Перевоплощение

У вольера Дэниела начала собираться толпа. Если бы Дэниел не был так поглощен разрушением собственного вольера, он мог бы заметить на многих лицах выражение полного недоумения, а на некоторых даже ужаса.

Но Дэниел ничего не видел, кроме ставшего ненавистным вольера, этой стеклянной тюрьмы, отрезавшей его от такой желанной свободы. Вольер трясся, вольер стонал, но Дэниел был безжалостен и бесчувственен. Он даже не чувствовал, как его тело охватывает боль от многочисленных ушибов и синяков, от которых не могла спасти даже его великолепная шерстка.

Наверное, мало кто из наблюдавших за буйством кота пожелал бы в эти минуты взять его в свой дом. Но Дэниел и не хотел, чтобы его забирали в чей-либо дом. Он хотел только одного: добраться до Лох Ломонда, затеряться среди его лесов и гор, и жить в гордом одиночестве, тоскуя или радуясь, плача или смеясь. Неважно. Главное, что он будет один и никто не увидит его эмоций, никто не осудит, никто не осмеет, никто не даст пинок под зад и никто не запустит тапком в голову.

Совершая очередной безумной полет по вольеру, Дэниел почувствовал, как чья-то рука схватила его за шею, еще одна – ухватила за тело и прижала к полу. Что-то острое вонзилось в тело. Дэниел зашипел от боли и попытался освободиться от хватки, но руки держали крепко. В конце концов, он прекратил предпринимать попытки освободиться и затих.

Дэниел лежал на полу, закрыв глаза и слушал, как в висках стучит кровь, а в груди колотится сердце. Тело все так же было прижато к полу. Сквозь стекло вольера до него доносился возбужденный гул голосов, но что именно говорили Дэниел разобрать не смог. Знакомый туман начал просачиваться в сознание, требуя к себе самого пристального внимания. Но теперь Дэниел не собирался сопротивляться его чарам, тихому и тонкому зову, манившему куда-то в темноту, туда, где неведомо мерцание ярких звезд, но где Дэниел уже был и куда готов был вернуться снова. Он устал. Его тело болело так, словно побывало на наковальне. Голова раскалывалась от множества иголок, которые некто, не знающий сострадания и жалости, вонзал одну за другой в его измученное сознание. Да, Дэниел готов был погрузиться в водоворот непроницаемой темноты и вечной тишины. Улыбка тронула его губы, несколько оголив клыки. Дэниел почувствовал, как затрепетало его тело, как отозвалось пьянящей дрожью на скорое избавление от боли, страданий и зла, присущего этому миру. Сознание Дэниела затуманилось, затем туман рассеялся, а вместо него пришла тьма. Бережно и нежно, как заботливая мать, окутала она сознание своим неусыпным вниманием, подхватила на крылья невесомости и увлекла за собой в царство беспамятства.

Глава 10. В ожидании неизвестности

Прикосновение чьей-то руки к голове вырвало сознание Дэниела из страны бесконечности и вернуло в реальность. Дэниел тряхнул головой, приходя в себя. Нос дернулся, втягивая новую порцию затхлого воздуха, воздуха так не похожего на чистый, кондиционируемый воздух вольера. Теперь, когда чувствительность вернулась, Дэниел почувствовал, что лежит на чем-то холодном. Он открыл глаза и повернул голову сначала в одну сторону, затем в другую. Нет, это определенно был не вольер. Помещение, в котором находился Дэниел, было небольшим, прямоугольным, выкрашенным в серый цвет, с бетонным полом и одной стеклянной стеной, сквозь которую Дэниел видел коридор и несколько других, подобных этой комнате клетушек. Яркий свет, льющийся с потолка коридора, проникал в комнаты и освещал их. Своего освещения в комнатах не было. Большинство комнат, которые видел Дэниел, были пусты, только в двух из них, самых дальних, Дэниел заметил парочку дворняжек.

Недалеко от Дэниеля стояла пустая миска, чуть дальше знакомый судок. В противоположном углу помещения лежало какое-то тряпье, по всей видимости, служившее подстилкой.

– Очнулся? – услышал Дэниел знакомый голос.

Дэниел поднял голову и увидел Эн. Девушка сидела рядом на корточках и гладила его спину.

– Ну и напугал же ты всех. Словно бес в тебя вселился. Пришлось сделать укол, иначе тебя было не успокоить. Рон был прав, ты агрессивный. Это очень плохо. Из-за этого тебя, скорее всего, решат усыпить. Мне очень жаль… Хорошо, что ты меня не понимаешь, – Эн убрала руку с тела Дэниеля и окинула взглядом комнату. – Сейчас ты в карантине, – при этих словах Дэниел снова посмотрел по сторонам. Ему не нравилась эта комната. Слишком уж она была мрачной.

– Теперь карантин твой дом. В приют ты уже не вернешься, – донесся до сознания Дэниела голос девушки. – Сейчас я тебя оставлю ненадолго. Когда вернусь, принесу поесть. Судя по остаткам еды, которую ты разбросал по вольеру, ты так ничего и не ел. Надеюсь, в этот раз ты будешь вести себя спокойнее. Это в твоих же интересах. Но если ты хочешь, чтобы тебя усыпили раньше, то можешь и побуянить. Ну, ладно, ты все равно меня не понимаешь. Иногда я как будто забываю, что вы, животные, не способны понимать человеческую речь. Ладно, пойду, а ты будь паинькой, иначе придется снова тебе укол делать.

