Перевал Дятлова. Загадка гибели свердловских туристов в феврале 1959 года и атомный шпионаж на советском Урале
Шрифт:
Нельзя не отметить, что система внутреннего осведомления показала свою эффективность в годы Великой Отечественной войны и в последующем не только не была уничтожена, но напротив, получила качественное совершенствование и количественное расширение.
Резидентуры принципиально различались между собой по характеру объектов, деятельность которых находилась в их поле зрения. Основными их типами были так называемые «фабрично-заводские» и «колхозно-крестьянские» резидентуры. Названия эти говорят сами за себя, без пояснений понятно, какую среду такие резидентуры были призваны «освещать». Существовали и специфические, куда менее распространенные резидентуры, условно называемые «студенческими», «лагерными» (т. е. в системе ГУЛага) и т. п. Следует различать резидентуры, созданные по всей стране секретно-оперативными частями органов госбезопасности и подразделениями уголовного розыска. Они имели разный состав, решали разные задачи и практически никак не пересекались. Советская милиция, имевшая в своем распоряжении куда меньше средств, чем органы госбезопасности, на должности своих резидентов обычно оформляла пенсионеров, имевших опыт оперативной работы, как правило, бывших сотрудников уголовного розыска. Для них зарплата резидента служила неплохим подспорьем. Госбезопасность так низко не падала и должность резидента там замещал штатный сотрудник. Остается добавить, что умный куратор обычно старался организовать работу подотчетных ему резидентур таким образом, чтобы у
Существовали количественные нормы по охвату территории регионов сетью резидентур, напрямую связанные с количеством населения и спецификой его занятий. На одного резидента замыкалось обычно до 30 агентов; в каждом цехе каждого завода должен был трудиться «конфидент», в цехах стратегических заводов с числом занятых 1 тыс. и более человек полагался один осведомитель на каждые 500 рабочих. Резидент не должен был работать на тех объектах, которые освещал своей работой — это требование должно было исключить возможность сведения личных счетов. Резидент никогда не давал письменных поручений своим «конфидентам» — такое правило диктовалось желанием максимально замаскировать его работу и исключить случайную «расшифровку» посторонними лицами. Кроме того, резидент никогда не принимал от агентов письменных сообщений, содержавших негативную информацию о работе партийных организаций. Оформление такого рода сведений осуществлялось только после согласования с куратором, причем резидент в своем рапорте не раскрывал источник компрометирующих сведений, принимая всю ответственность за точность сообщаемой информации на себя. Резидент никогда не имел при себе либо по месту жительства документов, доказывающих связь с органами безопасности, а также табельного оружия (он мог владеть оружием лишь в той степени, в какой это допускалось для обычного советского человека). Ни при каких обстоятельствах резидент не мог раскрывать свою причастность к органам госбезопасности перед посторонними лицами или обращаться к ним за помощью для преодоления трудностей в процессе исполнения служебных обязанностей. Все недоразумения с правоохранительными органами резидент должен был решать через своего куратора. Даже на допросе у прокурора резидент не мог раскрыть свою должность и персональный состав резидентуры — он мог лишь попросить прокурора связаться с куратором. Другими словами, резиденты советских органов госбезопасности не могли оставлять никаких следов своего существования в документах иных ведомств.
КГБ и его преемники в постсоветской России никогда официально не раскрывали численный и качественный состав резидентур, однако сейчас мы можем составить довольно полное представление о распространенности этих структур на основании данных, преданных огласке Службой безопасности Украины. Эти данные упоминавшийся выше американский исследователь Д. Бурде привел в своем весьма информативном исследовании «Советская агентура: очерки истории СССР в послевоенные годы (1944–1948 гг.)», изданной в Нью-Йорке в 2006 г. на русском языке. По архивным данным советской госбезопасности, на территории УССР по состоянию на 1 июля 1945 г. числились 175 резидентур, на связи у резидентов находились 1196 агентов, действовавших под прикрытием и работавших на возмездной основе, а также 9843 осведомителя. Ни резиденты, ни их агенты и осведомители, разумеется, ни при каких условиях не раскрывали свою связь с органами государственной безопасности. Как видим, «внутреннее осведомление» представляло собой всеохватную сеть с колоссальным документооборотом! Внутренние резидентуры госбезопасности проводили огромную работу по профилактике подрывной деятельности и протестных настроений населения, позволяя органам госбезопасности принять меры по их пресечению на ранних стадиях. На всех этапах существования и реформирования структур госбезопасности СССР этот участок их работы являлся одним из приоритетных.
