Перекресток
Шрифт:
Её рука скользнула под корсаж.
«Что я делаю?» — мелькнуло в её голове. Что происходит? Зачем?
Но она ощущала, что сделает это. Какая-то сила, истерично возбуждавшая, вселилась в неё и бежала по жилам, сворачивая кровь и отравляя разум.
Она достала из-за корсажа серебряную вилку.
Затем в первый раз посмотрела в лицо ребёнка.
— Ну, что… кто ты там такая? Видишь, что у меня? — Её голос едва не сорвался на визг. — Смотри… видишь? Ты боишься, да? Не бойся… Я только хочу… проверить.
Девочка смотрела прямо на неё. В её глазах не было страха. Она лишь слегка напряглась —
Анна осторожно замахнулась. На этот раз оцепенения не возникло. Её рука была абсолютно свободна. Вилка не коснулась плеча ребёнка. Но девочка вздрогнула, словно её укололи.
— Значит, старуха была права… — прошептала Анна. — Это действует!
Ярость поднялась в ней потревоженной гадюкой. Ощущение силы, доселе незнакомое, вскружило голову. Всё тело задёргалось, как в лихорадке.
— Так получай!
Она замахнулась снова. Она хотела… хотела чтобы острые зубья вонзились в упругую мякоть детского тела. Хотела увидеть кровь… или что там у них, у этой поганой нечисти.
Вилка вырвалась из занесённой руки. Пролетела через всю комнату и, дребезжа, воткнулась в стену.
Анна оглянулась.
Это сон, это кошмарный сон.
Только бы не закричать — не надо кричать — я не буду кричать.
За спиной у неё стояла Белинда.
— Это могла бы быть твоя нога… или рука… или твоё сердце, — произнесла она своим обворожительным голосом. — Скажи спасибо, что это не в моих правилах. Я не мщу, — она окинула Анну презрительным взглядом, — тем, кто слабее меня.
— Но вы… вы же уехали… кататься… — Анне казалось, что пол уходит у неё из-под ног, и её затягивает в серую воронку. Я не хочу. Я не хочу. Господи, пусть её здесь не будет. Ни её, ни ребёнка.
— О, это несложно. Я вполне могу быть в двух местах одновременно, — Белинда улыбнулась, обнажая острые белые зубы.
— Ведьма! — прошептала Анна.
— Верно, — Белинда звонко рассмеялась. — Угадала, я — ведьма. Мы неплохо знаем друг друга, Анна. Ты знаешь, кто я. А я знаю тебя. Ты — ничто, Анна. Ничтожество. Тебя не существует. Твоя жизнь — пустота. Ты ни на что не способна, только ненавидеть. Но ты даже сказать вслух о своей ненависти не можешь. Ты задыхаешься от собственного яда.
— Но я смогла… смогла…
— Ударить вилкой беззащитного ребёнка, который ничего тебе не сделал? Фи, Анна! — Белинда брезгливо поморщилась. — Жалкий жест жалкого создания, не более того. А теперь убирайся отсюда. Вон!
15
Тени
На следующее утро Эдгар уехал на несколько дней. Белинда была только рада — его неловкое слепое обожание начинало её утомлять.
Вообще же Белинда томилась. Не скучала — для этого ситуация была слишком напряжённой; а именно томилась. Этот мир начинал её тяготить. Прежде, когда она жила, любила и горела в мире людей, он был как-то ярче, грубее, осязаемей.
Теперь… хотя, что же здесь странного? Для неё этот мир не был реален. Это было прошлое, отделённое от её времени толщей двух столетий. И люди, окружавшие Белинду, были лишь тени… тени тех, кто давно уже истлел, стал прахом, исчез без следа… Лишь она, Белинда, и розовый ребёнок в плетёной колыбельке принадлежали к бездне безвременья.
Впрочем…
Другие тоже — в какой-то степени. Например, Джиневра — костёр её огненно-рыжих волос явновзвивался к зареву вечности. Эдгар… Эдгар просто хороший человек, и это Белинду совсем не привлекало. Ей никогда не нравились хорошие.А вот Анна… Представив её лицо, Белинда скривилась, точно от горечи. М-да… Анна. Надо признать, увы, что серость и заурядность тоже вечны… в некотором роде.
От этих философских рассуждений Белинду оторвало явление Джиневры. Та появилась на пороге её комнаты, как обычно, не затруднив себя стуком.
Карающий ангел, грозно воздевший вместо меча серебряную вилку с погнутыми зубьями.
— Что это? — недоумённо спросила Белинда.
— Это, — зловещим голосом ответила Джиневра, — я хочу у вас спросить.
— Тогда, надеюсь, я смогу вам помочь, — ласково промолвила Белинда. — Это вилка.
— Я знаю, что это вилка, — ещё более мрачно отозвалась Джиневра. — Я хочу знать другое: как она оказалась в стене детской?
— Вот тут извините, — Белинда удручённо развела руками. — Не имею об этом ни малейшего понятия!
— А я полагаю, имеете!
— И почему же вы так решили?
— С тех пор, как вы здесь, в доме творятся странные вещи. — Джиневра выдержала многозначительную паузу.
— Очень жаль, если это вас огорчает, — Белинда вздохнула, затем зевнула. — Послушайте, вы меня утомили.
— Но вы же знаете! — вдруг закричала Джиневра с бессильной полудетской яростью. — Я же вижу, что вы знаете! И не только это!
— Может быть, — протянула Белинда. — Но, Джиневра, я не могу вам сказать. Никто ничего не может узнать, пока не наступит время.
— Но…
— Нет, Джиневра. — Белинда возвела очи ввысь, — вы действительно очень меня утомили.
Джиневра была права — Белинда, действительно всё знала. Знала — и молчала. Ведь она лишь наблюдала, по большей части, скучая, за марионетками театра теней в глубине веков. И, хотя главной героиней в пьесе была её сестра, она не собиралась ничего менять.
Она знала, что, когда в этот вечер Анна вернулась домой, в глазах её был абсолютно безумный блеск, а в кармане плаща — пузырёк из тёмно-синего стекла.
Она знала, что, когда служанка окликнула Джиневру, нёсшую девочке кружку с молоком, и та поставила кружку и отошла, Анна была рядом…
Она всё знала… и ждала.
16
Яд
Белинда не спала в эту ночь. Она даже не легла в постель. Покрывало с чёрными драконами было нетронуто.
Она сидела в кресле, неподвижно — далёкая, точно сосна на скале; и только ресницы её чуть заметно дрожали, отмеряя секунды вместе со стрелкой часов.
Наконец она подняла глаза на окно — и увидела, как в призрачно-серой пропасти неба выпадает кровавая роса зари. Начинался рассвет.
Рассвет её последнего дня в этом доме… этом времени… этом мире.
Дверь распахнулась. Белинда слегка повернула голову. Это, конечно, была Джиневра. Но на сей раз её было трудно узнать. Лицо побледнело до голубизны; из груди вырывался какой-то свист, как будто лёгкие были разорваны; губы беспомощно плясали, а глаза…