Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Третьего дня я адресовал Вам письмо на Мясницкую. Надеюсь, что оно дошло до Вас.
Дай бог, чтобы всё у Вас и у Ваших ближних было благополучно.
Я утомлен бесконечно и страстно стремлюсь к себе в деревню.
Будьте здоровы! Благодарю Вас от всего сердца.
Ваш до гроба
П. Чайковский.
Бедный Баварский король!.. Какой трагический конец и какое злодейство вся эта история!!!
331. Мекк - Чайковскому
Плещеево,
8 июня 1886 г.
Милый, дорогой друг мой! Пишу Вам только несколько слов, потому что не знаю, застанет ли эта записка Вас еще в Париже. Посылаю Вам, дорогой мой, вырезку из юмористического английского журнала Punch, который получает Юл:я, и в котором
Я узнала из письма Анны, что в Париже умер их дядюшка и что он свое состояние оставил ее отцу. Меня это очень радует, т. е. не то, что дядюшка умер, а то, что он свое состояние оставил Л. В. Давыдову. А скажите, дорогой мой, как велико это состояние, ведь об нем говорили, что он очень богат; дай бог, чтобы это подтвердилось. Когда Вы в Виши? Будьте здоровы, мой несравненный друг, крепко жму Вам руку. Всею душой Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
Получили ли Вы, дорогой мой, русские бумажки на две тысячи рублей, которые я Вам послала?
332. Чайковский - Мекк
С.-Петербург,
17 июня 1886 г.
1886 г. июня 17 - 18. Петербург - Майданово.
Милый, дорогой друг мой!
Вчера вечером я приехал в Петербург, где останусь два дня по поводу одного музыкального дела. Я невероятно рад своему возвращению в Россию, хотя с удовольствием думаю и о своем путешествии. Пребывание в Тифлисе и путешествие на пароходе представляются мне каким-то приятным сном. Что касается Парижа, то, несмотря на всё утомление и напряжение, испытанное там, я рад, что выдержал целый месяц шумной столичной жизни. Мне кажется, что для упрочения моих сочинений во Франции я много теперь сделал, перестав быть для тамошних музыкантов каким-то отдаленным мифом, а - живым человеком. Сочувствия я видел там много. Мне очень советуют в будущем сезоне устроить une audience [концерт], посвященную исключительно моим произведениям. Конечно, в массу парижской публики я еще вовсе не проник, но в более развитых музыкальных кружках меня знают, и многие проникнуты теплым сочувствием. Из наиболее выдающихся деятелей меня особенно тронуло внимание Ambroise Thomas и LeoDelibes.
Как странно после Парижа очутиться внезапно в июне в Петербурге. Зимой он так оживлен и блестящ, - теперь это совершенная пустыня. Что касается “белых ночей”, то красоты в них много, но я во всю сегодняшнюю ночь, несмотря на трехдневное путешествие, не мог глаз сомкнуть. Не спится при этом непостижимом сочетании ночной тишины с дневным светом.
Допишу это письмо в Майданове, куда собираюсь ехать завтра вечером.
Майданово, 18 июня.
Как я бесконечно рад, что наконец нахожусь у себя дома! Как мил и симпатичен кажется мне мой маленький домик, оставленный мной, когда еще везде кругом лежал снег, а теперь весь окруженный зеленью и цветами. Сегодня я привожу всё в обычный порядок, а с завтрашнего дня начинаю серьезно работать. Три месяца, проведенные мною вдали от дома, - совершенно потерянное время для работы, но зато я чувствую, что набрался новых сил и могу отдавать все свое время труду без утомления. Хочу во что бы то ни стало окончить оперу вчерне к осени, чтобы всю следующую зиму посвятить инструментовке ее.
Будьте здоровы, милый, бесценный друг мой! Надеюсь, что Вам покойно живется в Плещееве.
Беспредельно Вам преданный
П. Чайковский.
333. Мекк - Чайковскому
Гурьево,
22 июня 1886 г.
