Перевал Миллера
Шрифт:
— Вы там с ними долго, — после небольшого молчания промолвил Федор.
Сердце мое вновь задрожало от пережитого унижения. Говорить о жильцах из девятнадцатого было сейчас непереносимо, и теперь вот как-то надо было изловчиться, чтобы и эту тему наглухо прекратить, и Федора не задеть — не хотелось обижать его, да и все же с придурью он, шут его знает, что там у него в башке замкнет.
Но, на удачу, я был выручен вывалившимися из буфета постояльцами десятого и двенадцатого номеров — уже поддатые, в разудалой, разметельной стадии угара, они тащили с собой еще бутылку «Столичной».
— О-о-о! — выкатывая дурные, налитые зельем глаза, радостно заорал один из них, десятый номер, жлобоватый тип с чудовищным, почти кастетом, перстнем на толстом пальце. — Антон Валерьянычу!.. Наше вам с подскоком!..
Ну и пошло-поехало. Минут пять я отбивался от бурных, во всю ширь хмельной души приглашений «пойти вмазать» — до тех пор,
Странно, но от этих двух дебилов мне полегчало. Тяжкая обида как бы рассосалась, а жизнь есть жизнь — обеденное время, все зашевелилось, стали возвращаться те, кто отлучился по своим делам с утра, очнулась половина первого этажа, накануне коллективно гудевшего едва не до зари, зазвенели звонки, захлопали двери, коридоры наполнились голосами, народ потянулся в буфет. Гостиница ожила.
Я нырнул в привычный ритм, и время помчалось незаметно. Я подстегивал Анну, которая хоть и старалась, шмыгала, сопела и пыхтела и даже перестала жевать, но все же не поспевала за опытными Ириной и Лукерьей, так и летавшими по этажам… Потом я зашел на кухню, где властвовал тучный и усатый повар Иван Петрович, — здесь, как всегда, порядок был, точно в роте, и работа спорилась. Удовлетворенный, я вернулся в вестибюль, и сразу же на меня, озабоченная, ссыпалась с парадной лестницы Лукерья. Я стал разбираться с ней, и немедленно зазвенел телефон — дожидался, чтоб ему пусто было! — я схватил трубку… Понеслось!
Ближе к четырем первая волна оживления схлынула, стало поспокойнее. По опыту я знал, что второго прилива следует ожидать часам к шести. Поэтому я сходил в буфет, с аппетитом там пообедал, а когда воротился на рабочее место, то столкнулся с почтальоном. На адрес «Перевала» пришли сегодня три письма, я их взял и расписался в ведомости получения корреспонденции, после чего почтальон раскланялся и убыл. Я сел за свой стол и стал просматривать письма.
Первое — это, собственно, было не письмо, а уведомление — пришло к нам из Горэнерго и напоминало об имеющейся перед сей почтенной организацией у гостиницы задолженности за электричество — каковую задолженность требовалось безусловно погасить в срок до 25 мая с.г. Тут же называлась и сумма — 237 рублей. Я отложил это послание и принялся за второе. Оно было пущено из префектуры и суть имело ту же самую: давай плати — но форма изложения была куда более элегантной, сразу было видно тонких профессиональных вымогателей, не чета еловым головам энергетиков. Бумага любезно уведомляла нас о том, что тщанием префектуры создается «Фонд социального прогресса», задачей которого является развитие социальной инфраструктуры нашего района… и так далее, на полторы страницы благородно-умного текста. За сим рекомендовалось делать взносы. Сумма, назначенная «Перевалу», определялась в 500 рублей. Надо полагать, что подобные письма чиновники позаботились разослать по всем предприятиям района.
Прочитав, я горестно вздохнул, ибо дальнейшую судьбу «Фонда социального прогресса» представляя себе вполне хорошо. Деньги, конечно, будут перечислять — кто это сделает по глупости, кто под нажимом, кто — будучи на кукане у главы районной администрации. И деньги эти обретут успокоение в карманах сотрудников префектуры, из которых, по совместительству, и будет набран весь аппарат фонда: президент, штук пять вице-президентов, ведущие специалисты… и так далее, вплоть до самого мизерного клерка — таким вот образом и будет развиваться инфраструктура.
Я отложил и это письмо. Не в моей компетенции решать такие вопросы, и пусть социальным прогрессом занимается Нестеров. Пусть это идет к нему в контору… Я вскрыл третий конверт.
