Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Весьма жаль, что Вам так мало пришлось пользоваться благотворным климатом Италии!
А у нас здесь в последнее время совсем весенняя погода, и хотя перепадают дожди, но очень тепло, и я гуляю с большим наслаждением. Относительно своего парижского устройства я решился так. В “Нotel dе Ноllande” мне не хочется жить, ибо там темно до того, что заниматься очень трудно иначе, как со свечками. С другой стороны, мне хочется быть поближе к Вам, и поэтому я решился сначала остановиться в первом попавшемся отеле, а потом уже поискать в Вашем соседстве. Корреспондентов же моих я просил пока адресовать мне в poste restante.
Я непременно воспользуюсь Вашим советом и напишу Юргенсону, чтобы он выслал экземпляр “Онегин а” Бюлову . Вообще говоря, я не люблю по собственной инициативе знакомить музыкальных тузов с моими писаниями, но Бюлов составляет единственное исключение, ибо он в самом деле интересуется русской музыкой и мной. Это едва ли не единственный немецкий музыкант, допускающий возможность, чтобы русские люди могли тягаться с немцами в композиции. По поводу предубеждения немцев к нашему брату я вспоминаю,
Работа моя все подвигается. Очень может быть, что в Париже я для отдыха займусь сюитой, а недостающие две картины напишу уже в России.
Я надеюсь, что в Париже Пахульский будет посещать меня так же, как и во Флоренции, и поэтому весьма было бы желательно, чтобы он приготовил что-нибудь Для меня, например, целую сонату, которую я разберу по косточкам, и мы общими силами сонату эту доведем до возможной степени совершенства формы. Это будет большой шаг вперед во всяком случае, ибо человек, у которого есть хоть одна вполне законченная вещь, приобретает веру в себя, а вера в себя-главный стимул для писания.
До свиданья, дорогой друг! Главное, будьте здоровы.
Ваш П. Чайковский.
17. Чайковский - Мекк
Clarens,
26 января/7 февраля 1879 г.
Спешу ответить Вам, дорогой друг, на сегодняшнее письмо Ваше . Я могу сказать самым положительным образом, что все до одного Ваши письма я получил. Письмо со вложением музыкального журнала получено мною в свое время, и я виноват, если Вы могли заподозрить его пропажу. Дело в том, что я, значит, забыл поблагодарить Вас за него. Пожалуйста, извините меня, милый и добрый друг! Я вообще довольно рассеян, но теперь голова моя до того полна оперой, что я сделался еще рассеяннее. Отзыв Бюлова обо мне был мне весьма приятен. Он уже не первый раз пишет обо мне весьма сочувственно. Когда он был в Америке (три года тому назад), мы вели с ним целую переписку, и даже однажды я должен был заплатить пятнадцать рублей за ответную телеграмму в десять слов, которую должен был послать, чтобы отплатить учтивостью за учтивость. Он там везде играл мой концерт, и по поводу успеха этого концерта и затеялась переписка . В письмах своих он расточал мне такие восторженные похвалы, в сравнении с которыми его теперешний отзыв ничего не значит. Бюлов вообще очень увлекающийся человек, но говорят, что его увлечения непрочны. Некоторые его отзывы очень странны. В одном из своих писем он сообщил мне, что, по его мнению, существуют пять человек, на которых зиждется вся будущность музыки, и эти пять следующие: Рафф, Брамс, St.-Saens, Рейнбергер (1) и я. Мне было очень лестно очутиться в обществе первых трех, но соседство Рейнбергера изумило меня. Что он мог найти в Рейнбергере? Я не большой охотник ни до Раффа, ни до Брамса (я его даже вовсе не люблю и лишь только уважаю), ни даже до St.-Saёns, но это все-таки тузы, тогда Как Рейнбергер есть самый абсолютный нуль; это такой автор, коим в Германии имя легион. Но как бы то ни было, а увлечения Бюлова искренни, а что касается его симпатии к русской музыке, то он доказал ее постановкой “Жизни за царя” в Ганновере и всеми своими статьями и статейками. То, что Вы пишете об отношении Руб[инштейна] к ученикам консерватории, совершенно справедливо, к сожалению. У него есть одно оправдание. Он рассказывает, что Антон и он прошли в детстве жесточайшую школу побоев и розог, и так как они оба вышли тузами, то он совершенно искренно думает, что железная рука, бьющая по щекам, но в то же время и ласкающая, есть символ истинной педагогики. Впрочем, я никогда не видел его бьющим,.а слышал, что это бывало, и, признаться, не верил.
