Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
41. Мекк - Чайковскому
Париж,
28 февраля 1879 г.
8 часов утра.
Мой милый, бесценный друг! Благодарю Вас от всего сердца, глубоко. и горячо благодарю за все, что Вы для меня делали в мое зимнее пребывание за границею, за то безграничное удовольствие, которое мне доставляла Ваша жизнь вблизи меня, за Ваше милое, доброе участие, по моей просьбе, и к моему protege Пахульскому. Я уверена, что никогда и ничто другое в жизни не принесет ему такой пользы, как эти занятия с Вами. Они просветлили его; до сих пор он бродил в тумане, теперь же у него есть ясное сознание, есть точка опоры для его фантазии. Для меня же Ваше пребывание вблизи меня было не только бесконечным источником блаженства, но и огромною пользою для здоровья. Я такой человек, что мое здоровье главным образом зависит от душевного состояния. Если у меня есть какая-нибудь радость на душе, я и здоровее себя чувствую и другое дурное легче переношу. А вот тяжело мне, когда ничего радостного
Я также стараюсь придвинуть время своего возвращения в Россию, мечтаю теперь, как бы выехать 11 марта, потому что мне, вероятно, ехать на Варшаву и остановиться там дня на два. Я написала туда приглашение к одному управляющему поступить ко мне в Браилов, и если его ответ будет утвердительный, то мне надо окончательно переговорить с ним, потому что у меня в Браилове все безобразничают, нет возможности выносить дальше такой порядок или, вернее, беспорядок вещей, хотя прежний управляющий все-таки останется на моем попечении, но я его возьму в Москву....
Какое сокровище везете Вы с собою из Парижа, мой милый друг! Ваше новое, последнее детище! Но как грустно подумать, что нам, бедным людям, не скоро еще придется его услышать или увидеть хотя бы в печати. Это ужасно досадно такие медленные издания. Так хотелось бы поскорее насладиться, а тут надо ждать, долго ждать. Подгоните Юргенсона, дорогой мой! Но однако сколько ни говори, а надо прощаться, но я не люблю слово “пpощай”, а до свидания, мой милый, горячо любимый друг, счастливого Вам пути, доброго здоровья, много радости в кругу родных, а среди всего этого не забудьте сердца, которое бьется самою искреннею, беззаветною любовью к Вам. Не забудьте человека, который всегда и везде думает о Вас, ждет от Вас известий, как единственной неомpачимой радости, которому все интересно знать о Вас, которого заботит все, касающееся Вас. Одним словом, не забудьте меня, мой милый, добрый друг. Всем сердцем Ваша
Н. ф.-Мекк.
42. Мекк - Чайковскому
1879 г. февраля 28. Париж.
Среда.
От всей души благодарю Вас, мой несравненный друг, за Ваше милое предложение приготовить мне помещение в Петербурге. С особенным удовольствием воспользовалась бы им, но это повело бы к вопросам, которых я избегаю, и потому должна отказаться от Вашей милой любезности.
У Милочки вся рожица смутилась, когда я-ей сказала, что Вы уезжаете, и она сейчас спросила, приедете ли Вы в Москву.
Юля очень благодарит Вас за память и посылает Вам сердечный поклон и желание доброго пути. Благодарю Вас очень, очень, мой дорогой, за обещание писать мне, это облегчит мне разлуку с Вами.
До свидания. Всем сердцем Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
43. Чайковский - Мекк
1879 г. февраля 28. Париж.
Среда.
Ваше письмо мне вдвойне трогательно, друг мой. Кроме того, что я с величайшею благодарностью и радостью читаю в нем выражения Вашей дружбы, мне почему-то кажется, что в нем звучит какая-то грустная нотка. Как часто при малейшей маленькой невзгоде я жаловался Вам на неполноту счастья, и как редко Вы жалуетесь, а между тем сквозь строки писем Ваших иногда проскальзывает та грустная нотка, которую читаю в нем и сегодня. О, как я желал бы Вам принести хоть десятую долю того счастья, которым я Вам обязан!
