Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
У нас здесь всё идет благополучно. Погода стоит всё время чудная, солнечная, с легкие приморозком по утрам. К сожалению, воздух в Каменке в это время года бывает до того заражен миазмами из гниющего Тясмина (реки каменской), что нужно очень, очень далеко уходить, чтобы подышать чистым воздухом.
Вероятно, в прошлом моем письме по поводу окончания сюиты я писал Вам, что теперь я заслужил право отдыхать, и этим правом намерен широко воспользоваться. Я это всякий раз говорю, когда освобождаюсь от большой работы, и с наслаждением помышляю о временном безделье. Но всякий раз это оказывается пустыми словами. Как только наступает отдых, я начинаю тяготиться бездельем, выдумываю новую работу, увлекаюсь ею и снова начинаю с излишнею и никому не нужною поспешностью стремиться к окончанию нового труда. Вероятно, мне суждено весь свой век торопиться что-то окончить; знаю, что это вредно отзывается
Дай господи Вам здоровья и всяких благ, милый друг мой. Ваш, беспредельно преданный Вам
П. Чайковский.
Многие мои письма стали пропадать; быть может, и Вы некоторых не получили.
Прошу Вас, дорогой друг, всем Вашим передать мои поклоны. Какая милая Софья Карловна, что пишет Анне; последняя ужасно тронута этим.
165. Мекк - Чайковскому
Cannes,
30 октября 1883 г.
Милый, бесценный друг мой! Наконец-то я могу написать Вам хоть несколько слов. Третьего дня мы добрались до Cannes, где я нашла Ваше дорогое письмо, за которое премного благодарю Вас, милый друг мой. В настоящую минуту мы находимся в полном разгаре хлопот по устройству своей дачи. Остановились мы в гостинице, пока устроим всё на даче, и я надеюсь завтра перейти. Главный деятель в этом устройстве, как всегда, Владислав Альбертович; я же хотя ничего не исполняю сама, но всё назначаю сама, так что всё обдумать, придумать и распорядиться - это уже находится a ma charge [на моей обязанности]. Погода и температура у нас прелестные, но этот хронический необузданный ветер приводит меня в отчаяние.
От своего бедного, одинокого Коли я получаю письма очень часто; теперь он ждет - не дождется приезда своей дорогой Анны. Меня очень радует, что он так усердно занимается своею службою, жаль мне только очень, что Блюменфельд или Блюменталь (вообразите, милый друг мой, что я ни за что не могу затвердить, которое из этих двух имен принадлежит начальнику Коли), что он уходит.
Очень Вам благодарна, дорогой мой, за сведение в ответ на мою просьбу о фальшивом выигрыше M-mе Губерт, но, вероятно, этот слух именно взялся с того, что выиграла ее мать, как Вы мне писали, а она же, быть может, единственная дочь; ну вот для краткости и говорят, что она выиграла.
Благодарю Вас очень, очень, дорогой друг мой, за сообщение мне о Вашей новой сюите. Первый номер (Jeu de tons), должно быть, образцовый, потому что по этой части Вы неподражаемы: у Вас везде встречаются такие неожиданные и такие умные (извините за выражение) последования тонов, что подпрыгнешь на стуле от изумления, когда увидишь. Скажите, милый друг мой, что такое “Danse baroque”, что это за Danse, я в первый раз встречаю такое название танца. Я с большим нетерпением буду ждать появления сюиты в четыре руки; для меня это единственное средство узнать Ваше сочинение. Я до сих пор еще не ознакомилась с “Мазепою”; такая суета, что никто не может толково присесть к роялю. Влад[ислав] Альб[ертович] составляет себе квартет, тогда я надеюсь побольше слушать музыки.
О Татьяне Львовне я уже много сокрушалась. В Париже я уже легко поняла, чем кончился роман, и бесконечно жаль мне ее, и боюсь я ужасно за нее; я не знаю, чего бы я не дала, чтобы для нее скорее нашелся порядочный человек в мужья, а то такая жизнь ее, как теперь, куда как опасна. Сашок очень часто бывал у Т[атьяны] Л[ьвовны] в Париже, Соня и Милочка также были у нее два раза, но застали дома один раз, потом в Opera Comique, и Юля познакомилась с Т[атьяною] Л[ьвовною], и все, конечно, в один голос говорят, что она красавица; тем страшнее, - избави ее бог от недобрых людей.
Прошу Вас, дорогой мой, скажите нашей милой Анне, что я ее обнимаю крепко, крепко, как люблю, и что для меня служит отдыхом от тяжелых впечатлений и мыслей перенести свои думы на ее чистый, благородный образ. Я не только надеюсь, что она всегда будет такова, как теперь, но я ожидаю, что она сделается еще выше, еще лучше,
чем теперь, потому что для ее теплого, благородного сердца расширится сфера деятельности.Будьте здоровы, мой дорогой, несравненный друг, и не забывайте всем сердцем безгранично любящую Вас
Н. ф.-Мекк.
