Периодическая система

Вставай, Ланца, уже сто восемьдесят градусов! Нужно открыть люк и бросить в него «В 41». Это просто нелепо продолжать пользоваться кодовым названием, если все на заводе давно знают, что «В 41» – это сера. В войну, когда ничего не было, некоторые таскали ее с завода и продавали на черном рынке крестьянам, которые опыляли ею виноградники. Но начальство есть начальство, ему виднее, что и как называть.

Он потушил огонь, уменьшил обороты мешалки, отвинтил болты люка, надел противогаз, став похожим то ли на крота, то ли на кабана. «В 41», взвешенный и разделенный на три порции, лежал в картонных коробках. Ланца осторожно высыпал его в люк и, поскольку противогаз немного пропускал воздух, сразу же почувствовал поднимающийся снизу тухлый тоскливый запах. Видно, священник правду говорил, что в аду пахнет серой. Собакам запах серы не нравится, это все знают. Он снова привинтил болтами люк, увеличил обороты мешалки, зажег топку.

В три часа ночи термометр показывал двести градусов. Пора отсосать воздух. Он поднял кверху черный рычаг, и резкий, высокий звук насоса перекрыл гудение топки. Тонкая, как игла, стрела вакуумметра, стоявшая вертикально на нуле, начала медленно клониться влево. Двадцать градусов, сорок, очень хорошо, теперь можно закурить сигарету и на часок расслабиться.

Одному суждено стать миллионером, другому умереть нелепой смертью, а ему, Ланце (словно компенсируя невозможность перекинуться с кем-нибудь парой слов, он громко зевнул), на роду написано путать день с ночью. Во время войны, если бы об этом узнали, ему быстро бы нашли применение: отправили бы на крышу сбивать в небе самолеты.

Но вот слух, нервы напряглись, Ланца вскочил на ноги. Насос вдруг заработал медленнее, с большим напряжением, будто из последних сил. Точно в подтверждение этого игла вакуумметра стала подниматься к нулю, а затем, перевалив через верхнюю точку, двинулась вправо; это означало, что давление в котле нарастает.

«Затуши огонь и беги». «Загаси топку и беги отсюда». Но он не убежал. Схватив разводной ключ, стал стучать по трубе, надеясь определить по звуку, в каком месте она забилась; другого разумного объяснения он просто не находил. Ланца простукивал трубу снова и снова – никакого результата: насос продолжал работать вхолостую, стрелка колебалась в районе одной трети атмосферы.

У Ланцы волосы встали дыбом, как шерсть у разъярившегося кота; кровь бешено застучала в висках. Потому что он был разъярен, озлоблен, в нем кипела безумная ненависть к котлу, к этой упрямой, ревущей, огнедышащей скотине, выпустившей во все стороны длинные раскаленные иголки, как какой-то гигантский еж, к которому не знаешь, с какой стороны подойти, за что ухватить. Хотелось просто бить по нему, бить, пока хватит сил. Одна, почти маниакальная, мысль преследовала его: он должен открыть люк, чтобы снизить давление. Он начал откручивать болты, и вот наконец из щели брызнула с шипением желтоватая дымящаяся слизь, значит, надо думать, и в котле полно пены. Ланца резко надавил на люк, с трудом удерживаясь, чтобы не броситься к телефону и не начать звонить всем подряд – начальству, пожарным, Святому Духу, прося помощи или хотя бы совета. Котел не был рассчитан на высокое давление, поэтому в любую минуту мог взорваться. Так, по крайней мере, казалось, но, возможно, если бы все это происходило днем и Ланца был бы не один, он так не думал бы. Страх перешел в гнев, потом гнев утих, в голове у Ланцы прояснилось, и происходящее показалось ему более понятным. Тогда он открыл воздушный клапан, закрыл вакуумный вентиль, остановил насос. С облегчением и гордый собой, поскольку все правильно рассчитал: стрелка вернулась к нулю, как заблудившаяся овечка к хлеву, снова стала послушной.

Он почувствовал легкость во всем теле, оглянулся по сторонам, ища, с кем бы поделиться радостью, что все закончилось благополучно. Увидел на полу свою сигарету, превратившуюся в цилиндрик пепла: она сама себя выкурила. Было пять двадцать; начинал брезжить рассвет, термометр показывал 210 градусов. Он взял из котла пробу, когда она остыла, ввел реактив. Содержимое пробирки оставалось некоторое время прозрачным, потом стало мутно-молочным. Ланца затушил пламя, открыл вакуумный вентиль: бурление сменилось долгим раздраженным свистом, который, мало-помалу стихая, переходил в шипенье, невнятное бормотанье, пока окончательно не стих. Ланца перекрыл трубу, запустил компрессор, и окутанная белым дымом тягучая струя смолы с привычным едким запахом начала слабеть и иссякла совсем, а поверхность сливного бассейна вскоре превратилась в сверкающее черное зеркало.