В разное время оперативники на своем сленге именовали резидентов по-разному. В годы застоя, в условиях казавшегося непоколебимым гражданского мира и спокойствия, их могли небрежно называть «резинками» или «рюкзаками», а в смутное время всеразрушительной Перестройки, когда ценность тайного осведомления возросла многократно, появилось уважительное (хотя и не без иронии) «президент». Должность резидента требовала от лица, занимающего ее, весьма специфических качеств. Прежде всего, этот человек должен был быть лабильным, контактным, умеющим подстроиться под собеседника и расположить его к себе. Эффективность работы агента в значительной степени зависела от его личных отношений с резидентом, так что умение последнего завоевать доверие очень помогало в работе. От него требовалось недюжинное личное мужество и самообладание, поскольку по делам службы ему порой приходилось оказываться среди недружественного населения. Работа резидента требовала частых разъездов и встреч со многими людьми, причем чем шире был круг общения резидента, тем лучше он маскировал свои агентурные связи. Понятно, что резидент для своего легендирования не мог трудиться на рабочем месте, требующем строгой отчетности по выработке плана или отработке рабочего времени. Его официальная работа подразумевала такой график, при котором он мог переезжать с места на место и располагать своим временем без согласования с руководством. Идеальной маскировкой для резидента являлась работа в потребительской кооперации, финансовой инспекции (в годы НЭПа), разъездного сельскохозяйственного специалиста (агронома, ветеринара), работника культурно-просветительного профиля (лектора общества «Знания» или ему подобных, члена спортивных обществ и т. п.). Резиденты нередко легендировались под разного рода работников выездной торговли или скупщиков всевозможного сырья — от металлического лома до костей животных (не надо улыбаться — кости животных, рога и копыта активно скупались у населения вплоть до 1960-х гг., а в сталинское время подобный продукт даже был объектом налогообложения).
Хорошей маскировкой в работе служили для резидента любовные связи, и поскольку в те годы жилищный вопрос стоял очень остро, квартиры любовниц обычно использовались для конспиративных встреч. Вообще же, наличие любовниц в различных населенных пунктах служило отличным объяснением появления резидента в разных местах. Поскольку завести и сохранить семью при подобном образе жизни было довольно проблематично, среди резидентов был велик процент разведенных мужчин и холостяков.
Нельзя не признать, что холостяк Золотарев в роли инструктора по туризму идеально подходил на роль резидента. Характер его работы позволял иметь широкий круг общения с лицами из разных регионов страны, принадлежащих к разным социальным группам. Туризм в те годы был «территорией свободы», лишенной идеологической опеки правящей партии. В походах люди раскрепощались, быстро сходились друг с другом, сама обстановка романтического путешествия способствовала быстрому установлению устойчивых доверительных отношений. Внимательный человек мог почерпнуть немало любопытной информации, наблюдая за поведением людей в неформальной обстановке турпохода. Впрочем, надо все же уточнить, что непосредственный сбор информации не входил в круг первоочередных задач резидентов, перво-наперво они выступали в роли координаторов работы многочисленных
агентов-«конфидентов». А для этого Семен Золотарев имел по роду своей работы все необходимое.Уже в 2012 г. Майя Леонидовна Пискарева, исследователь трагедии группы Игоря Дятлова, связавшись с родными Семена Золотарева (двоюродным братом и двоюродной племянницей), представила несколько фотографий, датируемых началом 1950-х гг. На первый взгляд, фотоснимки эти не содержат в себе ничего примечательного — так, обычные бытовые сценки, незатейливые сюжеты.
Однако при внимательном рассмотрении одна из фотографий подкинула немалую пищу для размышлений.
На ней можно видеть Семена Золотарева — прифранченного, при галстуке и в костюме, запечатленного вместе с двоюродными сестрами. Снимок вроде бы обычный, можно даже сказать непримечательный, но это только на первый взгляд.
Есть на этом фотоснимке один нюанс, который заслуживает особого внимания. Наградная колодка на пиджаке Семена «собрана» не из тех медалей, что получены им на полях сражений. В глаза это особо не бросается, ибо укреплена она на груди под некоторым углом и даже частично попадает под нижний срез кадра, но ее реконструирование при увеличении изображения позволяет вполне уверенно утверждать, что нет там планки ордена Красной звезды, да и планок медалей «За взятие Кенигсберга» и «За победу над Германией» тоже нет. Для сравнения приведем «истинную» наградную колодку, которую должен был носить Семен, так что читатель сам вполне может попытаться решить небольшой ребус под названием «найди 10 различий».
Что же это такое? Как такое может быть? Могли Семен просто-напросто надеть чужой пиджак?
Последнее кажется маловероятным. Ведь тогда он должен был надеть и чужой галстук. Или он приехал в гости к сестрам в галстуке, но без пиджака? И каково это — сфотографироваться с чужими наградами? У Семена свои есть, чужих не надо! Если и накинул он чужой пиджачишко, то отстегнул бы колодку, благо крепление у нее не винтовое, а иглой-шпилькой, как у обычного значка. Не верится в то, что Семен Золотарев надел чужой пиджак, не стал бы 30-летний мужик красоваться чужими вещами и наградами, слишком уж это не по-мужски. По-мальчишески, если угодно.
Но почему тогда у него такая странная колодка с наградами? Куда подевался его орден Красной звезды и почему вместо него частично закрытая лацканом пиджака планка, напоминающая медаль «За взятие Будапешта»? Будапешт Семен «не брал» и, соответственно, медаль такую не получал.