166. Чайковский - Мекк
Каменка,
1 ноября [1883 г.]
Дорогой, бесценный друг!
Прежде всего позвольте сказать несколько слов о перстне. Сегодня утром я получил письмо от Юргенсона, которое очень раздражило меня и обеспокоило. Отвечая на мой вопрос о выкупе перстня, он пишет, что будто этого нельзя теперь сделать, а нужно ждать двадцатых чисел ноября, о чем, как он говорит, он уже прежде писал мне. Но или я письма его не получил, или (что гораздо вероятнее), по свойственной ему рассеянности, он смешал октябрь с ноябрем. Да и с какой стати нужно ждать еще месяц, когда именно был назначен трехмесячный срок, т. е. от 25 июля до 25 октября. Как бы то ни было, но я сейчас сам был на станции и отправил к Юргенсону телеграмму, прося его немедленно выкупить перстень и доставить по принадлежности, или дать мне объяснение, почему, теперь не выдают перстня. А Вы, ради бога, простите, дорогая моя, если я невольно ввел Вас в обман, т. е. доставлю перстень месяцем позже.
Я был бы совершенно доволен и счастлив здесь, если б не та болезненная суетливая потребность в спешной работе, из-за которой без всякой надобности я страшно себя утомляю. Я, кажется, писал Вам, милый друг, что принялся за сочинение детских песенок. Это было бы приятным для меня отдохновением, если б тотчас же в пылу увлечения я не набросал множество эскизов, которые теперь жажду скорее выполнить. К чему эта торопливость? Чувствую, как это глупо, и не могу удержать своего бессмысленного рвения. Мало того. Вздумалось мне возобновить изучение английского языка; и это было бы хорошо, если б я делал свои, самим собой задаваемые уроки понемножку, на досуге. Нет, во мне загорелось неудержимое стремление поскорее выучиться настолько, чтобы свободно читать Диккенса, и вот я и этому занятию посвящаю несколько часов, так что буквально, за исключением обеда, завтрака и обязательной прогулки, я ни минуты не провожу иначе, как изо всей силы спеша что-то кончить. Это решительно болезненное явление. Но, к счастию, скоро моей лихорадочной деятельности будет положен поневоле предел, так как в скором времени предстоит вызов меня в Москву на постановку оперы.
Погода у нас стоит всё время удивительная. Вчера выпал порядочный дождь, а сегодня опять светло, тепло, чудно.
Жду с нетерпением известия о том, как Вы устроились и как себя чувствуете на новом месте. Откровенно должен признаться Вам, что, несмотря на все красоты местности и на климат, я не люблю ни Ниццы, ни Ментоны, ни Канны, и я не испытываю, думая о Вас, того радостного чувства, какие всегда имел, когда Вы жили в Италии, в настоящей Италии. Тем не менее рад, что Вам тепло. Будьте здоровы, дорогая, - это главное.
Ваш до гроба
П. Чайковский.
167. Чайковский - Мекк
Каменка,
15 ноября [1883 г.]
Милый, дорогой друг мой!
Завтра я уезжаю в Москву, если только здоровье, которое не совсем в порядке, поправится к завтрому совершенно. Хотелось бы очень еще несколько дней здесь остаться, дождаться Коли, который на днях должен быть здесь из Екатеринослава, да и как-то грустно расставаться с моей здешней уютной комнаткой и с милыми здешними родными, но меня усиленно просят быть в Москве в субботу. В этот день в Муз[ыкальном] общ[естве] исполняется моя Первая симфония. Не знаю, известно ли Вам это мое сочинение. Хотя оно во многих отношениях очень незрело, но, в сущности, содержательнее и лучше многих других, более зрелых. К сожалению, как партитура, так и четырехручное переложение изданы до крайности небрежно и до того переполнены опечаток, что едва играть возможно.
У нас наступила скверная малороссийская зима, т. е. океан слякоти, сырость и холод, но не сухой, как на севере. Там зима лютее, но гораздо приятнее. Я люблю две крайности зимы: или московскую или итальянскую. Кажется, что и в нынешнем году я буду лишен удовольствия прожить зимой несколько месяцев в Италии. Едва успею справиться с постановкой оперы в Москве, как нужно будет для той же цели спешить в Петербург, а там уж и великий пост наступит, приблизится день свадьбы Коли с Анной, и, может быть, не стоит будет ехать на короткое время за границу. Впрочем, я ничего еще не знаю, кроме того, что без ужаса, страха и волнения не могу помыслить о предстоящем пребывании в столицах.