Ланца направился к воротам. Навстречу ему шел Кармине. Передавая ему смену, Ланца сказал, что дежурство прошло спокойно, и стал накачивать велосипедные шины.

ТИТАН

Посвящается Феличе Фантино

В кухне был человек, очень высокий и очень странно одетый, Мария никогда раньше не видела, чтобы так одевались. На голове у человека был кораблик, сделанный из газеты, в зубах трубка, и он красил шкаф в белый цвет.

Нельзя себе было даже представить, как вся эта белизна помещалась в такой маленькой банке, и Мария умирала от желания подойти поближе и заглянуть внутрь. Человек время от времени вынимал трубку, клал ее на шкаф, который красил, и начинал насвистывать. Потом переставал насвистывать и начинал петь. Потом отступал на два шага и зажмуривал один глаз. Время от времен сплевывал в помойное ведро и вытирал рот тыльной стороной ладони. Одним словом, делал столько всего странного, никогда не виданного, что было очень интересно стоять и смотреть. Когда шкаф уже был весь белый, человек собрал лежавшие на полу газеты, взял банку с краской, перенес все это к буфету и начал красить его. Шкаф был такой чистый, белый и блестящий, что его непременно хотелось потрогать. Мария стала приближаться к шкафу, но человек, заметив это, сказал:

– Не трогай. Трогать нельзя.

Мария застыла от удивления, а потом спросила:

– Почему?

– Потому что нельзя, – ответил человек.

Мария немного подумала и снова задала вопрос:

– Отчего он такой белый?

Теперь и человек немного задумался, словно вопрос показался ему трудным, но потом сказал:

– От белил.

Мария почувствовала, что ее начинает слегка трясти от страха, как когда в сказке появляется людоед. Она посмотрела внимательно на человека, но пилы у него в руке не было. Где он ее прячет? Сейчас вытащит из-за спины и ей тоже что-нибудь отпилит.

– Что отпилил? – спросила она.

– Не отпилил, а от белил, от титановых белил, – объяснил человек.

И совсем он не страшный, даже наоборот, дружелюбный, подумала Мария.

– Как тебя зовут? – решилась она спросить.

– Феличе, – ответил он, не вынимая трубки, так что она несколько раз так высоко подпрыгнула, что путь не выпала у него изо рта.

Мария немного помолчала, поглядывая то на шкаф, то на человека. Она не была удовлетворена ответом, ей хотелось уточнить, почему его зовут Феличе, но она не осмеливалась спросить, потому что вспомнила, что дети никогда не должны спрашивать «Почему?». Ее подругу Аличе зовут Аличе, потому что она маленькая девочка, но странно, что детским именем зовут взрослого. Впрочем, немного подумав, она решила, что ничего нет особенного в том, что взрослого зовут Феличе, пожалуй, иначе этого человека и назвать-то было нельзя.

Свежевыкрашенный шкаф был такой белый, что по сравнению с ним остальная мебель в кухне казалась грязно-желтой. Мария решила, что не будет ничего плохого, если она подойдет к шкафу, чтобы как следует его рассмотреть. Она будет только смотреть, трогать не будет. Но когда Мария начала на цыпочках приближаться к шкафу, человек обернулся, быстро подскочил к ней, достал из кармана кусок мела, очертил на полу вокруг нее круг и сказал:

– Из круга выходить нельзя.

Потом он зажег спичку, поднес к трубке, попыхтел, странно гримасничая, и продолжил красить буфет.

Мария села на корточки и внимательно осмотрела круг. Он был сплошной, выхода из него действительно не было. Она попробовала стереть его пальцем, и в меловой линии образовался разрыв, но Мария была уверена, что это ничего не значит: из круга все равно не выйти, ведь он волшебный.

Сидя тихо в центре круга, она время от времени тянулась всем телом вперед, почти теряя равновесие, и, если еще могла достать носками туфель до белой окружности, дотронуться пальцами до шкафа или стены у нее не получалось: не хватало длины руки. На ее глазах буфет, стол и стулья становились белыми и красивыми.