Перикл

К Навкратису подошла лишь часть афинской эскадры под командованием Перикла. Остальные корабли проникли в другие рукава Дельты и, выбивая персов из береговых и островных поселений, устремились вверх, к Мемфису. Соединение всей эскадры было намечено на подходах к Мемфису, у храмов близ Больших пирамид. Оно произошло в намеченный срок, через семь дней после подхода к Дельте, и было отмечено большим торжеством, благо, удалось запастись провизией — на богатых египетских землях было всего вдоволь: и хлеба, и мяса, и овощей, и фруктов, и вина.

Эскадра причалила к западному берегу, к храмовым пристаням, сооружённым из прочного камня ещё во времена строительства пирамид — здесь приставали к берегу суда и плоты с каменными блоками, вырубленными в каменоломнях восточных гор, из этих блоков были сложены храмы и пирамиды. Огромные храмы и гигантские пирамиды, вокруг которых жизнь замерла после вторжения в Египет персов, этих диких варваров, которые ничего здесь не пощадили: вырубили сады, разорили фонтаны, сожгли всё, что могло гореть, повалили обелиски, полагая, что на их вершинах сверкает золото, а не окованные медью священные камни бен-бен. Следы копоти и пламени виднелись на стенах пустующих храмов, у божеств были вырваны глаза из драгоценных камней, сбиты с рук и ног золотые украшения, расколоты головы, увенчанные ранее коронами, всё было осквернено и разграблено. Точно так выглядели афинские храмы после того, как персы были изгнаны из Афин. Варвары — бич всего святого и прекрасного. Жестокость, жажда наживы и разрушений — вот чем одарили персов их боги, проклятые боги проклятых племён. Сравнивать разноплеменных людей, их богов, их историю, их правителей — необходимо. И не только для того, разумеется, чтобы сказать: «Этот народ лучше, а этот народ хуже». Сравнение — предвидение судеб народов, их столкновений, войн, побед и поражений. А быть может, и братства. Но до сих пор братство народов — всего лишь мечта. В жизни достижим лишь временный союз. И здесь сравнение народов — предвидение времени разрушения союза, враждебного разрыва. И только сравнивая народы, можно вынести им приговор или благословение от имени Добра, Красоты и Справедливости.

У подножия пирамид валялись разбитые и сорванные с граней облицовочные плиты — грабители и завоеватели искали входы в пирамиды, которые могли бы привести их к спрятанным там сокровищам. Геродот же, помнится, говорил, что пирамиды ограблены так давно, что никто уже и не помнит, когда это было и что в них было. Да и было ли вообще? По словам Геродота, в чреве пирамид, кроме пустых саркофагов, нет ничего — только камень, только тьма и тайна. Нездешняя тайна, потому что и пирамиды сооружены, кажется, не людьми, а богами — так они огромны, мрачны и бессмысленны.

Перикл прижал руки к одной из каменных глыб основания Большой пирамиды и долго стоял так, будто надеялся, что вместе с теплом камня к нему перетечёт если не сама тайна, то хотя бы намёк на то, как приблизиться к этой тайне. Он стоял у северной грани, в тени, которая тянулась конусом по каменистому плато к дальним колючим кустарникам. Не тень ли это гигантского гномона, солнечных часов, которые отмеряют не часы, не дни, не годы и даже не столетия, а тысячелетия? И потому так крохотен здесь человек, у этих камней и отбрасываемых ими теней. Крохотен, как пылинка.

Если тайна пирамид не обращена к людям, то к кому же? К звёздам, к планетам? Пирамиды — послание земных богов иным мирам?

Как коротка жизнь человека и как мало ему дано совершить! И всё же теперь людьми правят люди. Но что делали люди, когда ими правили боги? Говорят, что Египтом много тысяч лет управляли боги — так древние египетские жрецы рассказывали Солону. И пирамиды, наверное, дело их рук...

Впереди — Мемфис, столица Нижнего Египта. А за Мемфисом — Верхний Египет, которым, как и Нижним, теперь управляют персы из стовратных Фив, как называл столицу Верхнего Египта великий Гомер. Мемфис — такое название дали городу греки, сами же египтяне называют его иначе: то Мен-нефер, что означает «Постоянная красота Бога», то Анх-Тауи — «Жизнь Обеих Земель», то Ху-Ка-Птах — «Дворец Двойника Птаха». Фивы тоже имеют древнее название — Уасет, но до Фив ещё далеко, а Мемфис, говорят, виден с вершины Большой пирамиды. В Мемфисе стоит самый большой персидский гарнизон, он не только держит в своих руках столицу Нижнего Египта, но и запирает проход в Верхний Египет. Не уничтожив персидский гарнизон в Мемфисе, нельзя двигаться вверх по Нилу дальше, даже если бы удалось проскользнуть по реке мимо Мемфиса — тогда осталась бы опасность, что персы, опомнившись, ударят в спину или навсегда запрут эскадру в верховьях Нила.

Перикл дождался появления войска ливийского принца Инара и вместе с ним начал штурм Мемфиса. Штурм был многодневным, но успешным: Мемфис пал, весь Нижний Египет теперь был в руках Перикла и Инара. Был открыт также путь к Фивам, которые пали под ударами греков и ливийцев через несколько дней. Бросок к Фивам был так стремителен, что никто не успел сообщить персам о приближении греко-ливийского войска. Ворота Фив оказались открытыми, а персидский гарнизон не готовым к отражению неприятеля. Впрочем, сражение с персами на улицах города, в крепостях, дворцах и храмах продолжалось почти четыре дня, но город от этих боев не пострадал, разве что сгорели некоторые лавки, склады да скот вырвался из загонов и бродил теперь по улицам без присмотра к радости солдат и бездомных фиванцев. Во всех храмах пылали жертвенные огни, запах горелого мяса висел в воздухе, нищие и бездомные щедро кормились у алтарей.