До свиданья, милый друг, будьте здоровы.
Ваш П. Чайковский.
Я думаю, что в Вену больше писать Вам уже не буду. Полагаю выехать отсюда тридцать первого.
18. Чайковский - Мекк
Clarens,
30 января/11 февраля 1879 г.
Милый и дорогой друг! Я, кажется, сделал большую глупость. Не знаю, почему я воображал, что получу от Вас здесь в Clarens известную сумму. Между тем, Вы, если не ошибаюсь,. совершенно основательно предположили, что я буду в ней нуждаться лишь в Париже. Мне следовало предупредить Вас и попросить прислать деньги сюда. Дело в том, что я истратился и что не могу уехать отсюда, не заплатив по счету около двухсот франков, которых у меня нет, так же, как нет средств для проезда в Париж. Очень жаль, что я не догадался раньше сказать Вам о положении моих финансов и почему-то вообразил, что здесь еще получу обычную сумму. Мне кажется, судя по Вашей телеграмме, что Вы не выслали мне lettre chargee [денежное письмо]. Итак, простите,
милый друг, за беспокойство и потрудитесь прислать мне сюда часть денег, а именно, шестьсот франков, Ради бога, простите мою глупость. Опера совсем сбила меня с толку и отшибла память.Мне крайне неприятно, что Вы так часто недомогаете. Как я жалел в последнее время, что Вас здесь нет! Погода стояла изумительная, и тепло, как летом. Не думаю, чтобы в Вене было так же хорошо, как здесь. Сегодня хотя очень тепло, но льет дождь. Я покончил сегодня все, что предполагал сделать. Теперь у меня готовы первое и второе действия вполне, а также обе первые картины остальных двух действий. Все самое трудное уже сделано. Надеюсь, что в Париже справлюсь с остальными недоделанными частями и что отправлюсь в Россию с утешительным сознанием не даром проведенного времени.
Я получил ответное письмо от Стасова . Оно настолько. характерно, что я посылаю его Вам, милый друг. Замечательно то, что Стасов высказывает ко мне большую симпатию. Между тем, в статьях своих он по большей части относится ко мне весьма несочувственно. Если Вы читали его корреспонденции из Парижа, то, вероятно, помните прелестный и наделавший в Петербурге не мало шума эпизод о будто бы моем “золотушном и дрянном” подражании Шопену, исполненном Н. Г. Руб[инштейном] в Париже, тогда как ато был знаменитый Des-dur-ный ноктюрн Шопена . Любопытна также та преувеличенность, с которой он характеризует Н[иколая] Гр[игорьевича]. Всего более в письме этом меня рассердило, что даже как пианиста он старается унизить предмет своей ненависти. С другой стороны, я усмотрел из письма его, что в. Петербурге никто не знает о недоразумении, в последнее время отдалившем меня.от Руб[инштейна]. Там по-прежнему думают, что мы близкие друзья, тогда как, в сущности, мы никогда не были очень тесно дружны. Я очень боялся, чтобы не разглашали, что я ушел от деспотизма Н[иколая] Григорьевича].
До свиданья, милый друг.
П. Чайковский.
19. Мекк - Чайковскому
Париж,
2 февраля 1879 г.
