Переводы из Уильяма Йейтса(Григорий Кружков) Великое колесо возвращений
Шрифт:
В которой были сражены
Храбрейшие мужи страны,
И бой у брода былью стал,
Бард на дощечках записал,
В которых намертво срослись,
Обнявшись, яблоня и тис,
Все саги о любви, что знал.
Пусть птицы и тростник всю ночь
Певца оплакивает дочь;
Любимейшая, что мне в ней!
Ты и прекрасней, и мудрей,
Ты выше сердцем, чем она,-
Хоть и не так закалена
Гоненьем, странствием, бедой;
Но птицы и тростник седой
Пускай забудут тех, других
Влюбленных — тщетно молодых,
Что
Неутоленными легли.
"В СЕМИ ЛЕСАХ" (1904)
НЕ ОТДАВАЙ ЛЮБВИ ВСЕГО СЕБЯ
Не отдавай любви всего себя;
Тот, кто всю душу дарит ей, любя,
Неинтересен женщине — ведь он
Уже разгадан и определен.
Любовь занянчить — значит умертвить;
Ее очарованье, может быть,
В том, что непрочно это волшебство.
О, никогда не отдавай всего!
Запомни, легче птичьего пера
Сердца любимых, страсть для них игра.
В игре такой беспомощно нелеп,
Кто от любви своей и глух, и слеп.
Поверь тому, что ведает финал:
Он все вложил в игру — и проиграл.
ПРОКЛЯТИЕ АДАМА
В тот вечер мы втроем сидели в зале
И о стихах негромко рассуждали,
Следя, как дотлевал последний луч.
"Строку, — заметил я, — хоть месяц мучь,
Но если нет в ней вспышки озаренья,
Бессмысленны корпенье и терпенье.
Уж лучше на коленях пол скоблить
На кухне иль кайлом каменья бить
В палящий зной, чем сладостные звуки
Мирить и сочетать. Нет худшей муки,
Чем этот труд, что баловством слывет
На фоне плотско-умственных забот
Толпы — или, как говорят аскеты,
В миру". — И замолчал.
В ответ на это
Твоя подруга (многих сокрушит
Ее лица наивно-кроткий вид
И голос вкрадчивый) мне отвечала:
"Нам, женщинам, известно изначала,
Хоть это в школе не преподают, -
Что красота есть каждодневный труд".
"Да, — согласился я, — клянусь Адамом,
Прекрасное нам не дается даром;
Как ни вздыхай усердный ученик,
Как ни листай страницы пыльных книг,
Выкапывая в них любви примеры -
Былых веков высокие химеры,
Но если сам влюблен — какой в них толк?".
Любви коснувшись, разговор умолк.
День умирал, как угольки в камине;
Лишь в небесах, в зеленоватой сини,
Дрожала утомленная луна,
Как раковина хрупкая, бледна,
Источенная времени волнами.
И я подумал (это между нами),
Что я тебя любил, и ты была
Еще прекрасней, чем моя хвала;
Но годы протекли — и что осталось?
Луны ущербной бледная усталость.
БЛАЖЕННЫЙ ВЕРТОГРАД
(Скача верхом на деревянной скамейке)
Любой бы фермер зарыдал,
Облив слезами грудь,
Когда
б узрел блаженный край,Куда мы держим путь.
Там реки полны эля,
Там лето — круглый год,
Там пляшут королевы,
Чьи взоры — синий лед,
И музыканты пляшут,
Играя на ходу,
Под золотой листвою
В серебряном саду.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня,
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь,-
Отрава для сердец".
Когда там жажда битвы
Найдет на королей,
Они снимают шлемы
С серебряных ветвей;
Но каждый, кто упал, восстал,
И кто убит, воскрес;
Как хорошо, что на земле
Не знают тех чудес:
Не то швырнул бы фермер
Лопату за бугор -
И ни пахать, ни сеять
Не смог бы с этих пор.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня.
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь,-
Отрава для сердец".
Снимает Михаил трубу
С серебряной ветлы
И звонко подает сигнал
Садиться за столы.
Выходит Гавриил из вод,
Хвостатый, как тритон,
С рассказами о чудесах,
Какие видел он,
И наливает дополна
Свой золоченый рог,
И пьет, покуда звездный хмель
Его не свалит с ног.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня.
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь,-
Отрава для сердец".
"ЗЕЛЕНЫЙ ШЛЕМ И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ" (1910)
СЛОВА
"Моей любимой невдомек, —
Подумалось недавно мне, —
Что сделал я и чем помог
Своей измученной стране".
Померкло солнце предо мной,
И ускользающую нить
Ловя, припомнил я с тоской,
Как трудно это объяснить,
Как восклицал я каждый год,
Овладевая тайной слов:
"Теперь она меня поймет,
Я объяснить готов".
Но если бы и вышло так,
На что сгодился б вьючный вол?
Я бы свалил слова в овраг
И налегке побрел.
НЕТ НОВОЙ ТРОИ
За что корить мне ту, что дни мои
Отчаяньем поила вдосталь, — ту,
Что в гуще толп готовила бои,
Мутя доверчивую бедноту
И раздувая в ярость их испуг?
Могла ли умиротворить она
Мощь красоты, натянутой, как лук,
Жар благородства, в наши времена
Немыслимый, — и, обручась с тоской,
Недуг отверженности исцелить?
Что было делать ей, родясь такой?
Какую Трою новую спалить?