Перевёрнутый мир

Я далек от намерения очернить всех следователей. Сам знаю среди них энтузиастов правосудия, бескорыстных и самоотверженных тружеников с небольшой зарплатой и тяжелым бременем дел. Но опубликованные данные недавно проведенного выборочного опроса судей показывают, что 82 процента их оценивают работу следственных органов как плохую или посредственную. Мне трудно судить, как нужно усовершенствовать критерии и стимуляцию труда следователя — это виднее профессионалам. Скажу лишь, что, на мой взгляд, если бы удалось разгрузить следователя, он мог бы внимательнее и спокойнее относиться к каждому делу. С целым рядом проступков общество вполне могло бы справиться воспитательными и административными мерами, а также воздействием общественного мнения, без помощи закона, стало быть, без суда и следствия. Например, лет десять назад из кодекса исчезла статья о суровых наказаниях за скотоложство. Что-то незаметно, чтобы с той поры этот порок широко распространился и чтобы пострадали колхозные стада. И такие “резервы” в кодексе еще есть (их указывают в прессе).

Только ли следователь в двойственном положении? Прокурор — блюститель законности, он должен быть образцом объективности. Но ведь в суде он выступает как обвинитель. Он поддерживает обвинение, сформулированное следствием, и запрашивает наказание. Более того, почти в половине случаев он уже дал санкцию на арест и во всех — подписал обвинительное заключение. Поэтому он почти всегда отстаивает обвинение до конца. Он должен отстаивать интересы государства, но получается (объективное положение таково), что он отстаивает и амбиции своего ведомства. Если суд “дал” меньше (или много больше) запрошенного, психологически это неудача для обвинителя, а оправдательный приговор — что-то вроде поражения.

“Кресты” с высоты птичьего полета

Въезд автозака в “Кресты”

Восточный “Крест”, вид с Невы.

“Кресты” вблизи — корпус (“Крест”) с окнами и внешняя стена с колючей проволокой. Но железные жалюзи с окон сняты, а во время описываемых событий они были на месте.

“Кресты” — вид с набережной Невы.

“Кресты”. Камера во время ремонта — без населения. На окнах видны железные жалюзи.

Ремонт камеры в более позднее время: шконки устроены уже не в два, а в три яруса.

“Кресты”. На прогулке в тюремном дворике — небо в клеточку.

“Кресты” на закате

Этот снимок дает некоторое представление о жизни в камере “Крестов”, хотя во время пребывания там автора было не три, а два яруса шконок, а на окнах были намертво закреплены железные жалюзи.

Единственной родственницей автора в Ленинграде была золовка его двоюродной сестры Анна Николаевна Нев-Хазанова. Больше года эта женщина (ныне ей за 90) регулярно носила передачи и выстаивала долгие тюремные очереди.

Кадры из документального кинофильма. НТВ специально, получив разрешение у начальства тюрьмы, привело автора в “Кресты”, поводило по лестницам, завело в пустую камеру (правда, без жалюзей на окне) и взяло интервью в ней. Это было два десятилетия спустя после событий.

Судья это понимает, и ему по многим причинам не резон ссориться с прокурором. Одна из них такая: если прокурор опротестует оправдание и высший суд с ним согласится, то судье несдобровать, а если смягчат или отменят слишком суровый приговор, то ему ничего не будет. Ну, пожурят. Накопится таких многовато — укажут. Да и свои причины есть у судьи отворачиваться от возможностей оправдания или, правильнее сказать, от обязанности и от радости оправдать невиновного. Для судьи, по крайней мере еще совсем недавно, это не было радостью. Его, по закону независимого, могли обвинить в либеральничанье, так или иначе выразить недовольство. Ему, независимому, спускали сверху установки, какой мерой в данный момент взвешивать содеянное подсудимым, оглядываться или нет на его бывшие должности, мнимые или действительные заслуги. Звонили сверху по телефону в святая святых — совещательную комнату, где вершится заключительный акт суда — составляется приговор.

