растерялся в трудную минуту, действовал хладнокровно, как и подобает настоящему летчику. Его слова: «Машину создавал многотысячный коллектив. Она обошлась в копеечку. Я не имел права ее бросить» — передавались из уст в уста.

Командир полка за грамотные действия при особом случае полета объявил Лобанову благодарность.

Обо всем этом я узнал из боевого листка, вывешенного в домике для летчиков. Автором заметки был Истомин. Он рассказал об успехах Лобанова в учебно-боевой подготовке и намекнул, что из Лобанова мог бы получиться неплохой командир звена.

— Здорово о нем тут расписали! — сказал я подошедшему Шатунову.

— Умеет показать себя, — усмехнулся Михаил (он терпеть не мог славословий). — А ведь если говорить между нами, то и в струю-то он попал по оплошности. Переоценил свои силы. Не сумел среагировать на изменение режима полета противника. А почему? Да потому что вылетел на перехват не отдохнув. Отсюда и замедленная реакция.