Дорогой, несравненный друг мой! Вчера я была обрадована получением Вашего дорогого письма, которое мне переслали сюда из Плещеева, и хотя, с одной стороны, я ужасно рада, что Вы также в России в то время, когда и я здесь, но, с другой, мне очень страшно, что Вы не поехали в Виши, потому [что] это всё же больше гарантировало бы Вам здоровье на зиму, но, конечно, бог даст, и так Вы проведете хорошую, покойную жизнь. Как меня радует, что Вы в Париже
составили себе круг знакомства из людей так известных. Скажите, дорогой мой, что, Leo Delibes так же ли симпатичен в обращении, как лицом? По его фотографии, у него очень доброе, бесхитростное выражение. А Вы не видались с Ed. Colonne? Он, вероятно, где-нибудь на водах со своим оркестром? Он бывает в Aix-les-Bains. Не дали ли Вы Lamoureux Вашего “Манфреда”? А каков Ваш Mackar? Я ужасно рада, что Вы дали себя узнать в Париже. А как жаль бедного Брандукова. Я думала, что он блаженствует в Париже, а между тем, как видно, далеко до этого. Et sa dame, что, она еще с “ним или они разошлись? А что, Виардо вспоминает Тургенева? Видели ли Вы ее сына, Paul Viardot? Боже мой, сколько я Вам надавала вопросов, простите, дорогой мой, но это так интересно.Я в настоящую минуту у моей Саши в гостях, в ее Гурьеве. Здесь очень хорошо, жаль только, что такой ужасный холод; вообразите, милый друг, что всего семь градусов тепла рано утром, - это ужасно для 22 июня; я зябну ужасно. Через неделю я буду дома, опять в Плещееве. Сашу свою я нашла очень загоревшею, но здоровье ее очень плохо и тревожит меня ужасно. Двое младших ее детей, Адя (Адам) и Кася (Ксения) - прелестные субъектики. У Адюши такая поэтическая и артистическая внешность: длинные вьющиеся каштановые волосики и задумчивые темно-карие глазки, а улыбнется - точно приласкает, такое милое существо. А самая маленькая двухлетняя девочка, Кася - миниатюрный портрет Саши, с черными, как уголь, глазками и совсем светлыми волосами, также курчавыми, как и у брата; всегда веселенькая, всегда смеется и всё вопросы делает, - премиленький субъектик; пока единственная девочка между сыновьями.
Получили ли Вы, дорогой мой, мое письмо к Вам в Париж, в котором была вложена вырезка из английской газеты? Я думаю, что она не застала Вас уже в Париже. До свидания, дорогой мой, милый друг. Дай бог Вам набраться здоровья за летнее время и отдохнуть скорее от парижских утомлений. Всею душою всегда Вас бесконечно любящая
Н. ф.-Мекк.
334. Чайковский - Мекк
С. Майданово,
28 июня 1886 г.
Милый, дорогой друг мой!
Меня весьма обрадовало, что на заголовке письма Вашего стоит Гуpьево. Если Вы выехали из Плещеева, значит, что, слава богу. Вы совершенно здоровы. Грустно только было узнать из Вашего письма, что симпатичная Александра Карловна нехорошо себя чувствует.
С Leo Delibes я не виделся, и потому не могу отвечать на вопрос Ваш. Он был у меня, но не застал дома и оставил карточку с самой лестной надписью. На другой день я пошел к нему и тоже не застал его. Затем мы должны были видеться в консерватории, куда меня на фортепианный экзамен пригласил А. Тhоmas, но какое-то заседание Академии помешало ему явиться. Таким образом, Delibes очаровал меня своей любезностью (которую я ценю особенно, ибо после Бизе считаю его самым талантливым французским музыкантом), не видав меня.
Я виделся с Соlоnne несколько раз. Он был в отношении меня весьма любезен и между прочим выразил желанье устроить концерт из моих сочинений и просил меня послать ему в Aix-les-Bains несколько новых моих партитур, дабы в течение лета установить программу. При этом он постоянно жаловался на свою бедность и на страшную конкуренцию (concurence terrible) Lamoureux. Mackar говорил мне, что в этих словах заключается намек на взятку и что Colonne вообще пользуется репутацией очень не бескорыстного деятеля.
Что касается Lamoureux, то он тоже рассыпался в любезностях и надавал множество обещаний. Так как он вовсе не интересовался “Манфpeдом”, то я и не начинал об этом разговора.
Относительно вопроса, вспоминает ли Виардо Тургенева, скажу Вам, что не только вспоминает, но почти всё время мы о нем говорили, и она подробно рассказывала, как они вместе писали “Песнь торжествующей любви”. Писал ли я Вам, милый друг, что я провел два часа у Виардо в перелистывании подлинной партитуры Моцарта (“Дон-Жуан”), которую еще лет тридцать тому назад муж Виардо случайно и очень дешево приобрел? Не могу выразить чувства, которое охватило меня при просмотре этой музыкальной святыни! Точно будто я пожал руку самого Моцарта и беседовал с ним. Поля Виардо я не видел, его не было в Париже.