Периферийная империя: циклы русской истории

Нумизматы отмечают высокое качество чеканки киевской монеты – по сравнению с западноевропейскими образцами того же периода [91]. В XII веке русские земли опережают страны Северной Европы по уровню металлообработки. Об этом явно свидетельствуют и археологические данные, и летописные источники. «В металлообрабатывающем производстве, отмечают историки, использовались сложные технологические приемы: термическая обработка стали, различные способы холодной обработки, сварки.

Для изготовления самого распространенного изделия – ножей – применялось наваривание стали на железную основу клинка. Двух-трехслойные ножи были особенно высокого качества на первом этапе развития ремесла в Новгороде» [92].

Развитие ремесла ведет к тому, что к XII веку Русь уже вывозит в Византию не только сырье, но и ремесленные изделия, в том числе и художественные [93]. Русские изделия были найдены в Коринфе, а византийский поэт Иоанн Цепа упоминает «о подаренной ему чернильнице русской работы» [94]. Еще больше произведений русского ремесла экспортировалось в другие европейские страны.

На Восток вывозить русскую продукцию было сложнее, ибо здесь собственное производство стояло на несравненно более высоком уровне, нежели на Западе. Тем не менее удавалось вывозить оружие и доспехи, доходившие до самой Индии, лен и льняное полотно. Все эти товары продолжали вплоть до XIV века исправно поступать из России на Восток, независимо от любых исторических потрясений. Лен вывозился через Дербент, а затем шел в Среднюю Азию, Персию и Индию [95]. Таким образом, и сельское хозяйство на Руси начинало постепенно вовлекаться в международную торговлю. Происходит и усовершенствование землепашества. В этот период русской истории географическая близость к греческим землям оказывается решающим фактором даже внутри страны. Так, в близких к Византии южных землях Руси применяли железный плуг, тогда как на севере использовали соху.

Поразительно, что, за редкими исключениями, русские и советские историки на протяжении 200 лет, констатируя (вслед за летописцами) значение «пути из варяг в греки», не проявляли к этому пути особого интереса. В общих словах повторив летописное свидетельство, они тут же переходили к описанию княжеских распрей, военных походов или полемике по поводу роли норманнских (варяжских) князей в Новгороде и Киеве. В каталоге московской Государственной Публичной Исторической библиотеки среди огромного множества работ о Киевской Руси едва найдется полдюжины книг, посвященных русско-византийским связям. О «пути из варяг в греки» нет вообще ни одной! Русско-византийские отношения рассматривались главным образом с точки зрения церковной истории, иногда в плане культурного влияния греков на Русь [Советский историк В.Н. Смирнов отмечает, что, несмотря на общее признание значимости русско-греческих отношений, остается мало изучена «экономическая сторона этих связей, хотя именно она и определила в значительной степени стабильность многовековых контактов Руси и Византии, сохранявшуюся даже при наличии частых политических и церковных разногласий между двумя средневековыми государствами». Экономические отношения двух обществ рассматриваются историками «лишь попутно» Это тем более поразительно, что на протяжении XX века было получено огромное количество археологических данных, появились новые возможности изучения греческих материалов. Но это мало повлияло на основные исторические концепции. И все же если «греческое» направление «пути из варяг в греки» хоть как-то изучено (примером чему может служить диссертация того же Смирнова), то «варяжское» – куда менее. Главное же, историки практически не уделяли внимания связи между «греческим», «варяжским» и «восточным» рынками: «путь из варяг в греки» как специфическое экономическое явление вообще не исследовался комплексно. В качестве курьеза можно процитировать даже высказывание Б.А. Рыбакова о том, что никакого пути из варяг в греки вообще не было, а все написанное по этому поводу «является домыслом норманистов»[96] Неприязнь Рыбакова к «норманнской теории» была столь велика, что он отрицал даже теоретическую возможность путешествия варягов по русским рекам в сторону Константинополя: славяне обязаны были, в соответствии с советскими понятиями, держать «границу на замке»]. Но торговый обмен предшествовал культурному по крайней мере на столетие! Можно сказать, что средневековые русские летописцы продемонстрировали лучшее понимание логики исторического процесса, нежели исследователи XIX и XX веков.

В чем причина столь малого интереса к «византийскому следу» в русской истории? С одной стороны, его никто не отрицает, а потому он не может быть, в отличие от «норманнской теории», темой политических дискуссий. А с другой стороны, Византия оказалась на периферии российского идеологического сознания. «Западническая» школа относилась ко всему византийскому враждебно, видя в греческом и православном влиянии препятствие для культурной интеграции с Западом. А для сторонников «самобытности» и византийцы, и норманны были одинаково отвратительны. Поскольку же «западники» уделяли именно норманнам особое внимание, то против «норманнской теории» и была направлена вся полемика «почвенников». Ни те, ни другие не готовы были признать, что Русь возникла именно как место встречи византийцев с норманнами. В советское время ситуация мало изменилась. Интерес к экономической истории под влиянием марксизма несколько вырос, но советские историки уделяли внимание главным образом местному производству, а также отношениям, складывавшимся в феодальных вотчинах. После разгрома в 30-е годы XX века школы М. Покровского торговля редко заслуживала самостоятельного изучения. Подобное внимание к аграрной экономике было вполне оправдано в случае Западной Европы. Там экономика действительно вырастала из натурального хозяйства. Но Русь натурального хозяйства в западном смысле слова практически не знала. Точнее, в эпоху натурального хозяйства не было ни русского государства, ни русского народа. Пытаясь понять, «откуда есть пошла русская земля», летописцы сразу и совершенно справедливо указывали на торговлю.