Девушка поднялась на ноги и вышла из комнаты, оставив Дэниела наедине со своими мыслями. Дэниел лежал на холодном полу, уставившись взглядом в одну точку. В голове царил хаос. Мысли путались, носились дикими мустангами, а затем таяли, как мороженое на солнце, уступая место новым гонцам сознания. Безразличие и апатия сковали его разум так же крепко, как лед сковывает реку зимой. Ему стало безразлично его будущее, безразлична сама жизнь. Он чувствовал пустоту внутри себя. Возможно, именно такие ощущения живут в груди животного, обреченного на смерть.

Вернулась Эн и принесла ему поесть и попить, после чего снова ушла, правда, пообещав прийти следующим утром. Дэниел воспринял эту новость так же, как и наличие еды в тарелке – отстраненно. Четыре стены, в которых он был заперт, угнетали его. В комнате было прохладно и даже сыро. Полумрак, окутавший комнату темным одеялом, казалось, тонкими лоскутками просачивался через кожу внутрь тела и беспокоил сознание, заставляя черные тучи, сгустившиеся там, чернеть еще больше.

Дэниел заставил себя подняться на ноги и подойти к миске с едой, уже знакомым вареным куриным мясом. Склонившись над тарелкой, он оторвал зубами от основного куска мяса небольшой кусочек и проглотил. Есть совершенно не хотелось и, тем не менее, Дэниел заставил себя съесть несколько кусочков мяса. Так, на всякий случай. Кто знает, может, это его последний прием пищи перед усыплением.

Поев, Дэниел улегся там же, возле тарелки. Мысли в голове успокоились, остепенились и вяло потекли из настоящего в прошлое. Холод напольных плит тонкими иголками колол лапы, пробирался между шерстинками и заставлял коченеть тело.

«Лучше умереть и не мучиться, – подумал Дэниел. – Так даже лучше, что меня усыпят. Быть человеком внутри животного – невыносимая мука, как будто в землю живьем закопали. Можешь сколько угодно кричать и звать на помощь, никто тебя не услышит и не спасет. И меня никто не услышит, никто не поймет. Я – животное. Будь у меня тело человека, я был бы человеком, а так для всех я животное и обращение со мной, как с животным. Захотели – усыпили. Захотели – кастрировали. И ничего не скажешь. Ты безмозглое, годное только быть игрушкой для людей, существо. Как бы громко ни кричали о правах животных их горе защитники, но у животных никогда не было прав, нет и не будет. Глупая ирония, в нашем правовом обществе меньше всего прав у тех, кому они необходимы больше всего – животным. Почему никто не спрашивает у животного, а хочет ли оно, чтобы его усыпили или стерилизовали? Почему человек, это лицемерное и лживое существо, должен решать, кому жить, кому умирать? Кто дал ему такое право? Кто дал ему право распоряжаться чужими жизнями?» – Дэниел почувствовал, как в груди разгорается огонь. Он снова готов был крушить все и вся вокруг. Только вот, что это изменило бы? Ничего, он как был человеком в теле животного, так им и остался бы.

Сделав над собой усилие, Дэниел подавил огонь готовый выплеснуться наружу.

«Никогда не думал, что быть животным в человеческом обществе так тяжело», – Дэниел вздохнул и свернулся в клубок. Хвост взвился вверх, ни миг застыл и опустился вниз, накрывая голову.

«Пока сам не окажешься в чужой шкуре это понять трудно. Прости меня, Тайги. Только сейчас я понимаю, сколько боли и страданий я тебе причинил. Поделом мне. Вдова Дженкинс была права. Рано или поздно мы за все расплачиваемся. Жалко, что я это понял слишком поздно, чтобы попытаться хоть что-то изменить. Но ничего. Главное, что я это все же понял. Животное не виновато в том, что оно такое, какое есть. Может, даже туповатое или примитивное. Оно таким родилось, а значит таким и должно быть. И вообще, правильно ли говорить о тупости или примитивности животного? Да, при сравнении с человеком животные не блещут умом, но и что с этого? Почему они должны им блистать? Они такие, какие есть. Может, даже и к лучшему, что их разум не настолько развит, как человеческий. Чем сложнее мобильник, тем большая вероятность того, что он быстрее навернется. Человеческие жестокость, эгоизм, лицемерие, агрессия – откуда это все? От высокоразвитого человеческого разума… Ладно, неважно это все», – Дэниел зевнул, поднялся и подошел к стеклянной стене. В коридоре никого не было. Две дворняги в дальних комнатушках спали. Свет, падающий сверху, померк, утратил свою былую силу и теперь едва разгонял царивший вокруг мрак.

«Неважно это все», – заезженной пластинкой скользнула в сознание старая мысль.

Дэниел развернулся и, мягко ступая, двинулся к тряпью, служившему подстилкой. Улегшись поудобнее, он закрыл глаза и подумал: «Если мне и суждено умереть, то, по крайней мере, я умру выспавшимся», – Дэниел зевнул и закрыл глаза, чувствуя сонливость. – «Спать хочется. Наверное, поздно уже, а может снотворное все еще бродит по телу. Человеческое сознание в теле животного – совсем некстати, слишком много мыслей. А ну их всех. Пошли все к черту. У меня еще неделя жизни. Это не так уж и мало для такого небольшого организма, как у меня. Правда, декорации не совсем удачно подобраны, – Дэниел хмыкнул, вспомнив, где находится. Сон был так близок. Казалось, протяни лапу и коснешься его. Но лучше было его не тревожить, убежит и нескоро вернется. – Ну да ладно. Игра все равно важнее декораций… К чему это я? А, неважно… неваж… не…»