Переписка Бориса Пастернака

Ваш Б. Пастернак.

Тихонов – Пастернаку

25.4.<1924>, Ленинград

Добрый день, дорогой Борис Леонидович. Никакого не может быть даже разговора о том, что я имею сердце на Вас, – вероятно, Анна Андреевна или гиперболический Виктор [406] мои простые слова – о том, что Вы долго не даете никакой вести о себе, – пересказали с каким-нибудь оттенком, не лишенным образности.

Я Вас очень люблю и поэтому когда-нибудь подыму сердце – с кем же и воевать, как не с теми, кого любишь, – но это уже не в плане какой-либо обиды, а в движении работы и радости. Вы один из тех немногих, с кем можно говорить о нашем труде нашими словами, обходясь без литературных адвокатов и адвокатствующих литераторов.

Поэму Вашу, несмотря на аттестацию, жду с нетерпением. [407] Стих, как иноходец, узнается на ходу.

Что касается моих стихотворений, то следить за ними, читая из месяца в месяц «Красную новь» и другие – не красные «нови», – дело совершенно пропащее и убыточное.

В журналах я за год печатался не больше 5–6 раз, и то, чем я дорожу до некоторой степени, я покажу Вам лично по приезде в Москву. А приеду я не позже 10 мая, и обязательно. [408]

Стихи же, печатавшиеся, – печатались по причинам и в условиях, сходных с Вашими, даже не подменяя слабоволие – рассеянностью.

Единственное исключение за прошлый год, т. е. со времени «Браги», составляют «Шахматы». Как их ни ругали все последними словами, я люблю их дикое и темное нагромождение. Почему? – не знаю. Я их люблю так же, как люблю смотреть на отряхивающихся от холодной ванны собак, с мокрой взвихренной шерстью, громадными глазами, опирающихся на лапы так, точно они впервые почувствовали их под собой.

У меня на руках есть цикл стихов о Юге, [409] в них я попробовал повеселиться, – то же и в последней поэме «Лицом к лицу». В ней я подсчитал все зубоскальства балладного тона и сюжетные прейскуранты и убедился, что они износились и обнаглели. Я развалил поэму и повеселился при этом.

Может быть, как отряхивающаяся мокрая собака, – не знаю. Не кажется ли Вам, Борис Леонидович, что слишком серьезно, слишком серьезно и тяжело, с мрачностью пишутся стихи за последнее время. Мне захотелось хохотать и улыбаться без спросу и без ограничения. Если это лишний грех – тем лучше. «Юга» еще не знают в Москве. Если Вам скажут, что моя поэма никуда не годится, – не верьте, если будут хвалить ее за «хороший тон», – не верьте. Сами можете не читать.

Она – опыт вивисекционного порядка. Было слишком большим искушение искромсать сюжет так, чтобы он помнил долго, – и я его справил в мясорубку.

Конечно, это не поэма, а все та же стряхающаяся собака.

Я Вас очень хочу видеть – и в Москву хочу – побродить. Я не читал ни одного Вашего стиха после «Тем и вариаций», [410] несмотря на упорнейшие розыски в журналах и альманахах. Я скучаю без Ваших стихов – серьезно – по-настоящему.

Здесь гостит Волошин. Он похож на жирный, волошский орех, со скорлупой, которую не берет молоток. Застрахованный от грехопадения орех. А его «История русской интеллигенции» по Овсянико-Куликовскому [411] для школ I ступени – то бишь поэма о России [412] – вполне прекрасна и «коктебельна». Средство для страдающих бессонницей. Почему не жить ореху? – Он жёсток и питателен, как мука Нестле и передовица «Известий». Если он переложит шестистопным ямбом «Капитал» Маркса, Демьян будет сконфужен бесповоротно.

Как прошел вечер «Литературное сегодня», с Ахматовой? [413] – Что касается литературной шестерни, в которую вы не «вставились», – то в Питере и при желании этого нельзя было бы сделать. Здесь даже разбитое литературное колесо не сразу отыщешь. – Стоит ли жалеть об этом.

До скорого свидания.

Крепко жму Вашу руку.

Н. Тихонов.

