Переулок капитана Лухманова

В злополучный для Даньки день Барклай сказал, что пора учиться стрелять не по бумажным шарикам, а по настоящим мишеням. Кнопками пришпилил к забору белые квадратики с черными фигурками. Казалось бы, ничего особенного, но фигурки были человечьи. Силуэтики по пояс, в касках.

Данька потоптался на стрелковом рубеже и положил ружье. Сказал вполголоса:

— Не… я не буду…

— В чем дело? — удивился Барклай. Сначала без сердитости.

— Можно, я лучше по шарикам? — прошептал Данька.

Барклай не терпел детских капризов. И всякую там психологию в отношениях с детьми не признавал. Он признавал только отношения между командиром и подчиненными. Он спросил снова, с железной ноткой:

— В чем дело?

— Там люди нарисованные… Я не хочу в людей…

— Что за бред?! Какие люди?!

— Вон те, на бумажках… — И Данька повторил еле слышно, однако различимо в наступившей тишине: — Я не буду по людям. Это плохая примета.

Барклай вспылил не сразу. Несколько секунд он пытался уложить Данькины суждения в свои прямые извилины. Потом выговорил с придыханием:

— Примета?.. А если нападут на родину враги, тоже не будешь стрелять? Тоже примета?

Данька глянул Барклаю в лицо. Тот, видимо, ничего не понимал. Данька объяснил громче и уверенней:

— Если враги, буду. А сейчас ведь не враги. Можно наворожить беду…

— Ты кто? Сектант? Или трус?

Данька не знал, кто такой «сектант». А трусом он, при своем тихом характере, все же не был. Поэтому сказал снова полушепотом, но без боязни:

— Можно, я лучше по шарикам?..

Барклай все еще сдерживал командирское негодование.

— Ты… Тебе оказали доверие. Я ради тебя пошел на нарушение правил. А ты…

Данька не знал, что возразить. Он просто пожал плечами. Красные погончики вздернулись, как живые крылышки.

А «снайперы» ждали. И Барклай ощущал это ожидание. Из щуплого третьеклассника исходила зараза неповиновения. Нужны были по-армейски решительные меры.

— Ты исключен из стрелковой команды! — гаркнул ОБЖ. — Пошел отсюда!.. Постой! — Он шагнул к Даньке, сдернул с него лоскутные погончики. Они держались слабо, оторвались легко. Барклай сунул их в карманы галифе, а потом рванул с форменной рубашки барабанщика георгиевскую ленточку. — Теперь убирайся!

Погоны — это ладно! Пусть! Но ленточка — она же награда! Эти награды, полученные от ветеранов, барабанщики носили до сих пор!.. Какое он имеет право!

— Отдайте! — Данька вцепился в волосатое запястье повыше часов. — Это не вы давали! Она моя!..

Барклай отмахнул от себя нахального пацаненка, тот отлетел легко, как бумажный шарик. Упал навзничь, вскочил. Кинулся снова. Но его ухватили за локти Витька Терехов и еще один «снайпер» — пухлый и пыхтящий от усердия.

— Отведите этого психа к завучу, — велел Барклай. — Пусть запрет где-нибудь. Я приду и разберусь…

Как будто кто-то смеет его запирать! Данька вырвал из потных пальцев локти, кувыркнулся назад и побежал от стадиона к школе. Кажется, за ним не гнались.

Данька не замечал, что плачет на бегу, не вытирал щеки. Поэтому тонкие полоски от слёз оставались очень заметными среди якорных веснушек.

Маша выслушала Даньку и позвонила Маку.

— Разве можно так с теми, кто маленький?

Мак считал, что нельзя, и позвонил Миру.

Мир примчался на велосипеде к школе с Крылатым Эльфом на багажнике, встретил его по дороге и прихватил с собой. Маша пересказала Данькину историю. Тот все еще изредка всхлипывал.

— Дань, а что за примета? — осторожно спросил Мир. — В самом деле есть такая?..

Данька прислонился животом к велосипедной раме, позвякал звонком, стер наконец слезы и объяснил:

— Я недавно кино смотрел про борьбу с террористами. Там была специальная спецназовская группа, в нее записалась одна девушка. Она все так хорошо делала, всякие приемы карате и вообще… И стреляла лучше всех. Только, если на мишени человек, не могла попасть. Командир начал на нее орать, а она говорит: «Не могу, потому что кажется — если попаду в нарисованного, где-то погибнет настоящий. Непонятно какой — плохой или хороший, мы ведь не знаем…»

Мир кивнул, оглядел ребят.

— Наверно, так может быть. Если вступает в силу живое квантовое сцепление… У Брэдбери есть рассказ. Там фермер косит густую пшеницу, а на лезвии косы выступает кровь. И где-то умирают люди…

Данька снова тренькнул звонком и прошептал:

— А я подумал про Огонька. Вдруг с ним опять что-нибудь…

Помолчали. Недолго совсем. И безбоязненный Эльф сообщил:

— Сейчас пойду к Барклаю, скажу ему все… И пусть отдает ленточку! — Уши его пылали от негодования, как турецкие флаги.

— Лучше я пойду, — решил Мир. И пошел.

«Снайперы» тренировались на своем стрелковом рубеже. Видимо, дела шли неважно, потому что Барклай покрикивал и обещал снять команду с соревнований. Один раз даже высказался:

— Берете пример с этого дохлого буратины с барабанными палочками вместо ног?

Тут-то и возник рядом наглый и не знающий устава восьмиклассник Мирослав Рощин.

— Семен Анатольевич, я насчет «буратины». Отдайте ему ленточку. Ту, которую сорвали…

— Чего-о?!

— Я же внятно говорю: отдайте Дане Заборову георгиевскую ленточку.

— Рощин… — Барклай часто подышал. — Иди знаешь куда…

— Я пойду в школьный совет…

— Хоть в министерство обороны!

— Чего я не видал в вашем министерстве? Я пойду в газету «Городские известия». Там как раз готовят номер ко Дню защиты детей…

— Убирайся!.. Защитник… Вот попадешь в гарнизон, там соскоблят интеллигентскую кожуру!..

— Там поглядим… Отдайте ленточку. Она же не ваша…

— Кругом марш!

— Л-ладно…

Мир и правда хотел пойти к учителю истории Борису Петровичу Галкину, который заведовал общешкольным советом. В совете были и учителя, и ученики. В том числе и Мирослав Рощин. Борис Петрович был «понимающий мужик» и во всяких спорах не раз вставал на сторону учеников.

Но на школьном дворе оказался Брагич. Того вел к ребятам Крылатый Эльф. Элькины уши по-прежнему пылали.

— Ну? — спросил Брагич.

Мир сцепил зубы и мотнул головой. Брагич остановился, освободил руку из Элькиных пальцев, поскреб утиный нос.