Милый, бесценный друг! Только что приехала, голова так расстроена, что я не могу наклониться над столом, чтобы писать Вам, а пишу стоя, держа бумагу в уровень с головою, и потому карандашом. Простите тысячу раз, мой дорогой, что не догадалась послать в Clarens lettre chargee, но так как я предполагала, что мы оба соберемся 1 февраля в Париже, то я пришлю Вам через Ивана Васильева, но очень глупо рассудила. Посылаю Вам тысячу франков, потому что у меня сейчас нет мелких.
Я уехала из Вены полубольная и к тому еще устала страшно. Для меня квартира нанята около Champs Elysees в Avenue du Roi de Rome, но еще не совсем устроена, потому я приехала в Hotel. Для Вас же, дорогой мой друг, у меня есть в виду две квартиры, которые я сегодня же осмотрю и решу, которую взять, только я боюсь, что Вы не будете довольны местом, но, по-моему, и для прогулки и для воздуха это очень хорошее место. Да я и не сказала, что это в наших же местах; большая часть квартир все около Arc de l'Etoile, Champs Elysees.
До скорого свидания, милый друг мой, приезжайте скорее и, пожалуйста, телеграфируйте мне о дне Вашего приезда. Квартира будет готова, и Пахульский приедет Вас встретить и проводить. Писать больше не могу. Всем сердцем Ваша
Н. ф.-Мекк.
20. Чайковский - Мекк
Clarens,
2/15 февраля 1879 г.
Благодарю Вас тысячу раз, мой милый друг, за телеграмму, которую я получил от Вас сегодня утром. Хотя в моем невольном сидении здесь нет ничего особенно неприятного, но мне все-таки досадно на свою беспечность. К тому же, мне очень совестно, что Вы принимаете на себя заботу о приискании мне помещения. Мне жаль также, что не пришлось приехать в Париж в одно время с Вами. Полагаю, что деньги я получу завтра и в таком случае в воскресенье я могу выехать. Если же по случаю воскресенья, которое здесь празднуется до того, что даже почта не доставляется, деньги придут лишь в понедельник, то вряд ли ранее вторника можно будет выехать. Во всяком случае, я извещу Вас согласно Вашему желанию телеграммой. При сем случае еще раз прошу извинения за лишние хлопоты, которые я причинил Вам, и благодарю за квартиру. Разумеется, приехать на отысканную квартиру будет для меня в высшей степени удобно и приятно, но я боюсь, мой добрый друг, что Вы прикажете приготовить мне столь же роскошное помещение, как во Флоренции, тогда как я могу быть вполне доволен гораздо меньшим и менее роскошно обставленным помещением.
В заключение скажу, что мне все-таки досадно, что все это так случилось. Сейчас я прочел в “Figaro” программу концерта Pasdeloup. Жаль, что мне не придется на нем быть. Интересно знать, как французы отнесутся к “Камаринской” Глинки.
Погода здесь испортилась, и бесконечный дождь внушает тоскливое чувство. Стало опять зимой пахнуть. Занятия мои идут своим порядком. Я кончил еще в понедельник все, что предполагал сделать здесь в Clarens. Теперь пошел дальше и написал большой коронационный марш, которым начинается вторая картина третьего акта. Я решился не отрываться от этой работы и постараться окончить в Париже всю оперу. Это не будет особенно трудно, так как мне, в сущности, осталось не особенно много, т. е. всего недели на три работы. Я было хотел в Париже отдыхать и заняться инструментовкой сюиты, но теперь изменил намерение. То утомление, которое я чувствовал на прошлой неделе, прошло, и рвения опять вполне достаточно, чтобы с успехом кончить труд. Зато как мне приятно и легко будет на душе, когда я поеду в Россию с готовыми эскизами оперы. Ведь инструментовка-дело второстепенное и легкое. Бог знает, буду ли я в России в таких благоприятных условиях для сочинения, как здесь. Нужно ими воспользоваться.