И Вы еще меня благодарите!
Я очень радуюсь предстоящей перемене правления в Браилове. Дай бог, чтобы это случилось как можно скорее и чтобы летом Вы могли утешаться созерцанием полного порядка в администрации.
Желаю Вам, милый друг, благополучного и приятного возвращения в Россию.
Потрудитесь передать мой поклон Юлье Карловне и нежный поцелуй Милочке.
В моем вчерашнем письме, если не ошибаюсь, есть вопросительные знаки. Я уже нашел на них ответы в Вашем письме. Ради бога, не беспокойтесь отвечать.
П. Чайковский.
44. Чайковский - Мекк
Берлин,
4/16 марта 1879
Вы, вероятно, удивитесь, дорогой друг, что я все еще в Берлине. Случилось обстоятельство, рисующее меня с очень смешной стороны, но тем не менее я Вам раскрою его по привычке говорить Вам все, что со мной случается. Я так умно распорядился своими суммами в Париже, что, совершив перед самым отъездом все свои уплаты, очутился с деньгами, которых не вполне доставало, чтобы доехать до Петербурга. Когда же я приехал в Берлин, то оказалось, что мне нельзя тронуться отсюда, пока не явится вспомогательная сумма. Я телеграфировал тотчас же Юргенсону (который мне должен), чтобы он послал мне по телеграфу недостающие деньги, но почему-то до сих пор не получаю их. Сейчас телеграфировал еще раз. Нет никакого сомнения, что сегодня же вечером или же завтра утром я получу ожидаемое. Причина моей ошибки заключается главнейшим образом в том, что ни с того ни с сего я увлекся в последние дни в Париже манией франтовства, чего со мной никогда до сих пор не было, и имел глупость приобресть себе совершенно излишнее количество предметов по части платья и белья. Мне тем
более совестно говорить Вам об этом, что Вам слишком хорошо известно, как много у меня было денег и как я ребячески глупо обошелся с ними. Впрочем, поспешаю прибавить, что, несмотря на этот случай, мои финансы находятся в самом блестящем положении, ибо я должен получить от Юргенсона порядочную сумму заработанных денег.Во всем этом не было бы ничего неприятного, если б Берлин не показался мне в этот приезд таким противным городом и если б мне не было совестно перед Вами и самим собой за свою непростительную небрежность, беспечность и расточительность. Берлин удивительно кажется скверным, жалким и скучным после Парижа. К тому же, я застал здесь лютый мороз с ветром, и до сих пор погода продолжает быть отвратительной. По части музыки я, как всегда, оказался здесь несчастливым. Как нарочно , в опере даются “Mарта”, балет “Эллинор” и тому подобные вещи, а концертов интересных никаких нет. Правда, что здесь каждый вечер можно слышать отличный оркестр и хорошую программу уБильзе,ия был там два вечера сряду, но я никак не могу помириться с обычаем немцев, слушая симфонии Бетховена, пить пиво, кофе, есть сосиски с капустой и т. п. прелести, вследствие чего к концу, в особенности в зале, образуется атмосфера совершенно невозможная. Многое можно сказать в оправдание этого странного обычая и прежде всего то, что во время исполнения музыки вся эта шумная публика умолкает, и тишина распространяется абсолютная. В первом вечере исполняли, между прочим, Andante из моего Первого квартета, и слушание этой вещи доставило мне большое удовольствие. Весь струнный оркестр играл ее, но с таким ансамблем и таким изяществом, как будто каждая партия исполнялась одним колоссальным инструментом. Оркестр вообще отличный, но все-таки жаль, что, слушая его, приходится дышать воздухом, пропитанным табачным дымом и запахом капусты и жареного мяса.
