Переселение. Том 1

— Дурочка, — говорил он, — не надо меня слушать. Эта женщина с зелеными глазами — мне совсем чужая, она уже уехала, и между нами ничего не было. Да я вообще пошутил. Нет такой женщины! Жаль только, что позоришь ты себя из-за вдовца-солдафона, который и любить-то толком не умеет. Нет на свете никаких ресниц пепельного цвета!

Однако Евдокия рыдала, твердя:

— Я знаю, есть она, эта женщина, моя разлучница! Мне ни разу в жизни еще не улыбалось счастье. Я надеялась обрести его хотя бы в нашей внебрачной любви. Божич вечно вздыхает по своей первой жене и старик Монтенуово — тоже. Мужьям первая жена всегда милее. Но ведь оба они — и Божич и Монтенуово — старые развратники. И вот теперь, после того как я решила — в тот самый миг, когда ты, Павел, садился в Буде в наш экипаж, — пренебречь родными, мужем, светом и без оглядки отдаться тебе, чего я дождалась? В моих объятиях ты вспоминаешь другую! И ведь даже не покойную жену, а какую-то потаскуху, появившуюся уже после нашего путешествия, какую-то дрянь с зелеными глазами и ресницами цвета пепла!

Говоря это, Евдокия тряслась от рыданий.

Досточтимый Павел Исакович не был ни шутником, как Юрат, ни фанфароном, как Петр, ни простаком, как Трифун. Допустив оплошность и попав с Евдокией как кур в ощип, он не знал, что ему делать, и лишь твердил, что женщины с зелеными глазами не существует на свете. Слезы Евдокии из-за черногорки, которую он встретил в лазарете и случайно, сам не зная почему, теперь вспомнил, казались ему смешными. И Павлу вдруг стало весело.

Тем не менее он все твердил, что смешно плакать из-за несуществующей женщины. Да и не бывает ресниц цвета пепла.

Однако женское чутье подсказывало Евдокии, что эта женщина существует и что Исакович, обнимая ее, Евдокию, вспомнил о той, другой. Прошло много времени, прежде чем Павлу удалось ее успокоить. И наконец после долгих утешений и ласковых слов, она снова отдалась ему.

Дрожащими от страсти губами она шептала, что вот уже несколько недель они с дочерью только о нем и говорят. Что он — единственная в ее жизни отрада. Единственная надежда!

Любовники — особенно когда они на крыльях любви — чудной народ, с ними в минуты страсти может случиться все, что угодно. Ничто в их мире не связано с действительной жизнью, со здравым смыслом и благоразумием, им чужд трезвый взгляд на вещи. Поэтому возникшая между Павлом Исаковичем и Евдокией Божич любовная ссора, которая могла бы привести к полному разрыву, на самом деле еще больше их сблизила. Евдокия быстро забыла о женщине с зелеными глазами и отдалась Павлу с еще большей страстью и самозабвением. Она клятвенно уверяла, что никто не будет его любить так, как она!

Услыхав от кого-то — видимо от Копши, — что Исакович собирается в дорогу, Евдокия все же представить себе не могла, что его отъезд так близок.

Когда Павел понял это, он решил ничего не говорить Евдокии, страшась ее вспыльчивости и гнева. И на все ее вопросы отвечал уклончиво.

Она же до самого рассвета твердила, что все уже подготовлено, чтобы им вместе провести лето. Такая удача выпадает в жизни только раз. Она хочет, чтобы он пожил у них в доме. Хочет хотя бы месяц насладиться любовью. Мечтала о том еще в Буде, когда он впервые сел к ним в экипаж. И умрет с горя, если ее желание не исполнится.

Тщетно Исакович доказывал, что негоже ей в доме мужа заниматься такими делами, Евдокия уверяла, будто офицеры-сербы часто останавливаются у них в доме, почему же не остановиться там и ему? Божич в тюрьме, впрочем, даже не будь этого, она все равно устроила бы так, чтобы остаться вдвоем с ним, с Павлом.

Заметив, что он смотрит на нее каким-то странным взглядом и молчит, она испугалась. При догорающей свече, которая мерцала, точно трепещущее в ожидании вечного покоя сердце, Евдокия всячески старалась перед уходом очаровать и задобрить Павла. Ей казалось, что он уже забыл о ночи в Визельбурге.