Глава II УПАДОК XIII ВЕКА

Если в начале своей истории Россия выглядит столь процветающей и развитой, то почему с XVII вплоть до конца XX века главной задачей государства оказалась борьба за преодоление разрыва по отношению к Западу? В чем была причина отсталости? Начиная с конца XVIII века, либеральная историография искала причины этого в двухсотлетнем татарском иге.

Этот взгляд восходит к Карамзину: «Сень варварства, омрачив горизонт России, сокрыла от нас Европу в то самое время, когда благодетельные сведения и навыки более и более в ней размножались, народ освобождался от рабства, города входили в тесную связь между собою для взаимной защиты в утеснениях; изобретение компаса распространило мореплавание и торговлю; ремесленники, художники, ученые ободрялись правительствами; возникали университеты для высших наук; разум приучался к созерцанию, к правильности мыслей; нравы смягчались; войны утратили свою прежнюю свирепость; дворянство уже стыдилось разбоев, и благородные витязи славились милосердием к слабым, великодушием, честию; обходительность, людскость [гуманность], учтивость сделались известны и любимы» [97].

ВИНОВАТО ЛИ ТАТАРСКОЕ ИГО?

Картина успешного развития Западной Европы, нарисованная Карамзиным, увы, далека от истины. Основная тяжесть татарского ига приходится на XIV век. Русские историки, возлагающие на татарское иго ответственность за отсталость страны, редко задаются вопросом о том, что происходило в это время на Западе. Между тем XIV век в Европе – время разорительных войн, экономического кризиса и чумы. Если Италия и южная Франция в начале столетия действительно развиваются весьма быстро, то за этим следует затяжной экономический кризис, в полной мере преодоленный лишь в следующем столетии. Наконец, не вполне понятно, что понимается под собирательным понятием «Запад». Темпы и уровень развития существенно отличаются, в зависимости от того, рассматриваем ли мы Италию или Венгрию, Чехию или Польшу.

Как истинный представитель своего века, Карамзин видит источник бед в недостатке просвещения, что, в свою очередь, было следствием угнетения: «Россия, терзаемая монголами, напрягала все силы свои единственное для того, чтобы не исчезнуть: нам было не до просвещения!» [98]

Последующие историки искали причину отсталости то в православии, то в «неудачном» объединении русских земель – вокруг Москвы, а не под знаменами Твери, Литвы или Новгорода. Если последние два объяснения в XX веке стали менее популярными, то ссылки на татарское иго сделались общим местом всех учебников советской поры. Советские историки постоянно подчеркивали, что «если Киевская Русь в X и XI вв. и русские княжества в XII-XIII вв. шли одним путем с передовыми странами Западной Европы, не отставая от них, то татаро-монгольское нашествие, длившееся 200 с лишним лет, на долгое время нарушило нормальную жизнь Руси. Оно задержало развитие производительных сил, техники, науки, культуры» [99]. Западные историки вслед за российскими коллегами повторяли, что татарское нашествие «привело к замедлению материального и политического прогресса страны; можно также сказать, что оно имело определенный моральный эффект, повлияв на характер народа, понизив чувство национальной гордости, приучив людей к покорности…» [100] Даже Маркс разделял эти представления. Авторитаризм, отсталость и крепостничество, по его мнению, суть плоды «отвратительной и холопской школы татарского господства» [101].

Этот тезис, повторяющийся в тысячах текстов и никем особенно не оспариваемый, на самом деле вызывает серьезные вопросы. Показательно, что Карамзин, первым сформулировавший мысль о татарском иге как причине русской отсталости, заслужил репутацию великолепного знатока хроник, но слабого аналитика. «История государства российского» была написана им в самом начале XIX века, и с тех пор исследователи далеко продвинулись вперед и в знании фактов, и в их изучении. Большая часть аргументов, использовавшихся Карамзиным, уже к середине XIX века не воспринимались серьезно. Например, доказательством русской отсталости и дикости в XIV-XV веках Карамзин считал обычай, согласно которому судебные тяжбы решались в «поле», то есть один из тяжущихся мог вызвать другого или даже самого судью на поединок и тем решить исход дела. Спустя сто лет Покровский приводит тот же пример как доказательство того, что Россия в целом развивалась аналогично Западу, ибо во Франции в Средние века существовал точно такой же обычай, продержавшийся примерно столько же, сколько и в России [102].

И все же, независимо от изменившегося отношения к Карамзину, провозглашенный им тезис превратился в своеобразное общее место русской истории, не подвергавшееся ни сомнению, ни обсуждению, если не считать нескольких высказываний Соловьева и попытки исторической критики, предпринятой Покровским. После того, как при Сталине «школа Покровского» была официально осуждена, а многие ее представители просто репрессированы, дискуссия захлебнулась окончательно.

Показательно, что советские историки, как правило, не уточняют, было ли причиной упадка само нашествие татар или последовавшее за ним двухвековое иго. Нашествие Батыя на Русь в XIII веке действительно было катастрофой, но надо помнить, что различные катастрофы средневековые общества переживали неоднократно.

МОНГОЛЬСКАЯ ИМПЕРИЯ

Монголы отличались от половцев и других кочевников, с которыми ранее приходилось иметь дело Руси, тем, что умели брать города. Бревенчатые укрепления были надежным заслоном и от половцев, и от печенегов, а уж каменные стены были для них просто неприступны. Но монголы до прихода на Русь уже овладели Китаем и, соответственно, пользовались военными технологиями уже совершенно другого уровня. Стенобитные орудия были им хорошо знакомы.

Это доказывает, кстати, что татаро-монголы вовсе не были теми полудикими кочевниками, какими их принято изображать. Они обладали качественно более высоким уровнем военной и политической организации, чем половцы и печенеги. Именно в этом – один из секретов их побед.