Пленных персов Перикл велел отпустить. Их посадили на плоты и отправили вниз по Нилу в сопровождении четырёх триер. Персам — их было несколько сот — разрешалось причаливать к берегу для пополнения запасов пищи, но высаживаться где-либо, до самого моря, запрещалось.

Перикл задержался в Фивах лишь на несколько дней, чтобы установить новое управление и порядок — разумеется, по афинскому образцу — и осмотреть дворцы и храмы, где, как рассказывал ему Геродот, зародилось всё хорошее и дурное, что потом распространилось по земле. Персы и здесь, в древнейшей столице древнейшего народа, ничего не пощадили: дворцы, за исключением одного, где жил наместник персидского царя, были превращены в казармы и загажены солдатами до такой степени, что в иных местах нельзя было пройти, не закрывая нос. При храмах остались жрецы и нищие, но в самих храмах мало что сохранилось от былых времён процветания. Прежние кварталы богатых фиванцев теперь ничем не отличались от кварталов, где ютилась беднота: ограды, окружавшие усадьбы, были проломлены — так сирийским солдатам было удобнее патрулировать город, сады за оградами запущены и частью вырублены, цветочные клумбы поросли бурьяном, беседки превращены в отхожие места.

Завоевать страну и разорить — не варварство ли? И не ощутить присутствия чужих богов, не понять иноплеменных нравов, не принять искусства сооружения дворцов и храмов по законам величия и красоты, на совершенствование которого ушли века и тысячелетия... Завоевать, чтобы ограбить и уничтожить — вот звериный облик варварства, его суть, его первейший признак. И кто противопоставляет варварам благоразумие, справедливость, доброту — тот истинный наследник божественных деяний на земле. Вот завораживающие взор и ум храмы, в которых нынче поселились сумрак и гулкая пустота, вот величественные гробницы царей-богов и царей-людей, осквернённые варварской рукой. Утрачено прошлое, изгнано таинственное и великое, но след остался и по следу можно вернуться, чтобы наказать разрушителей и святотатцев. Так Зевс уничтожал людей, разочаровываясь в них. Или, как говорит Анаксагор — и здесь он, кажется, прав, — так люди сами уничтожали себя, ибо нарушалось равновесие праздности и труда, власти и свободы, богатства и бедности, уродства и красоты, зла и добра. Жизнь — это равновесие, прекрасная жизнь — это гармония, вечная жизнь — воплощённая истина. Воплощение истины добра, истины красоты и справедливости — это история эллинов. Путь вражды, разрушения, порабощения, путь зла — история варваров. Здесь решение вопроса о лучшем народе и государстве. «Ах, Аспасия! Думая обо всём этом, я, оказывается, думаю о тебе...»

В Мемфисе Перикл вновь встретился с Инаром. Приехал на встречу с ним и царь болотистой низменности в дельте Нила Амиртей. И Амиртей и Инар, которым предстояло поделить между собою власть в освобождённом от персов Египте, благодарили Перикла за помощь и просили оставить в Мемфисе часть греческого войска, опасаясь, что самим им не справиться с персами, если те предпримут новый поход. Взамен они обещали союзническую поддержку и щедрую помощь хлебом.

Перикл оставил в Египте несколько тысяч гоплитов, часть флота и по западному рукаву Дельты отправился в обратный путь, неся в Афины весть о новой победе над персами, злейшими врагами Эллады. Ночь перед отплытием он, подобно Солону, провёл в беседе с жрецами, хранителями истории, древнейших преданий и мудрости. Жрец Семерхет, знавший греческий язык — он провёл несколько лет в Сардах, где общался с греками, — был при этом переводчиком. Никого другого, кроме Перикла, жрецы принять не согласились. Беседовали с ним в Доме Бенбен у Великих Пирамид. Главным собеседником Перикла был Великий созерцатель, верховный жрец бога Ра в Гелиополе. Это была тайная беседа, беседа посвящённых с чужестранцем, который, подобно богу, принёс в Египет избавление от врагов, и потому посвящённые могли доверить ему часть тайны, только часть, ибо вся тайна даже посвящёнными постигается лишь в Доме Вечности, за пределами земного горизонта.

— Спрашивай, — сказал Периклу Великий созерцатель, когда огонь над чашей с маслом, распространяя аромат, набрал силу и осветил лица присутствующих.

— Что он сказал? — спросил Семерхета Перикл.

— Он сказал: «Спрашивай», — ответил Семерхет, забывший, должно быть, о том, что его позвали сюда как переводчика, а не как жреца-сема, каким он не был. Жрецы-семы, высокие жрецы, сидели справа и слева от Великого созерцателя на скамье, покрытой козьими шкурами. Огонь осветил не только их суровые лица, но и выбритые наголо головы. Только Великий созерцатель был в чёрном колпаке с золотым диском у лба, который светился гранями красных и зелёных камней. Лицо его было бледным, сухим, над глубоко посаженными глазами свисали седые брови.

— Кто создал всё? — спросил Перикл.

Семерхет перевёл его вопрос.

— Тот, кто проснулся, открыл глаза и чей взгляд стал светом для целого мира. Он увидел всё и всему дал имя, — ответил Великий созерцатель.

— Он увидел то, что уже было?

— Пока он спал, не было ничего.

— Кто разбудил его? — спросил Перикл.

— Безмолвие, — ответил Великий созерцатель. — Проснувшись, он сотворил самого себя, осветил своим взором себя, а мир — его тень.