А Исаковичу было жутко, ему все чудилось, будто он обнимает свою покойную жену.

Жена, которую он при жизни не успел полюбить, теперь как бы воплотилась в Евдокии с ее страстным шепотом и объятиями, с ее черными глазами.

Только жена в его памяти оставалась бледной, молчаливой и смотрела грустно, как умирающая, а госпожа Божич — живая, сильная и пылкая — словно танцевала в его объятиях и порою, замирая от наслаждения, даже громко вскрикивала.

Лишь когда на улице перед трактиром забрезжил свет, Евдокия вспомнила, что ее могут увидеть в «Ангеле», что у нее есть муж и дочь и ей пора уходить.

Соскочив с постели, словно юноша с лошади, она начала одеваться, то и дело при этом целуя Павла. И тут же уславливалась о новом свидании.

— Буду ждать тебя в четверг. Сделаю так, чтобы дочери не было дома. Приходи. Только непременно. А то я сойду с ума.

Ей нужна его любовь! А о Божиче нечего и думать.

Она пойдет просить за мужа к генералу и генеральше Монтенуово. Они сделают все возможное, чтобы его освободить, говорила Евдокия.

— Но с тобой я расставаться не хочу! Не могу без тебя жить! — восклицала она. — Вся моя молодость прошла так нелепо с этим мерзким Божичем. Хочу вкусить хоть немного радости, пока я молода. Дочь у меня уже взрослая, скоро выйдет замуж. А это лето, это короткое лето я хочу провести с тобой. И ничто нас не разлучит. Даже Божич! Только смерть!

На свете столько несчастных, неудачных браков без любви, говорила она.

А ему, Павлу, надо забыть про Божича. Пусть думает только о ней, думает о том, как они проведут лето.

Она стремится к этому с того самого мгновения, когда он сел возле дома Трандафила в их экипаж, и умрет, если ее мечта не исполнится.

Исакович молчал.

На улице было уже совсем светло, когда Евдокия наконец ушла.

Она не захотела, чтобы Павел ее проводил.

Дома она скажет, что заходила к Зиминским, своим дальним родственникам, которые живут в трактире «Ангел».

Пусть он не беспокоится, она вошла сюда через двор из соседнего сада, тем же путем она и выйдет.

Исчезнет, словно тень, как в их первую ночь.

Текла не знает, что она ушла из дома, было уже поздно, разве что слуги видели. Дочь уже не ребенок, следит за каждым ее шагом. И все понимает.

Он, Павел, совсем вскружил ей голову, как ему только не стыдно! — воскликнула Евдокия на прощание.

Потом, тихонько приоткрыв дверь, повторила, что ждет его послезавтра у себя. И сделает так, что останется дома одна. Отошлет куда-нибудь гусар мужа. И Текла уйдет. Она, Евдокия, будет одна.

Послезавтра полнолуние.

А с ее постели так хорошо видна луна!

Исакович, словно против собственной воли, уже с раннего утра готовился в четверг, который был днем поминовения святых мучеников Прохора и Никанора, посетить Евдокию.

Условились, что она пришлет за ним экипаж.

Павлу в тот день было не до любви. Он решил признаться Евдокии, что уезжает по важным делам и свой отъезд отложить не может. Решил еще сказать, что стыдится их связи и не может да и не хочет быть любовником женщины, своей землячки, у которой есть муж и дочь на выданье.

Достойный Исакович надумал порвать с Евдокией. Он полагал, что к его возвращению сердечная буря в ее душе уляжется и она утешится с кем-нибудь другим, а о нем и думать позабудет.

Сначала он был потрясен, но ненадолго. Госпожа Божич его словно холодной водой окатила, когда при расставании в Швехате шепнула ему о той ночи в Визельбурге:

— Если спросили бы: «Где была?», сказала бы: «Ходила к белому зайцу».

Павел Исакович был человек простой, и он воспринял эти ее слова как святотатство, как оскорбление божественного начала любви. И хотя он не мог бы выразить это, он понял, что эта светская дама мало чем отличается от обычных гулящих девок.