Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944
Шрифт:
Ничто не вызывало большей зависти у итальянского диктатора, чем солдаты Гитлера, и это было истоком их странной дружбы, которая основывалась на истинно фрейдистской смеси любви и ненависти. Все, что было у Гитлера, – самолеты «Штука», танки, подлодки, бесчисленные дивизии, парашютисты, элитные войска – очень хотелось бы иметь и дуче, невзирая на его скудные ресурсы и полное отсутствие заинтересованности и энтузиазма со стороны подавляющего большинства итальянского народа, который 10 июня 1940 года вступил в войну с явным нежеланием воевать и плохо скрываемым отвращением.
В погоне за своими наполеоновскими мечтами Муссолини отпраздновал завоевание Абиссинии, заставив покорный парламент назначить его и короля Виктора-Эммануила первыми маршалами новой империи, спровоцировав тем самым один из самых глубоких конституционных кризисов, случившихся со дня его прихода к
Тысячи и тысячи итальянцев были переправлены в Германию, упрятаны в лагеря и принуждены были трудиться на благо нацистской военной экономики. Добровольцы, собранные из жалких остатков игрушечной армии Муссолини, были сгруппированы в четыре дивизии и обучены немецкими инструкторами. Таковы были войска, которые должен был проинспектировать дуче и которым должен был вручить знамена.
Итальянские и немецкие организаторы этого военного мероприятия ждали его со смешанными чувствами. На что будет похожа эта первая встреча павшего диктатора и плохо экипированных солдат, которых он вел от одного поражения к другому в качестве первого маршала империи? Вопреки наглой и непоколебимой уверенности многих немцев, итальянский солдат и его командиры низшего и среднего звена вовсе не были трусами – в самом деле, они сделали все, что могли, в Северной Африке и России, воюя в тяжелейших условиях, как физических, так и психологических. Не случится ли так, что они, переполняемые до краев ненавистью и жаждой мести, бросятся на человека, виновного в их прошлых и теперешних несчастьях, и разорвут его на куски?
Солдаты и вправду бросились к нему, но не так, как я себе представлял, и почти разорвали его на куски, но не так, как мне думалось.
Из Флоренции, где я снова предался мечтаниям о возвращении Медичи, я был срочно вызван в Маттарелло близ Тренто, чтобы присоединиться к окружению дуче. Здесь я увидел уже другого Муссолини. В последний раз я видел его во время поездки из Рима в замок Клессхайм в апреле 1944 года. В тот раз во время его первой встречи с Гитлером со дня основания пресловутой Республики Сало дискуссия в основном была посвящена итальянцам, интернированным в Германию, и многочисленным жалобам на созданное немцами на озере Гарда правительство. Когда Гитлер, который во время этой беседы жадно глотал разноцветные таблетки, наконец позволил своему последнему другу и союзнику вставить слово, последовал резкий взрыв эмоций и политического фейерверка.
На этот раз дуче решил принять позицию стоика и взял себе за образец философа-императора Марка Аврелия. Вообще Марк Аврелий был в тот момент самой подходящей фигурой для подражания, ибо он так же был обеспокоен набегами орд варваров, как и оба диктатора, с ужасом ожидавшие неизбежного вторжения России и западных союзников в Третий рейх и в ту часть Италии, которая находилась еще под юрисдикцией Муссолини.
Великий человек был спокоен и молчалив и вел себя с достоинством, что стирало из памяти его былые позы и помпезность. Первое, что он сделал, пригласив меня в вагон специального поезда, – это спросил, знаю ли я Платона. Мне пришлось ответить отрицательно. Я читал когда-то платоновский «Пир» – исключительно из литературного интереса, – но это было как раз то самое произведение, к которому Муссолини проявлял меньше всего интереса. Он улыбнулся сочувствующе и показал мне другие труды Платона из своей походной библиотеки, а затем прочитал мне интересную, но беспредметную лекцию о своем новом кумире. Поскольку большая часть сказанного была для меня совершенно неизвестной, а у дуче с сентября 1943 года было мало шансов освежить свой немецкий, я слушал его философский урок молча и с удовольствием, но поинтересовался, не собирается ли он осчастливить свои войска диссертацией на эту тему.
И хотя эта беседа о Платоне не развеяла моих сомнений, они оказались безосновательными. Где бы ни появлялся диктатор, превратившийся в философа, перед своими новыми преторианцами, повсюду его встречал гром аплодисментов. Но кому были адресованы эти вспышки латинского темперамента: дуче былых времен или человеку, который для этих безродных, отчаявшихся людей, ставших против своей воли игрушками судьбы, олицетворял их бедную, презираемую и преданную родину?