Но кроме судьи в процессе участвуют и народные заседатели, равноправные с ним в решении судеб людских! Да, участвуют. На жаргоне заключенных они прозываются “кивалы”. В судах я понял, какое это меткое определение: сидят неподвижно, как манекены, по сторонам судьи и, когда возникают процедурные поводы для коллективного решения, судья вопросительно поворачивает голову направо, налево, а “кивалы” молча кивают. Судья объявляет: “Суд, посовещавшись на месте, постановил…” Секретарь заносит в протокол результаты совещания. Обычно этим видимая функция заседателей и ограничивается.

8. Перестройка — время реформ. В скрижали истории занесены судебные реформы 1860-х годов. Они существенно демократизировали российское общество после отмены крепостного права, изменили правосознание народа. Это они создали суд, который оправдал Веру Засулич, стрелявшую в палача-генерала за то, что он приказал высечь заключенного. У суда присяжных были свои недостатки, их горько высмеивал Лев Толстой в “Воскресении”. Да, были. И все же…

Ныне все чаще раздаются голоса о необходимости судебной реформы, и мне кажется, она должны быть широкой, глубокой, отвечающей духу добрых перемен во всех сферах жизни нашего общества. Нужны гарантии от произвола и нарушений справедливости. Такие гарантии, на мой взгляд, подразумевают разделение функций между разными правоохранительными органами и расширение прав адвоката. Как уже предлагалось в прессе, адвокат должен участвовать в деле, начиная с предварительного следствия. Ничем не оправдано, что он может исполнять свои функции лишь с момента, когда его клиенту уже предъявлено обвинение, ибо к этому времени подозреваемый может запутаться в трех соснах от незнания собственных прав и понести непоправимый ущерб от незаконных действий. Речь не идет об ознакомлении адвоката еще в ходе следствия со всеми материалами, собранными следователем, — это помешало бы следствию, но присутствовать на допросах и консультировать своего клиента он может без ущерба для следствия — если, конечно, оно ведется законным образом. А вот незаконные методы допроса это исключит. Да и ложные жалобы на следователя — тоже.

Не менее необходимо существенно ограничить охоту следователей избирать “мерой пресечения” арест, содержание под стражей. Это далеко не так часто необходимо, как делается. А изоляцию подследственного надо лишить тюремного характера. Никто не требует замены тюрьмы отелем-люкс, но любой человек, чья вина еще не доказана, не должен ждать решения своей участи в условиях, которые уже сами по себе являются тяжелейшим наказанием. Мне представляется, что пока суд не вынес окончательный приговор, подследственного или подсудимого полагалось бы содержать в условиях, близких к обычному общежитию, с полноценным питанием, с предоставлением всех возможностей для подготовки к защите на суде.

Хочу поддержать и такое предложение (оно тоже высказывалось в печати): отделить следствие от прокуратуры и милиции, выделить его в самостоятельное ведомство. Стоит подумать над тем, кому надлежит выступать в качестве обвинителя: разумно ли соединять надзор прокурора (и только ли над следствием?) с задачей, по самой своей специфике односторонней и необъективной — с поддержкой обвинения на суде? Прокурор — фигура, в которой общество воплощает авторитет закона. Нельзя ли избавить такую фигуру от азарта состязания?

Я целиком на стороне идеи размежевать функции заседателей и судьи, то есть вернуться к суду присяжных. Заседатели все равно не то же, что судья: у них, как правило, нет профессионального опыта юристов. Уравнивать их в правах и обязанностях бессмысленно. В суде присяжных (как бы их ни называть) функции разделены. Присяжные-непрофессионалы (их больше, чем двое) уходят в совещательную комнату и сами, независимо ни от кого, на основании своего житейского опыта отвечают на заданный им вопрос относительно виновности подсудимого в предъявленном составе преступления. И выносят вердикт: “виновен” или “не виновен”. Или “виновен, но заслуживает снисхождения” и т. п. А уж тогда судья-профессионал, руководствуясь кодексом и своим развитым правосознанием, назначает наказание. Но виновность определена не им, а коллегией присяжных заседателей, над которыми он не властен и на которых он повлиять не может.