Перейти грань

Цепляясь за поручни над головой, он принялся разбивать тем же ломом полки и шкафчики, оборудованные на переборках. Это были творения его собственных рук, плохо сработанные, из дешевого материала и заменившие шедевры чокнутого пацифиста Долвина. Лучшей участи они не заслуживали. Разбив шкафчики, пристроенные к главной переборке, он увидел, что и на ней расползлись трещины. Не удивительно, что растяжки все время болтались, ведь вант-путенсы крепились здесь. Все дополнительные крепления держались на честном слове.

Вновь и вновь Браун опускал лом, сокрушая сияющие блеском украшения каюты своей никчемной яхты. «Что делать с ребенком, если у него такой ужасный смех?» – припомнились ему слова женщины из Коннектикута. Ему даже показалось, что ее голос звучит здесь, в каюте. В голове все смешалось.

Res sacrum perdita [8] . Он не мог вспомнить, откуда пришла эта фраза. Продал нашу похлебку, растопил полюса, отравил дождь, выжег кислотой горизонт. Презрел наше право первородства. Все забыл, разрушил и высмеял наши святыни. «Что делать с ужасным смехом нашего ребенка?»

8

Утерянные священные основы (лат.). – Прим. ред.

Он опустил штормовой кливер. Оказавшись без парусов, яхта стала испытывать сильную килевую качку. Лежа на полу каюты и упираясь ногами в переборку, Браун пытался подложить под степс мачты сорванные с пола доски. Обломки шкафчиков и полок он втискивал в щель между переборкой и корпусом. Каждые несколько минут его рвало над ведром.

Разрушавшаяся пластмасса продолжала издавать свои жуткие звуки, этакий ужасный предсмертный хохот. «В этом есть своя справедливость», – думал Браун. Он никогда по-настоящему не хотел вникать в строительство яхты.

Стяжки, которые он обнаружил за внутренней обшивкой, оказались не стальными, они были сделаны из обычной проволоки с гальваническим покрытием. Увидев, как они растянулись под нагрузкой, он даже рассмеялся, потому что это было больше похоже на шутку. Или на мультфильм, в котором летательный аппарат какого-то лохматого существа сам по себе разваливался в воздухе до тех пор, пока бедняга, смешной в своем ужасе и смущении, не оказывался сам по себе, над бездной. «Не миновать мне участи того лохматого существа», – пронеслось в его мозгу.

Обливаясь липким потом, он приколотил планки на место и почувствовал, что шум в каюте стал меньше. При убранных парусах давление на корпус ослабело, и лодка пока была избавлена от уготованной ей судьбы. Он выбрался на палубу и почувствовал стыд перед лицом бури.

Когда ветер изменился на юго-западный, он выставил плавучий якорь и взял курс на северо-восток. Якорь замедлял движение, но Оуэн все равно был вынужден находиться за штурвалом, чтобы выдерживать курс.

Через несколько часов ветер ослабел. Он опять поднял штормовой кливер и спустился вниз отдохнуть. Но сон не шел. К горлу подступала тошнота, возникали легкие галлюцинации. Он обнаружил, что его до абсурдного заботит внешняя сторона дела. Наверное, каждому было видно, с каким головотяпством устанавливалась грот-мачта. Каждый видел его самого как на ладони, и наверняка многим было очевидно, что ему не достает и знаний, и опыта. Все это было сплошным лицемерием, и он сам стоял у истоков всего этого. От него пошла эта гниль, разложившая лодку и все предприятия. Ему всегда будет что скрывать.

Сон все же пришел наконец, но был зыбкий и наполненный жаждой. Во сне он пытался с помощью спокойной логики преодолеть насмешливое недоверие пьяного отца. Приходилось быть терпеливым, потому что ум у отца был острый, как бритва, и фантазии его не знали границ.

Но оружием Брауна была рассудительность. Всегда существовала надежда чем-то удивить отца и вызвать в нем искру согласия. Приходилось идти на ухищрения, чтобы вытянуть из него доброе слово.

В полусне Браун ощутил то особое беспокойство, с которым всегда ждал насмешку отца. «Если я не буду осторожен, – подумал он, вдавливаясь в койку, – он осмеет и меня тоже».

Брауну показалось, что он слышит клокотание в горле, которое обычно предшествовало каждому взрыву хохота старика. Его сердце сжалось, в страхе оказаться осмеянным. Затем послышался и сам голос, театральный и сухой в своей бессердечности.

– Ты нравишься всем, когда прикидываешься кем-то другим, сын.

«На сей раз не так уж плохо сказано», – подумал Браун.

47

Ее разбудили чайки. Стидманз-Айленд. За окнами теплой спальни небо было по-зимнему голубым. Они лежали голые под огромным покрывалом такого же цвета.

Она повернулась и, прижавшись лицом к плечу Стрикланда, положила руку ему на грудь и провела по его животу, вспоминая вечер, когда он пришел к ней. Позднее, ночью, когда они занимались любовью, он, не произнося ни звука, подтолкнул ее вниз по своему телу. Все это было совершенно незнакомо ей. Он подался к ней, и она сделала то, что он хотел, и услышала:

– Молодец, крошка.

Ей казалось, что это не она, а совершенно другая женщина. Запахи и ощущения были незнакомыми. Его голос был не похож ни на один из тех, что ей приходилось слышать.

Проснувшись этим утром рядом с ним, она вспомнила все и почувствовала, как по телу пробежала дрожь. Она подняла голову и посмотрела на него – он все еще казался спящим, но сквозь щелки слегка приоткрытых глаз она увидела его пристальный и холодный взгляд. «Вид у него фаллический, – подумала она. – Да, самодовольный и змеиный». Она беззвучно рассмеялась и прильнула открытым ртом к его уху.

В следующую минуту в углу дома раздался удар и в дневном свете мелькнула тень.

– Черт, – прошептала она и натянула им на головы покрывало. Стрикланд окончательно проснулся.

– Что происходит?

– Мы прячемся от мистера Бейли.

– А это еще кто такой? – грубо спросил он.

– Мистер Бейли – наш газовщик, – объяснила Энн. – Он меняет наши баллоны с пропаном, чтобы мы не окоченели. Но не надо, чтобы он видел нас.

– Спасибо, просветила, – отозвался Стрикланд.

Это показалось ей смешным, и она поцеловала его, когда они лежали, сжавшись под покрывалом.

Стена сотрясалась, пока мистер Бейли снаружи сбрасывал привезенные баллоны и устанавливал их на место израсходованных. Когда они услышали, что он завел свой грузовик, Стрикланд выбрался из постели.

Энн потянулась и зарылась головой под подушку. Стрикланд, стоя у окна, смотрел на улицу.

– Прекрасное место.

– Мне всегда казалось, что я любила его. Теперь я не знаю.

– Я испортил его для тебя? Ты это хотела сказать?

– Нет, – ответила она. – Я имела в виду не это.

– В прошлый раз мне показалось, что ты была вполне довольна этим местом.

– В прошлый раз была.

– О чем ты говоришь? – спросил он. – Все то же самое. И ты.

Она увидела, что он взял то, что было похоже на маленький медальон на цепочке, которую он положил вчера на комод. Когда цепочка оказалась у него на шее, она поманила его к себе.