Перемены

Леанансидхе склонила голову перед Мэб, и холодный голос снова сорвался с её губ.

— Не моей служанке обсуждать или расспрашивать меня, даже говорить обо мне по её собственному суждению.

Леа снова преклонила голову перед своей королевой, и в её движении не промелькнула даже намека на злость или недовольство. Мэб продолжала двигаться от камня к камню, не пересекая пространства между ними. Мне должно было становиться легче от многократного повторения. Увы. Каждый раз, когда она делала это, я понимал, что она может легко появиться позади меня с дурными намерениями, и не было ничего, что я бы мог с этим поделать.

— Есть древние правила приличия, которые будут соблюдены, — сдержанным и каким-то формальным тоном произнес голос Мэб. — Есть слова, которые должны быть сказаны. Обряды, которые должны быть увидены. Говори своё желание, смертный.

Теперь я действительно дрожал от холода. Я поднял руки и сцепил их на груди. Это не помогло.

— Силы, — твердо и громко потребовал я.

Затененная фигура застыла на месте и, повернувшись, уставилась на меня. Горящие зеленые глаза чуть наклонились в сторону, как будто Мэб склонила голову набок.

— Скажи мне почему.

Я сжал зубы, чтобы они не стучали.

— Моё тело тяжело ранено, но я должен бороться с Красной Коллегией.

— Ты это проделывал множество раз.

— На этот раз я сражаюсь с ними всеми. Красным Королем и его правящим кругом.

Огонь в её глазах вспыхнул ярче.

— Скажи мне почему.

Я сглотнул и сказал.

— Они похитили мою дочь.

Скрытая в тени фигура затрепетала, а её отделённый от тела голос вздохнул от удовольствия.

— Аххх. Да. Не для собственной жизни. Но для своего ребенка. Ради любви.

Я судорожно кивнул.

— Так много ужасных вещей делается для любви, — произнесла Леа голосом Мэб. — Ради любви мужчины калечат себя и убивают соперников. Ради любви даже миролюбивый мужчина идёт на войну. Ради любви мужчина разрушает себя, и делает это с радостью, — теперь она шла по физическому кругу, её движения были так наполнены неожиданной скоростью и нечеловеческой грацией, что казалось, словно она летит над землей. — Ты знаешь мою цену, смертный. Скажи это.

— Вы хотите, чтобы я стал Зимним Рыцарем, — прошептал я.

Смех, такой же восхитительный, как и холодный, струился под её ответом.

— Да.

— Я буду, — согласился я. — При условии.

— Скажи его.

— Перед тем, как моё служение начнётся, вы вылечите моё тело. Вы подарите мне достаточно времени, сил и знаний, чтобы я смог спасти свою дочь и обеспечить её безопасность. И вы дадите мне слово, что никогда не прикажите мне поднять руку против тех, кого я люблю.

Расплывчатая фигура продолжала в жутком темпе кружить вокруг меня, и температура, казалось, понизилась на несколько градусов.

— Ты просишь меня рискнуть моим Рыцарем в ужасно опасном месте, не для выгоды моих земель и подданных? Почему я должна делать это?

Я мгновенье непреклонно смотрел на неё. Потом пожал плечами.

— Если вы не захотите заключить эту сделку, я обращусь в другие места. Я всё еще могу вызвать монету Ласкиэль к себе, затратив на это одно биение сердца — Никодимус и Динарианцы будут более чем счастливы, помочь мне. Я так же, единственный из живых людей, знаю, как провести Темносияние Кеммлера. Итак, если Ники и Никелеголовые не захотят играть, я могу собрать до чертиков много силы лично для себя, и в следующий раз, когда я назову ваше имя, я и близко не буду таким любезным.

Невеселый смех Мэб прозвучал из губ моей крестной.

— Ты разбалован выбором, мой чародей. По какой причине ты предпочел меня остальным?

Я поморщился.

— Пожалуйста, не воспринимайте это как оскорбление. Но вы — наименьшее зло в моём списке.

Холодный голос ничего не сказал мне о её реакции.

— Поясни.

— У Динарианцев я заимею козлиную бородку и незаметно стану злобным, если сразу не сломаюсь и не превращусь в смертоносную бестию. И я убью множество людей, если захочу использовать Темносияние, — я сглотнул. — Но я сделаю это. Если у меня не будет другого пути чтобы вырвать мою девочку из их рук, я сделаю это.

На холме на целую минуту воцарилась тишина.

— Да, — прозвучал задумчивый голос Мэб. — Ты сделаешь, не так ли? И да, ты знаешь, что я ни убиваю без разбора, ни поощряю своего Рыцаря делать это, — она сделала паузу и пробормотала: — Но ты уже доказал готовность к самоуничтожению в прошлом. Ты выиграл свою последнюю конфронтацию с моей служанкой в такой же форме, воспользовавшись смертным ангелом. Что удержит тебя от совершения таких же действий, чтобы обмануть меня с моим призом?

— Моё слово, — ответил я спокойно. — Я знаю, что не могу надуть вас. Я не самоубийца. Я здесь чтобы честно договориться.

Пылающие глаза Мэб долгое мгновенье смотрели на меня. Затем она снова продолжила свой путь по кругу — третий проход по кругу вокруг меня — более медленно на этот раз.

— Ты должен понимать, чародей. Как только ты станешь моим Рыцарем, как только последний из твоих поисков будет завершен, ты — мой. Ты будешь разрушать то, что я прикажу тебе разрушить. Убьешь любого, кого я пожелаю, чтобы ты убил. Ты будешь мой. Кровью, костью и дыханием. Ты понимаешь это?

Я судорожно сглотнул.

— Да.

Она медленно кивнула. Потом повернулась, чтобы взглянуть на Леанансидхе.

Леа снова преклонила голову и щелкнула пальцами.

Шесть скрытых мантиями фигур появились из тумана: маленькие, уродливые существа, которые могли быть кобольдами или гномами или любыми из полудюжины других слуг Сидхе. Я не мог сказать точно, потому что мантии сделали их безликими, внешне одинаковыми.

Но я знал человека, которого они несли привязанным к доске.

Как и я, мужчина был обнаженным. Я знал, что он ниже меня, но более спортивный, мускулистый. Впрочем, так было несколько лет назад. Теперь это была иссохшая оболочка человеческого существа; темно-серый набросок, сделанный небрежной рукою. Глаз у него не было. Исчезли, но исчезли аккуратно, словно их извлекли хирургически. Всё его лицо покрывали татуировки, особенно впавшие веки — простое слово, вытатуированное на разных языках и в разных стилях написания: предатель. Сквозь полуоткрытый рот были видны зубы, покрытые рунами и кельтскими символами, открашенные чем-то темно-коричневым, что превращало его рот в живую галерею резьбы по кости.

По сути, всё его тело было украшено или татуировками или искусными, ритуально нанесенными шрамами. Он был привязан к доске семью тонкими шелковыми веревками, но его истощенные конечности выглядели так, словно в них никогда не было силы разорвать даже эти непрочные путы.

Он плакал, тихо всхлипывая, этот звук, казалось, принадлежал животному, мучающемуся от ужасной боли, а не человеку.

— Иисус, — прошептал я и отвел от него взгляд.

— Я даже немного горжусь этим, — сказал холодный голос Мэб. — Безусловно, Белый Христос никогда не страдал так долго или так ужасно, как этот предатель. Три дня на перекладине. С трудом хватит времени даже для прелюдии. Впрочем, что касалось страданий, римляне были людьми, увлеченными своим хобби.