Переливание сил

Зачем?

Разве мы все делаем зачем-то?

Наутро пульс хороший. Давление нормальное. Живот мягкий. Конечно, болезненный в области разреза. Температура для ее состояния относительно нормальная.

Раз десять я подходил к ней. Все было нормально.

Еще два дня все должно быть нормально.

У больной целыми днями сидит старенькая мама. Ее я хорошо запомнил. Я входил в палату — она тут же выходила. А я старался на нее не смотреть.

Проклятые зонды! Я потом проверил: они очень легко ломаются. Их надо выкинуть из операционной.

Ее начали кормить. И мать приносила ей что-то очень вкусное. А я все заходил, заходил к ней в палату.

Но еще один день все должно быть нормально.

И еще день было нормально.

И еще два дня было нормально.

И еще пять дней все было нормально.

А на восьмой... Температура — 39,6. Пульс хороший. Давление нормальное. Живот мягкий, не болит. В легких чисто. Воспаления нет.

В чем дело?

Снова у больной. Пульс хороший. Давление нормальное. Живот мягкий. Но немножечко болит.

Снова у больной. И снова то же...

А во второй половине дня боли стали несколько больше. Неужели все-таки эта железяка пропорола кишку?

Что же делать? (Легко было Лессену: «Всякое сомнение в пользу операции».)

Если пропорола — надо оперировать. Но если бы пропорола, живот был бы уже не таким. Был бы напряженный. И болезненность где-нибудь локализовалась точнее. Подождем — посмотрим.

А еще через час то же самое. И пульс не учащается. И язык остается влажным и чистым. И анализ крови остается нормальным.

Мы еще подождали. И опять ни к какому выводу не пришли.

Идти домой или оставаться? Может быть, все-таки лучше оперировать? А если зонд дал пролежень в кишке — перитонит будет.

Ждать или не ждать?

Будем ждать. А домой ехать или не ехать? Во всяком случае, позвонить, что задерживаюсь. А там видно будет.

Ночь для нас была скверная.

Утром сделали рентгеновский снимок — посмотреть, где обломок сейчас.

Какой здоровый штырь торчит! Кошмар! И как такая штука по кишкам ходит?

Кормить обязательно кашей, пюре картофельным.

Трудно по снимку сказать, где это находится. Все-таки впечатление, что в толстой кишке.

К вечеру картина прежняя. Неясная. Температура — 38,2. Знобит ее. Шов в хорошем состоянии. Гноя нет. Тампоны убрали.

Приходили оба моих шефа. Но опыт в данном случае не может помочь. И так можно, и так можно. Надо следить, говорят. «Следи. Если что, звони», — сказали и один шеф, и другой.

Сделать операцию, конечно, не трудно. Надо бы сделать и успокоиться. Если прорвал зонд кишку — убрать и зашить. Не прорвал — сейчас живот в хорошем состоянии, — нащупать его в кишке, разрезать над ним, вытащить и зашить.

Но после такой болезни, тяжелой операции второй раз оперировать? Ох как не хочется! Все-таки опасно.

А не делать операцию... Она-то сейчас лежит спокойная. Температура ее не очень беспокоит. Она и не знает, что вокруг нее делается. Операция для нее будет ударом.

Без операции для меня пытка.

Подожду еще немного.

А на следующее утро — опять рентгеновский снимок. Зонд значительно продвинулся к выходу! Зонд значительно продвинулся к выходу!! Значит, не пропорол! Иначе бы на месте стоял. Будем ждать. А температура — 38,5. Теперь-то я уже не уйду от нее. Как-то оно пойдет? Обидно сидеть, когда плохо. А когда хорошо и можно сидеть и радоваться. Уходить?! Какая нелепость!

Звоню домой:

— Не ждите меня. Я еще побуду.

Когда положение тяжелое, тогда трудно смотреть на родственников. Они нас ловят, ищут, расспрашивают. Мы не знаем, что сказать, — глаза прячем. А вот когда все в порядке, когда мы можем смело общаться и с больными и с их близкими, вот тогда мы уходим домой, и тогда с нами никому не приходит в голову разговаривать. Зачем? Мы находим себе другую заботу и почти не останавливаемся у прежнего «камня преткновения». А больной лежит и накапливает горечь: «Совсем забросили, никто внимания не обращает».

Что ж, по-видимому, так надо. Во всяком случае, так почти всегда бывает. И вовсе это не парадокс. И не только в медицине это так, наверно.

Снова в палате. Вхожу гордо, не стесняясь. Смотрю даже старенькой маме в глаза. Не то что раньше: мать на меня смотрит, а я в сторону — не видеть бы выражения ее глаз. Больная на меня смотрела, а я в ответ ободряюще, как мне казалось, скалил зубы. А когда что-то спрашивали, я хватал за руку, нащупывал пульс и... думал. Думал, что ответить.

Когда мы щупаем пульс, все замирают. Пульс для нас — иногда спасение. Минута самоуглубления перед решением. Думать на людях трудно. Ответа ждут, хоть какого-нибудь, немедленно. Около больного необходимы минуты публичного одиночества.

А сейчас особенно и пульс не щупал. Хотя... хотя это и было важно.

А на пятнадцатый день сестра принесла мне обломок зонда. Он вышел!

Больная выписалась и ушла домой. А мы все остаемся в больнице.

Всегда в больнице.

И дома — в больнице.

Дома сижу за столом, смотрю на этот обломок маленький и думаю: выкинуть или не выкинуть?

А все-таки правильнее было бы, наверное, сделать повторную операцию!

1963 г.

БОРИС ДМИТРИЕВИЧ И ВИКТОР ИЛЬИЧ

— Давай, Ленька, маленько постоим! Нога что-то болит.

— Давай. А что у тебя с ногой?

— А черт ее знает! Неделю уже. А сейчас постою чуть-чуть, и все в порядке будет.

— Слушай, папа, а мы завтра пойдем с тобой в зоопарк?

— Ну, Лень, как ноги будут. Болеть не будут — пойдем, конечно.

— Но ты ж обещал, папа!

— Ленька, не будь маленьким. Если болеть не будет, наверное пойдем.

— Мы ж в кино ходили с больными ногами.

— В кино ж сидеть надо, а в зоопарке ходить. Разницу видишь? Ты совсем как маленький!

— Папа, а ты «Трех мушкетеров» в каком классе прочитал?

— Во втором или третьем.

— А где тебе больше понравилось: в кино сегодня или книга?

— Ну пойдем. Полегче стало. Книга больше — они там обаятельные ребята, а здесь злые и бесчеловечные хулиганы. А все эти книги о мушкетерах, всю трилогию я очень люблю.

— Пап, а почему трилогию — книг же пять?