Перезагрузка
Шрифт:
Едва подумал об этом, как голоса, топот и хлопанье закрывающихся дверей донеслись со всех сторон. Андрей никого не увидел, словно оказался посреди офиса, населенного незримыми работниками, непонятно откуда взявшийся ветер начал раздувать стены, как паруса.
Под ложечкой засосало, возникло ощущение падения…
И тут же он понял, что лестница вот она, напротив проходной, рядом с двумя лифтами, только до сего момента хитрым образом ускользала от взгляда, пряталась от него.
Пришлось выждать, пока затихнут непонятно откуда взявшиеся звуки, и только потом Андрей пошел к закрытым алым ковром
Блеснули зубцы на золотой короне.
– Опять ты? – спросил он, вскинув автомат и в то же время понимая, что оружие здесь не поможет.
Облако клубилось, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и от него веяло злой, холодной мощью. Но одновременно Андрей ощущал какое-то чудное родство с этим существом, что-то было у них общее…
Вспомнился Петруха, юродивый обитатель деревни в Смоленской области, и его слова: «Вперед – всегда самая короткая дорога».
Опустив «калаш», он сделал шаг, затем второй, без злости или желания продавить.
Он просто шел, собираясь преодолеть эту преграду как обычный, пусть и очень густой туман.
– Куда? – громыхнуло прямо в уши, но Андрей не замедлил хода, погрузился в ледяную мглу.
На миг исчезли ощущения, отключились зрение, слух и осязание.
Потом все вернулось, но очень странным образом – он словно был и внутри черного облака, и вне его, смоляной дым клубился в теле, поднимаясь из живота до середины груди.
Волной накатили дикие, бешеные желания – вернуться к могиле Лизы, выкопать ее и воспользоваться телом, и неважно, что она мертва, главное, что он получит удовольствие… убить кого-нибудь, и не быстро, а неспешно и с наслаждением, снимая кожу, понемногу выпуская кишки, слушая крики, стоны и проклятия… поесть, и не надоевших консервов, а чтобы полный стол деликатесов, чтобы можно было жрать, чавкая и облизываясь… захапать, украсть побольше денег или лучше золота, чтобы хватило на много лет безбедной жизни…
Эти желания были в одно и то же время его и не его.
Слишком сильные, чтобы принадлежать одному человеку, они трепали сущность Андрея как вывешенную на балконе простыню во время урагана, вот только зацепиться им было не за что.
Он не был сладострастником, не мог «похвастаться» жадностью или жестокостью.
На самом деле он хотел разве что узнать, что произошло с миром, и поэтому терпел и ждал, когда это закончится.
– Куда? Как?.. – прозвучало снаружи и изнутри, но слабо и удивленно, и черное облако начало съеживаться.
Через миг оно стало крохотным пятнышком где-то в глубинах души, и Андрей понял, что, пока он не поддастся одному из низменных желаний, существо в золотой короне больше не явится ему.
Оно и вправду было частью его, Андрея Соловьева, как само сказало однажды.
А грех, за который пеняли «калики», как раз и состоял в том, что он не боролся с черной тварью, предпочитая этой борьбе иную, куда более простую – с «драконами», «оборотнями» и прочими чудовищами.
– Проход открыт, – сказал Андрей, глядя на свободную лестницу.
Поднявшись по ней, он увидел, что не все так просто, – загораживая выход в коридор, точно такой же, как и на первом этаже, стоял
старик в рубище, с посохом и белым филином на плече.Голубые глаза холодно блестели, птица время от времени недовольно моргала.
– Привет, – сказал Андрей, останавливаясь. – Теперь-то скажешь чего-нибудь?
– Я и раньше говорил, – голос у хозяина белой птицы оказался мощным и глубоким, – только ты не мог слышать меня.
– Возможно. Но кто ты такой?
– И ты, и все остальные, и я сам, – загадочно ответил старик. – Не думаю, что поймешь, но с практической точки зрения это означает, что мне в определенной степени открыты мысли всех людей, поскольку из них я происхожу, из них черпаю свое существование.
– Может быть, ты знаешь, что произошло? – спросил Андрей, думая, что услышит очередную муть.
– Знаю, – просто сказал старик. – Ребята, устроившие эксперимент, заигрались. Неважно, в чем он заключался, важно, что он вывернул реальность наизнанку и сделал внешним то, что было для человечества внутренним.
– То есть весь нынешний мир… – начал было Андрей.
– Внутренняя сущность человечества во всей ее неприглядности! – Старик ударил посохом, филин на его плече качнулся. – Чудовища, ловушки, уродство и гниль, мерзкие, хотя и величественные чудеса… разве непохоже?
– Но куда исчезли люди в тот день?
– Тот, кто был внутри ничем, тот и стал ничем, монстры обернулись монстрами, только настоящие люди сохранили облик, но и тех почти всех коснулась трансформация. Понимаешь?
– Кажется, да… – Андрей потер лоб.
В голове это укладывалось с трудом, но укладывалось, хотя и попахивало гнусной мистикой.
– Как такое оказалось возможным? – спросил он.
– Я смогу тебе ответить, но поймешь ли ты ответ? – проговорил старик с улыбкой. – Процесс преобразования энергии, даже я бы сказал, энергий, запущенный в ночь на пятое мая, сложен, и осмыслить его сумеет не всякий суперпродвинутый физик. Ну а ты?
– Не физик, – признал Андрей. – Но что с этим можно сделать? Можно ли вернуть…
– Все назад? – закончил фразу обладатель посоха. – Нет, не думаю…
В этот момент Соловьев осознал, что его собеседник говорит вовсе не на русском, что он произносит какие-то нелепые нагромождения звуков, непохожие на слова, но те то ли в ушах, то ли в мозгу странным образом трансформируются так, что становятся понятными.
– Установка, с помощью которой перевернули реальность, все еще работает, – сообщил старик. – Она качает энергию из меняющегося, зыбкого мира и вышла на циклический режим функционирования. Ты можешь взглянуть на нее, но остановить… вряд ли. Есть вероятность перезапустить ее, только результат такого поступка никто не предскажет.
– Пойдем, глянем, – сказал Андрей. – Да, еще один вопрос… Кто такой Господин? Его слуги следили за нами от самого Нижнего Новгорода, а позже его марионетками стали мои спутники… – Вспомнилась мертвая Лиза на асфальте, окровавленное лицо Ильи, и он невольно сжал кулаки.
– Это вы все, люди, общественное сознание, коллективный разум, называй как хочешь. То, что управляло большинством из вас раньше и управляет частью выживших сейчас. Оно есть во всех, и все есть в нем, только не каждый является его слугой, или скорее рабом.