Перевёрнутый мир

— От тебя не уведешь, — мрачно пошутил я.

— А вот это ты верно заметил. От меня никуда нельзя спрятаться. Разве что скатиться в пропасть. Помнишь, ты уже был на ее краю.

Я не помнил. Это помнил Ростик. Возможно, там он и оказался.

— Так что советую со мной дружить. — Лютик уже успел отрезветь и, похоже, собирался наверстать упущенное. — А вот эта девочка с зелеными, как изумруд, глазками и чистенькой, как утренняя заря, душой и вправду хочет стать кинологом?

— Правда, Лютик, правда, — я невольно сжал кулаки.

— Прекрасная профессия. Ки-но-лог! Мы все, Ростя, кинологи. В некотором роде. Только вместо собак приручаем и дрессируем артистов. А насчет Подлеева и думать забудь. Эта сволочь не иначе как на «Оскара» претендует. И представляешь, этой дрянной душонке везет! Он такой сценарий откопал у какого-то зачуханного студентишки с Урала! Уметь надо! Но ничего… У нас будет не хуже, нет, черт побери, у нас будет в тысячу раз лучше! Студентишки — они народ пока чистенький. Подобострастный. Потому что будущего у них еще нет. Я, знаешь, Ростя, уже понял, что для искусства нужно искать людишек только с юношеским прошлым. Как твоя дамочка с собачкой. Тогда выигрыш обеспечен. Люди с созревшим настоящим — они гнилые. А если им еще светит будущее! Тогда конец фильму, усек?

— У нас уже есть сценарий, — мрачно выдавил я, глотая второй бокал «мартини». — Чего еще надо?

— В том-то и дело, что ничего, и этого сценария тоже! Мы отказываемся от него во имя будущего, и во имя памятника на могиле Подлеева. У подножья которого мы положим цветы.

— Зачем? — Я пожал плечами. — Сценарий довольно прочный, уважаемого человека…

— Уважаемые — все с прошлым, Ростя, мы же будем искать людей с будущим. Которые еще смеют думать, что будущее прекрасно! И пусть думают! Дадим им осознание этого счастья бесплатно. А сами снимем прекрасный фильм, усек? Ни одно дело не проходит напрасно, поверь. А эти юные неопытные души проживут прекрасную, юную, неопытную жизнь. Так подарим им счастье!

Я не понимал, о чем говорит Лютик. Мне кажется, я порядком надрался. Я вглядывался в эти лица, и они все казались удивительно похожими. Правда, можно было разбить их по группам и типам. Словно маленькие фан-клубы. Здесь было много смазливых рекламных Эдиков, толстых красномордых режиссеров Лютиков, легкомысленных пушистых и теплых Любаш, готовых отдать любовь первому встречному, много продюсеров с их молодыми женами, стреляющих глазками направо и налево. И конечно, уйма широкоплечих суперменов Ростиков. А я — один из них. И меня словно не было. Они маячили перед моими глазами, словно персонажи самого дешевого сериала, в котором вместо любви бушуют слезливые страсти. Вместо дружбы заключают сделку. Вместо правды — поток грязной лжи. Они были моим сегодняшним днем, от которого совсем недавно меня пыталась спасти Рита. А я отказался от этого спасения. Что, впрочем, еще не означало, что я собирался отказаться от себя. Хотя, по-моему, уже начинал забывать свое имя. Боже, как же меня звали когда-то? Старое, редкое, по-моему, очень сильное имя, данное мне родителями с любовью.

— Даник, — прошептал я пересохшими губами. — Даник, прости меня…

Я услышал хихикающий тоненький голосок Лютика.

— Еще перед кем-то согрешил. Кто этот Даник? Нужно запомнить…

И я провалился в пропасть. Там, в низине, шумел густой темный лес. Я всегда думал, что лес растет наверху, ближе к солнцу. Неужели я ошибался? В яме возвышались сосны, пахнущие терпкой смолой, иголки которых кололись, как острые копья. Приглушенно пели лесные птицы. А наверху, над моей головой, у края стоял настоящий Ростик. Он смеялся. И я протянул к нему руку.

— Вытащи меня отсюда.

— Зачем? — он пожал плечами.

— Я не должен расплачиваться за тебя или за тебя жить. Я даже любить за тебя не могу.