Сегодня в опере дают “Фераморса”. Это опера Рубинштейна, написанная им в ту эпоху, к которой относятся все его лучшие вещи, т. е. лет двадцать тому назад. Я довольно сильно люблю ее, и мне очень хотелось попасть на сегодняшнее представление, но не оказалось ни единого билета. Сам Рубинштейн провел здесь два месяца и только вчера уехал в Петербург.
Представьте, Надежда Филаретовна, что я уже начинаю тяготиться своей праздностью и горю желанием скорее приступить к инструментовке сюиты.
Какова-то у Вас погода? Здоровы ли Вы? Беспрестанно думаю о Вас, добрый, милый, бесценный друг! Вспоминаю с стеснением сердца о чудных днях, проведенных во Флоренции, и о всем этом очаровательном четырехмесячном периоде времени. Я даже предаюсь иногда неопределенным мечтам о том, что, может быть, все это когда-нибудь еще повторится. У меня есть к Вам большая просьба, друг мой! Не найдете ли Вы возможным, чтобы и в нынешнем году я мог провести несколько дней в Браилове перед Вашим переездом туда? Мне этого страстно хочется, и если Вы найдете возможным удовлетворить мою просьбу, то я буду безгранично счастлив и благодарен Вам. Но само собой разумеется, что если Вы найдете этому какие бы то ни было препятствия, то мне хотелось бы, чтобы Вы нисколько не стеснялись отказом. Я очень понимаю, что могут найтись причины, вследствие которых это желанное пребывание в Браилове представит неудобства или неловкости. А покамест я буду лелеять себя надеждой, что мечта: моя осуществится. Я прошу Вас об этом потому, что, несмотря на всю мою любовь к жителям Каменки, я ощущаю иногда совершенно непобедимую потребность пожить несколько дней без всякого общества, и, разумеется, нигде для меня одиночество не представляет столько прелести, сколько в Браилове.
Я продолжаю с невыразимым интересом читать “Les confessions” Руссо. Как жаль, что эта книга недоступна для женщин! С одной стороны, мне бы хотелось, чтобы Вы прочли ее, с другой стороны, я возмущаюсь мыслью, что Вы будете читать описание в ней многочисленных его любовных похождений, рассказанных во всей цинической наготе их. Это ужасно досадно. Интерес этой книги состоит в том, что не знаешь, чему больше удивляться: симпатичным сторонам личности Руссо или отвратительным. Человек этот при всех своих нравственных превосходных качествах совершал иногда поступки, внушающие мне к нему ненависть и презрение. Самый возмутительный его поступок состоит в том, что пятерых детей своих, прижитых от любимой и прекрасной женщины, он отдал в воспитательный дом в качестве enfants trouves [найденышей (подкидышей)], и целые десятки лет прожил, нисколько не мучась, по-видимому, этим и не пытаясь узнавать о судьбе их!!! В этом поступке есть что-то до того меня оскорбляющее и возмущающее, что я целые часы провожу в размышлении, стараясь совместить столь феноменальное бессердечие с очевидными доказательствами доброго и любящего сердца, являющимися в других случаях его жизни. Вообще книга эта делает на меня поразительно сильное впечатление. Иногда я встречаю в ней описание таких его душевных проявлений, которые мне знакомы, но которых до этой книги я не встречал ни в одном литературном произведении! Так как многое в “Confessions” мне все-таки непонятно, то мне хочется прочесть целый ряд книг, посвященных описанию этого странного, непостижимого XVIII века. Постараюсь в Петербурге найти удовлетворение сильно затронутого любопытства. Мне хочется теперь знать, как смотрели на Руссо его современники, и из сравнения его автобиографии с другими отзывами найти ключ к уразумению этой необыкновенной личности, заинтересовавшей меня тем, что некоторые слабости ее поразительно тождественны с моими. Разумеется, сходство это не касается ума, который в нем хотя парадоксален, но велик, на что я решительно не имею и не могу иметь претензий.