Это было наконец-то настоящее письмо, и, прочитав его, я несколько оторопел, потому что автор (некто В. В. Картушко) излагал в нем удивительные вещи. Он утверждал следующее: когда тридцать четыре года тому назад фирма «Силантьев и К°» взялась за строительство здания, в котором ныне расположен «Перевал», то пришлось снести несколько одноэтажных деревянных домов, один из коих принадлежал деду В. В. Картушко, какому-то Плещееву B. C., каковой дед, впрочем, к тому времени опочил, и владелицей дома официально являлась его дочь, она же мать автора письма, Картушко (в девичестве — Плещеева) А. М. Все жильцы снесенных построек получили квартиры, и плюс к тому «Силантьев и К°» обязалась выплатить каждому из них компенсацию в размене 1000 руб. — в течение пяти лет, выдав нотариально заверенные расписки. Получила такую расписку и Плещеева. Здание построили, фирма «Силантьев и К°» тихо скончалась, здание по
частям перешло к другим владельцам, расписка завалялась где-то в семейных архивах, за событиями и житейскими переломами о ней все забыли — и вот, не далее как две недели назад, перетрясая коробки с документами, В. В. Картушко случайно расписку эту обнаружил и выяснил, что компенсация выплачена не была. Во всем этом, хотя и веяло здесь анекдотом, в общем-то ничего особо странного не было — случаются на свете и не такие закавыки.Странным был вывод, сделанный В. В. Картушко из вышеизложенного, именно: ввиду того, что следы силантьевцев давно занесло песком времен, а фасад гостиницы «Перевал» располагается ровно на том месте, где в собственном доме некогда влачил свой земной жребий B. C. Плещеев, — администрации «Перевала» рекомендовалось выплатить законному наследнику покойного, каковым В. В. Картушко и является, указанную компенсацию, сумма которой, с учетом инфляции и каких-то непонятных мне «годовых процентов», определялась теперь наследником в 3743 рубля — эта скрупулезность поразила меня до глубины души. Деньги предлагалось выслать на указанный абонентский ящик. За этим шло уверение в совершенном почтении, сегодняшняя дата и расфуфыренная подпись.
Прочитав письмо, я некоторое время сидел, чувствуя, что чего-то в этой жизни не понимаю. Поглядел на конверт — обратного адреса там не было, почтовый штемпель стоял сегодняшний. Перечитал еще раз. Кажется, начал понимать. Святая простота В. В. Картушко имела под собой, очевидно, какое-то психоневрологическое обоснование, но вникать в эту проблему я, конечно, не стал, а приобщил текстовку и конверт к сочинению мудрецов из префектуры — в папку «На подпись», решив, что и с В. В. Картушко должен разбираться босс. После этого я взял журнал регистрации входящих документов, пометил дату и вписал в него все три корреспонденции; против первой проставил «исполнено», а против двух прочих — «отправлено в контору», проштамповал бумажки резиновым клише «Вх», проставил номера… Занимаясь этим, я позволил себе поумничать, рассуждая о том, что, дескать, деньги есть род социальной энергии, нечто вроде потенциальной энергии в механике: тело, обладающее потенциальной энергией, находится в неустойчивом положении, например шарик на вершине горки. Силы окружающего мира стремятся скатить шарик вниз, лишить его потенциала. То же и с человеком — мир так и норовит высосать, вырвать, выжать из него деньги, сбросить его в денежную яму. Три письма! Такие разные, а смысл один: дай деньги… Тогда, развил я мысль далее: те люди, что сколачивают состояние, — они, значит, обладают некоей силой, меняющей направление движения — деньги текут к ним, а не от них, они призывают деньги внутрь какого-то заколдованного круга, подобно тому как шаман призывает духов пляской с бубном… Мысль эта показалась мне красивой, и я с полминуты, прищурясь и прикусив зубами ручечный колпачок, приятно оглаживал ее в сознании, но что-то мешало мне, что-то раздражительное. Выйдя из философского забвения, я с некоторым недоумением понял, что это «что-то» находится не во мне, а снаружи. Еще через мгновение до меня дошло, что это из буфета доносится непонятный и подозрительный шум, сильно смахивающий на ссору, причем общий гомон пронизывал визгливый деревенский фальцет Анны, которой там, в буфете, находиться совершенно ни к чему.
— Федор, — удивился я. — Что там за шум?
Федор тоже казался озадаченным.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Они уже минут пять как разгалделись.
Это был явный непорядок, и я отправился устранять его. Посетителей в буфете, к счастью, не было, а у стойки имелись буфетчица Нина, Иван Петрович и взволнованная, разгоряченная Анна. Форменный ее голубой чепчик сбился набок. В глубине кухни сновали шустрые поварята.
— Так, — сказал я металлическим голосом, приближаясь к троице. — Что у вас здесь происходит? Вы знаете, что шумите на всю гостиницу?
К удовлетворению моему, Нина и Анна заглохли, а Иван Петрович внушительно выкатил глаза и пояснил:
— Локальная катастрофа, Антон Валерьянович. Молоко скисло.
Иван Петрович был отличный мужик, добрый, порядочный и трудолюбивый, грозный к своей кухонной челяди, но без малейшего злопамятства — просто уж очень он любил порядок и не терпел никакой расхлябанности. Единственный — безобидный, впрочем — заскок был у повара: неукротимая тяга к употреблению всяких мудреных слов и выражений. Видимо, ему казалось, что такая манера разговора есть верх респектабельности.
— Молоко скисло, — сурово повторил я, глядя на Анну. — Так что же теперь, верещать на всю улицу?
Анна надулась и засопела носом.
— У нее на этот счет своя гипотеза, — сообщил Иван Петрович, а симпатичная большеротая Нина насмешливо заулыбалась.
— Сами вы гипотеза, Иван Петрович, — сердито, но с опаской огрызнулась насупленная Анна. Но Иван Петрович был выше подобных обид.
— Вот, извольте видеть, — добродушно хмыкнул он в усы, а Анна затеребила руками передник.