Это был не тот восторг, которым встречали Наполеона на его пути с острова Эльбы в Париж, когда паролем было имя Наполеон, и только Наполеон. Я подозреваю, что эмоциональный
подъем был направлен не столько на Муссолини, сколько на Италию – место, где жили жены, дети и матери этих обученных немцами солдат, место, где пили кьянти, ели спагетти и наслаждались солнцем и голубым небом.Я уверен, что Бенито Муссолини не питал иллюзий относительно настроений своих солдат, что только усиливало мое восхищение платоническим спокойствием и здравым скептицизмом, с которым он справлялся с этой дилеммой в своих речах. Он сам назвал свое обращение к командирам одной из дивизий диалогами в стиле Сократа, а я про себя окрестил один из его риторических всплесков – «О благодарности». Я помню эту речь и по сей день.
Это было в Зеннелагере, где на горизонте виднелся лес, воспоминания о котором столь дороги для каждого римлянина, Тевтобюргерский лес. Маршал Грациани, военный попутчик Муссолини, заговорил о погибших легионах императора Августа, которые под руководством Варуса потерпели здесь позорное поражение – в компенсацию за него нынешние германцы обучили и экипировали в этих местах четыре новые итальянские дивизии. Легендарный старик с копной спутанных седых волос – настоящий Блюхер alla italiana – был встречен аплодисментами – весьма бурным, но совершенно невоенным проявлением восторга.
Августейший Бенито с серьезным лицом, замерев на месте, выслушал пылкую речь своего маршала. Но вот наступил его момент. Его речь была совсем не похожа на то, чего ждали офицеры и сержанты, молодые и старые, сочувствующие и равнодушные, спокойные и возбужденные.
Ни разу не повысив голоса до крика, без своих прежних диктаторских жестов, этот когда-то великий человек произнес короткую, но блестящую речь о благодарности.
Нам показалось, что Зеннелагерь и немецкая учебная зона вдруг исчезли, и над землей Испании и Абиссинии снова взвились знамена Италии, корабли ее когда-то могучего флота снова появились в Маре-Нострум, а албанские гвардейцы в белых мундирах маршируют под звуки оркестра по улицам Рима, чтобы занять свои посты в королевском дворце. А одинокий человек на трибуне продолжал вспоминать об обручальных кольцах, которые итальянские матери и жены по призыву королевы Елены пожертвовали в пользу армии, огромную империю, которую выковали фашизм и его армия для блага перенаселенной родины, маршалов и адмиралов, которые своими золотыми позументами и медалями обязаны ему, Муссолини. Снова и снова звучало слово «предательство». Кто только не предавал его самого и фашизм! Только от людей, собравшихся вокруг платформы, – и здесь спокойный голос дуче взлетел вверх на почти невоспринимаемый уровень, – только от них он не ждет измены!
– Чего я прошу у вас, заслуженные офицеры и солдаты новой армии? Только благодарности – достаточной благодарности, чтобы исполнить долг перед родиной, которая после того, что произошло с сентября 1943 года, может быть названа только Итальянской социальной республикой. Я хорошо осознаю, что многие, если не большинство из вас, беспрекословно выполнили бы приказ, если бы главными в нем были слова: «С тобой, Бенито Муссолини, – да! С тобой, фашизм былых времен, – нет!» Офицеры и солдаты Италии, после сказанного мной сможете ли вы отделить Бенито Муссолини от его прошлого, от создания империи, от завоевания Абиссинии и Албании?
Они не могли. Они радостно кричали, обнимались со слезами на глазах и подбрасывали вверх свои фуражки: они только что услышали голос своей родной земли, своей родины. Свергнутый диктатор, которого вернули к жизни Гитлер и десантники Скорцени, встретил свой последний триумф с бесстрастным лицом, а немецкие инструкторы тупо пялились на этот совсем не военный переполох в зале и бормотали про себя: «Ох уж эти итальяшки!»
Наконец гвалт утих, и человек, который вызвал его, вместе со своей итало-немецкой свитой сел в специальный поезд, где Муссолини снова смог посвятить себя Платону. Мы все были уверены, что описанная выше сцена окажет огромное влияние на беседу, которую он собирался повести со своим товарищем по несчастью, Адольфом Гитлером, в «Волчьем логове» на следующий день, 20 июля. Но вышло так, что судьба рассудила иначе.
День с утра выдался влажным и душным. Ничто не радовало участников поездки, которая постоянно прерывалась воздушными тревогами. Все вздохнули с облегчением только во время одной из вынужденных остановок, когда Муссолини вышел из вагона, чтобы размять ноги. В эту минуту из леса появилась группа детей, словно сошедшая со страниц сказок братьев Гримм. Они угостили дуче свежей ежевикой, пугливо посматривая на него, будто он был Волком из сказки о Красной Шапочке. После этого мы продолжили наше путешествие на восток.