Очевидно, что награды Семена Золотарева должны были «работать» на некую его легенду. Примечательно, что их число совпадает с истинным числом наград Семена — их 4. Почему это так, догадаться нетрудно. Семен не делал тайны из своего военного прошлого — это было бы очень неразумно, принимая во внимание специфику тех лет, когда сквозь горнило Великой Отечественной войны прошла большая взрослая часть мужского населения страны, — вот только прошлое это было определенным образом «подредактировано». Почему? Тут мы опять можем вспомнить про странный пробел его военной биографии длиною почти в 20 месяцев (с момента расформирования Сталинградского фронта 31 декабря 1942 г. до вступления в ряды кандидатов в ВКП(б) в конце сентября 1944 г.). Может быть, этот пробел каким-то образом надлежало прикрыть, не вызывая особых подозрений окружающих, а может, следовало «подправить» какие-то иные этапы фронтового пути. Причем можно не сомневаться, что Семен не сам выдумал себе «легенду» — за такие выдумки могли тогда очень строго спросить. Да и не нуждался обычный честный фронтовик в такого рода выдумках. «Легенда», каким-то образом видоизменявшая прошлое Семена Алексеевича Золотарева, была утверждена в инстанции, способной обезопасить Золотарева от преследования и наказания властных структур. И это могли быть только правоохранительные органы. Деталей прошлого мы, скорее всего, уже не узнаем, а праздное гадание к истине не приблизит. Для нас важно другое — фотография, обнародованная Майей Пискаревой, убеждает в том, что в начале 1950-х гг. Золотарев отнюдь не утратил тесную связь с правоохранительными органами и, маскируясь под безобидного «сезонного инструктора по пешеходному туризму», был причастен к какой-то тихой, не привлекающей внимания, но опасной работе. Опасной до такой степени, что приходилось видоизменять свое прошлое и, возможно, даже выдавать себя не за того человека, каковым он был на самом деле. В конце концов, мало ли в Краснодарском крае может быть Золотаревых?
Слева: Семен Золотарев с родителями в Пятигорске. Фотография начала 1950-х. Справа: Семен Золотарев с двоюродными сестрами. Фотоснимок начала 1950-х. Для нас он интересен тем, что на пиджаке Семена Алексеевича можно видеть наградную колодку. На первый взгляд в ней нет ничего примечательного — один ряд, 4 награды, все как и должно быть. Но это только на первый взгляд… Выше: вид наградной колодки, восстановленный по фотографии Семена Золотарева с двоюродными сестрами. Ниже: истинный вид таковой колодки, составленной из наград, действительно полученных Семеном за участие в Великой Отечественной войне. Легко заметить, что на пиджаке Семена нет планки, даже отдаленно напоминающей планку ордена Красной звезды, да и планки медалей «За взятие Кенигсберга» и «За победу над фашистской Германией», мягко говоря, мало похожи на оригиналы.
Вернемся, впрочем, к анализу последующих жизненных коллизий Семена. В 1958 г. он неожиданно уезжает с Северного Кавказа и появляется на турбазе «Артыбаш», на живописном берегу Телецкого озера на Алтае. Перемена места работы выглядит совершенно необъяснимой, поскольку переезд более чем за 3,5 тыс. км во всех смыслах ухудшил жизненные условия Семена. Сейчас, когда в любом крупном российском городе открыты сети гипермаркетов вполне европейского уровня, как-то позабылось, что во времена социализма уровень снабжения населения промышленными и продуктовыми товарами очень сильно зависел от места проживания. То, что можно было видеть в продуктовых магазинах «витрины социализма» в Прибалтике, даже близко не походило на то убожество, что имело место практически по всей стране. Регионы четко делились на «изобильные» и «голодные», причем неудачные экономические новации Хрущева лишь усилили это явно несправедливое деление. Кубань и Ставрополье относились именно к «изобильным» районам, и хотя там, как и повсюду в СССР, активно внедрялись маразматические новшества «дорогого Никиты Сергеича», их негативный результат смягчался как общей зажиточностью населения, так и богатством природы. Чуть ли не в каждом дворе заготавливали домашние колбасы, гнали отличные самодельные вина, а почти даровые фрукты и овощи способны были украсить любой стол. Между тем практически на всей остальной территории СССР, за исключением разве что некоторых национальных окраин и столиц союзных республик, можно было видеть картину совершенно иную: население роптало из-за нехватки практически всего спектра продуктов, а плохо скрытая карточная система (замаскированная под ведомственные «распределители» и «столы заказов» на производстве) не позволяла удовлетворить даже элементарные запросы. Бездефицитны в те годы были разве что томатная паста да дешевая рыбешка хек, прославленная в пословицах тех лет («хек — друг народа!»). Как бы ласково ни вспоминали «шестидесятники» хрущевскую оттепель, значительная часть советского общества во второй половине 1950-х испытала на себе лавинообразное нарастание негативных явлений в экономике. Новочеркасский расстрел был еще впереди, но Хрущева в его поездках по стране уже встречали ощипанными цыплятами, подвешенными на проводах (как это было в его поездках в Горький или Ростов-на-Дону в 1959–1960 гг.).