Чтобы справиться с материальными трудностями, Пастернак вынужден был поступить на службу. Сначала С. П. Бобров предложил ему работу в области статистики: «Служба у меня обещает получиться по статистической части,  – сообщал Пастернак О. Э. Мандельштаму 19 сентября 1924 г.  – Так как я в юридических дисциплинах ничего не смыслю и вообще в отношении теории, как уясняется мне, гораздо наивнее, чем мог предполагать, то придется мне на месяц засесть за разнообразные курсы, до преодоления которых не буду себя считать вполне человеком» [414] . Тем временем Я. 3. Черняк – тогда сотрудник Института Ленина при ЦК ВКП (б)  – привлек Пастернака к участию в составлении библиографии зарубежных высказываний о Ленине. «Если бы Вас обо мне спросили,  – писал Пастернак Мандельштаму 31 января 1925 г.,  – ответ один – занимаюсь библиографией (по Ленину), как оно есть и в действительности. Трудно, заработок мизерный» [415] . Издание этой библиографии, предполагавшееся под ред. И. В. Владиславлева в ГИЗе, не осуществилось.

Тихонов – Пастернаку

<Ленинград, декабрь 1924 г.>

Дорогой Борис Леонидович!

Давно собирался я писать Вам, да то одно, то другое задерживало, прямо держало за руки. – Я узнал от гостящих здесь перевальцев, что Вы занимаетесь статистикой или библиографией, – кажется, я не так понял их – но это не важно. Значит, то, что Вы думали написать большое в прозе, опять отложили. Почему, Борис Леонидович? Вас нигде не видно. Ни в одном журнале ничего нет. Когда же будет новая Ваша книга?

Я написал такую большую и сумбурную до глупости вещь – что сказать страшно. В ней около 600 строк и столько напихано туда разного, что дочитать до конца без отдыха невозможно. [416]

Один перечень введенных лиц занял бы полстраницы: Тифлис, Мцыри, медвежонок, хевсуры, тигр, осетинская девочка, бандиты, белые, красные, полосатые – баня, дорога и пр. и пр. и пр.

Одним словом, мой шашлык пережарен – а может быть, и наоборот.

Константин Федин кончил недавно свой роман «Города и годы». Роман толстый и почтенный. Веня Каверин написал повесть из жизни налетчиков: «Конец хазы».

Свою поэму я продал в альманах Госиздата. Думаю, что в феврале я забреду в Москву. Тогда я расскажу Вам всякое про наши дела в Питере.

Юноши из «Перевала» производят очень честное впечатление. По-моему, у них есть несомненные успехи. [417]

Сейчас я работаю над приведением в порядок книги стихов, которая к весне должно быть будет собрана. [418]

Что в ней будет и как это уложится – никому не известно, всего менее мне.

Напиши о себе хоть 2 слова, Борис Леонидович, – а то мы питаемся одними слухами, а это очень немного.

Да, в «Русском современнике» – выходит статья Тынянова «О поэзии», – где о Вас есть несколько любопытных замечаний и, по-моему, верных. [419]

Какой неожиданный поворот стиха у Асеева. Давно ли это? «Лирическое отступление» – очень любопытно. [420] Вы знаете, за что будет бороться сейчас стих – за интонацию и иронию. Есенин пьянствует в Персии. [421] —

Футуристский гиперболизм Маяковского перешел в самый осмысленный и строгий анекдот или в сюжет. – Тут поезд идет еще, но идет под откос. Может быть, действительно лирическое отступление будет объявлено скоро по всему фронту, но здесь за вами – слово. Привет всем – Петру Никаноровичу Зайцеву [422] – если увидите его.

Н. Т.

Адрес мой: Зверинская ул., 2, кв. 21.

Тихонов – Пастернаку

<Ленинград, февраль – март, 1925 г.>

Дорогой Борис Леонидович.

Я читал Вашу поэму, вернее, 1-ю главу («Спекторский») в «Ковше» у Груздева. [423] Борис Леонидович, – это очень хорошо – любовная сцена – исключительна. Стихов такой прямоты и честности давно не было в русской поэзии. Трудности, которые Вы себе поставили задачей, велики – это видно уже и на проработанном материале, но ведь и работать стоит, только борясь и имея дело с какой-то новой и враждебной силой. Признаться, стихотворные экскурсии Маяковского все больше похожи на прогулки совшкол. Зато Асеева «Лирическое отступление» очень человечно и очень звучит – чуть-чуть пахнет вивисекцией правда, – но тут ничего не поделаешь. Потом в издании Ленгиза выкинули Гейновский иронический эпиграф – напрасно. [424]