Перловый суп

Спрашиваю у молодого и циничного врача после анализов:

— Так что, похоже, я влетел?

— Похоже, что да,

Я на все это смотрю спокойно.

Начинаешь ощущать совершенно новые радости. Я не мог себе представить, насколько богаче с годами у человека становится жизнь. Казалось бы, многие возможности исчезают. Я никогда не мог понять, что испытывает девяностолетний старик, который сидит на лавочке возле дома. А сейчас я уже начинаю догадываться: он чудовищно много видит, чувствует и понимает. Пролетела бабочка — это целая тема для философских раздумий! Человек действительно второй раз попадает в детство. Это второй раз, когда он, как младенец, получает знания, несоизмеримо большие, чем за всю жизнь. Все гораздо богаче, содержательнее и интереснее.

Сон. Безумное блаженство — хорошо поспать. Но теперь оно осознанное! В юности я всегда ездил в поездах на третьей полке. И для меня это было счастье. В общем вагоне переполненного поезда свободная третья полка, на которой нужно было только газетный лист постелить, я и спал как убитый. Сейчас я уже вообще в поезде не сплю, современные вагоны СВ меня совершенно не устраивают— узко и жестко. Вспоминаешь старые СВ — великолепные вагоны, где на два купе была душевая, диван, кресло, торшер и умывальник. Будучи наглым человеком, в таких СВ я проездил еще в студенческие годы, когда очень актуальна была проблема свободной квартиры.

С Галкой, однокурсницей моей юной первой жены, я протянул однажды в кассу два студенческих и попросил СВ до Смоленска со льготой. Направление было выбрано спонтанно, по количеству часов. В то время СВ вагоны были негласно вагонами для VIP персон. Но только негласно. На мою наглую просьбу кассирша ответить отказом не могла. После этого я пользовался СВ постоянно.

В Смоленске мы выходили, гуляли по перрону, и через двадцать минут был обратный поезд, и опять же в СВ, в шикарном двухместном купе. Семь рублей туда и семь рублей назад — вот тебе и гостиница, и дорога, и романтика.

Такие простые вещи как носки или носовые платки. Только теперь понимаешь, какими они должны быть. Я только к шестидесяти вдруг научился покупать рубашки — понимать разницу не только в цене и расцветке, но и в том, какой это материал, длинная она или короткая, узкая или широкая. То же самое и с брюками.

Единственное, в чем я разбирался еще с юности, так это в туфлях. Начиная еще с тех, первых «Джимми», которые потрясли мою мамашу ценой. Они стоили 250 рублей, это было безумно дорого, мать не спала после этого ночь. Купив «Джимми» я понял, что человек может быть одет как угодно, но у него должна быть великолепная обувь. Всю жизнь после этого я всегда знал, что ищу. Я помню французские туфли, в которых, кроме всего прочего, я и по горам в Карпатах ходил. Они это выдержали, в них и это было возможно. После двухнедельного марш-броска они все еще оставались шикарными и выходными.

Совсем недавно мне повезло — в Вильнюсе я опять купил «Джимми». Я их померил, купил, и, зная, что туфли нужно постепенно разнашивать, решил, что дойду в нихдо дома, чтобы в следующий раз уже было легче. Но, не дойдя до дома, я развернулся и пошел обратно в магазин, чтобы купить еще одну пару. Это потрясло всех: человек с перерывом в двадцать минут купил одинаковые туфли два раза. Я шел в них, слыша тот юношеский звон от кожаной подошвы по тротуару, легкое цоканье каблука, ощущая неописуемую легкость.

Я всегда относился к числу людей, которым даже полежать на диване надо быстро. Мне трудно засыпать. Если у меня много времени, то я легко засыпаю, если немного, то я начинаю торопиться, чтобы быстрее заснуть, потому что надо же быстрее проснуться. Так и родилась бессонница. Но потом со Станкевичем мы изобрели способ с ней бороться. Все очень просто — проснувшись посреди ночи, нужно обрадоваться, о, мол, как хорошо, ведь как раз есть вещи, о которых я днем не успел подумать!

В доме тишина, никто не мешает... И начинаешь думать об этих вещах. Обычно ничего не получается, потому что сразу засыпаешь. А утром себе говоришь — я так был бы рад, если бы не заснул! Я бы столько всего передумал!

Единственное, жалко, если все это ускорится. Я всегда вспоминаю завещание нашего преподавателя английского языка, старого еврея из школы рабочей молодежи в Вильнюсе. Он всегда говорил:

— Будинас, не волнуйся! После восьмидесяти будет легче...

Я только сейчас начал понимать, что он имел в виду, какую огромную радость можно испытывать. Действительно, только после восьмидесяти можно будет спокойно подумать, перестать суетиться, и все будет легче. Только из-за этого жалко не дотянуть до восьмидесяти.

Я стал позволять себе иногда прийти в компанию, сесть за хороший стол, спокойно, методично и молча попробовать, что на этом столе, а не в суете разговоров. Не так, как в юности.

Однажды в новогоднюю ночь я под дикие восторги известного драматурга Андрея Макаенка съел уточку и гуся.

Мой тесть как раз планировал эту встречу с Макаенком, чтобы обсудить проблемы журнала. Зная мои аппетиты и кулинарные интересы, тесть заранее предложил теще:

— Давай этому оглоеду что-нибудь отдельно приготовим, чтобы он все не сожрал.

Теща приготовила утку. Но нечаянно в самом начале вечера эта история всплыла, а Макаенок, как человек азартный и яркий, разошелся:

— Так что, ты можешь съесть целую утку?

— Я могу съесть и гуся,

— Ты можешь съесть гуся?!

— Я могу съесть и утку, и гуся!

— Давай попробуем!

Мы попробовали, и вся новогодняя ночь превратилась в наблюдение за тем, как студент четвертого курса методично съедает всю праздничную дичь, Макаенка больше всего потрясло то, что я еще и косточки обгладывал.

А вот свадебного жареного поросенка я так и не попробовал. Пришел я на свадьбу к своим друзьям и опытным взглядом гастронома сразу выбрал место поближе к зажаренному поросенку. И в ту же секунду меня избрали тамадой, и весь мой вечер превратился в беспрерывные тосты. В четыре часа утра вернулся домой пьяный и голодный. Я вообще ничего не съел за весь праздник. Долго не мог уснуть от голода, тогда и началась первая в моей жизни бессонница — я жевал сухарик, а перед глазами стоял поросенок.

Только сейчас, спустя сорок с лишним лет, появилось осознанно выделенное время на еду, на выбор, я уже могу вовремя остановиться. Это радости, которые не были присущи мне ни в юности, ни во всей последующей жизни.

Плюс еще склероз — способность удобно забыть обо всем мешающем, досаждающем, отвлекающем. Можно забыть об обязанностях, о том, что нужно было что-то сделать. Но самое главное — склероз позволяет забыть о том, что ты забыл.

Мне хорошо. Наверное, я получил в полной мере то, что заслуживал по грехам.