— А кто тебе сказал, что не можешь? И разве тебе плохо?

Я огляделся. Леса уже не было. В низине стояли столики, на них бронзовые подсвечники. Я взял со столика бокал вина и залпом выпил.

— Разве тебе плохо? — спросил сверху Ростик.

— А тебе было плохо? — ответил я вопросом на вопрос.

— Ты лучше знаешь, — пожал плечами Неглинов.

— Что с тобой происходит? Где ты? — вдруг спросил я.

— Не знаю. Это можешь знать только ты.

— Странно, уже совсем не пахнет лесом. И птицами не пахнет. Все ушло, Ростик? — я жадно вдохнул воздух. В воздухе приторно запахло лютиками.

— Наверно.

Вдруг я увидел, что наверху стоит не Ростик, а я. И закричал. И стал бить кулаками по песочной стене.

— Ты не имеешь права! Ты не имеешь права быть там! И почему? Там должен быть я! Там я! И там мое место!

— Нет, ты — здесь. По собственному желанию. И не все ли равно?

— Пожалуйста, отпусти меня, вернись! Я не хочу здесь жить! Я хочу туда! Где жил и где жить имею все права. Ты же ничего не имеешь!

Мой двойник смотрел на меня сверху глубокими задумчивыми глазами, взметнув густые брови, его лицо было покрыто щетиной, его руки были мозолисты, а тело покрыто коричневым деревенским загаром. Где-то вдали стояли его родители. А вокруг шумели многовековые сосны, пели соловьи, и на могиле костюмерши расцветала сирень.

Я сидел на полу посреди ночного клуба, где дымились сигареты, лилось вино, пьяно хохотал Лютик, развязно обнимая очередную подругу. Слышался звон бокалов. А за столиками все шептали на ухо друг другу, что настоящая фамилия режиссера не Горлеев, а Подлеев.

— Здравствуй, Ростик, — крикнул он мне сверху. — Тебе протянуть руку?

— Нет, — хрипло ответил я. — Уже все кончено. Или все начинается, я еще не знаю…

Я больно ударился головой о стол и наконец-то очнулся. Мой мимолетный сон ушел с облаками сигаретного дыма. Среди облаков стояла Лида. Я долго, мучительно вглядывался в ее красивое лицо, чтобы понять, правда ли это. Она ли это. И почему она так вдруг, непрошено, явилась из прошлого. Я ошибся. Она была всего лишь настоящим. Это ее я так беззаветно, так преданно любил тысячу лет назад в Сосновке. Это ради нее я предал свой дом, своих друзей и свою собаку. И все же она была из настоящего.

— Вам плохо? — встревожено спросила она.

Видок, похоже, у меня был еще тот. Бледен, как мел, безумный взгляд, дрожащие руки. Спрашивать, плохо мне или нет, было излишне.

— Да, спрашивать, похоже, излишне. — Она слегка прикоснулась к моей дрожащей руке. — Я вижу, что плохо.

Черт побери, она по-прежнему умела озвучивать мои мысли.

Она молча помогла мне подняться и, взяв под руку, повела к выходу.

— Ее зовут Лида! — кричал мне вслед пьяный Лютик. — Ей не очень везет в кино. Но с поклонниками у нее все в порядке!

Лида вывела меня на улицу. Осенний промозглый ветер с дождем вскружил голову, ударил в нос так, что я захлебнулся. И опьянел еще больше. Мне стало совсем худо. Лида открыла дверцу серебристого автомобиля, кое-как меня усадила и даже участливо прикрыла ноги пледом.

«Господи, неужели она меня узнала?» — вертелась в моей голове единственная трезвая мысль. Неужели? Ну конечно, иначе зачем бы она пыталась меня спасти от этого угарного дыма, от этих лживых насквозь людей. Она меня узнала. Ну и хорошо. Ну и слава богу. Наконец-то кончится этот кошмар. Лучше уж угодить в тюрьму за присвоение чужого имени, чем жить безымянным. И разве сейчас я не в тюрьме? Просто нет железной решетки, а, впрочем, разве ее нет, и разве меня не бьют железными прутьями? Бьют так, что я теряю собственное имя, свою настоящую биографию, себя самого, в конце концов. Господи, как хорошо, что кончился этот кошмар. И как хорошо, что она меня узнала.