Перо и маузер
Шрифт:
— Ухожу я. А здесь только одежда — пока у вас работал, порвалась,— сказал он и потряс узелком.
Хозяйка что-то умильно забормотала, но Алексис не слушал ее.
Он вышел из дому и зашагал по заснеженной аллее к большаку.
В #лети действительно не было никаких припасов. Не хватало даже до нормы.
Хозяин не из бедных, земля здесь хорошая, значит, хлеб должен быть — это Ешка отлично понимал. Но чтобы найти его, надо время. Одних стогов сена не меньше трех, гумно, ток, хлеб, огромные кучи хвороста... Хозяин нарочно медлил, ждал наступления темноты:
Действительно, что делать? Солнце уже над самыми верхушками деревьев. Перерывать все кучи хвороста, стога, чердаки и хлев немыслимо.
— Может, на ночь останемся? — спросил Криш.
— Это как вам угодно! На конюшне лошадям места хватит, — с готовностью ответил хозяин.
— Не нужна нам твоя конюшня! — проворчал Ешка.
Что же'делать? Хозяин не сознается. Добрый, услужливый, но хлеба у него не выпросишь. А руки о него марать никому не хочется.
— Ну что, нет так нет,— сказал наконец Уга.— Раз не показываешь, где припрятал, будем искать сами! Но тогда уж жалости не жди. Что найдем — все наше.
— Ваше дело. Ищите, если не верите, — с фальшивым смирением произнес хозяин, но глаза у него блестели хитроватой усмешкой.
— Начнем по порядку: гумно, хлев, стога соломы.
Стрелки устали. Не к добру, видно, заехали они в этот дом. Но и уезжать посрамленными, не солоно хлебавши, не хотелось. Вдруг что-нибудь удастся обнаружить?
На гумне было пусто. Ткнули в кучу соломы, что лежала в углу, в мякину. А дальше голый потолок, стены. Здесь нечего было задерживаться.
Когда ворота уже закрыли и товарищи поспешили дальше, Уга наткнулся на сметенные в кучу высевки под низкими задворками. Проходя мимо, он .нагнулся и пошарил рукой. Нащупал угол мешка:
— Эй, ребята, тут что-то есть!
Уга и Крит принялись разгребать высевки. Восемь мешков, набитых доверху. Когда Ешка развязал один из них, на руку полилось тяжелое золотое зерно. Пшеница!
Хозяин стоял в стороне, не зная что делать. Но никому не хотелось смотреть на него. Ешка что-то написал, вынул из кармана печать, подышал на нее и прихлопнул. Потом молча сунул хозяину в руки. И сани,4 груженные мешками, поскрипывая, выехали за ворота.
А хозяин бросился в комнату:
— Ну, Лексис, теперь ты у меня попляшешь.
А Лексис уже дожидался обоза на дороге.
Солнце село, на поля опустились сумерки. С хутора доносился лай собак.
Выстрелы становились все слышней, видимо, за последние два дня фронт придвинулся. А дорога шла в сторону фронта. Легко можно было оказаться в тылу у белых или натолкнуться на их посты.
Но сворачивать с большака не хотелось. Дорога ровная, как стол, под гору лошади еле удерживали стремительно катившиеся сани. Через два часа должны быть Вишни. А если свернешь с тяжело нагруженными санями на занесенные снегом проселочные дороги — лошадей уморишь, а то и накрепко застрянешь.
Ешка придержал лошадей и окликнул остальных. Нужно вместе решать, как быть дальше.
Вышел месяц. Большак сверкал, как замерзшая речка, под полозьями громко поскрипывал снег. Дорога шла по пустынному месту: ни пригорка, ни кустика, ни домика. Любую тень заметишь издалека, так что незаметно напасть на отряд невозможно. Скорее бы до наступления полной темноты проехать эту равнину. Прежде чем въехать в лес, надо дать передохнуть лошадям, чтобы в случае нападения они могли вывезти. А за лесом на несколько верст тянется равнина, дальше видны сосны русского кладбища. За ними же до Вишней рукой подать, версты две-три, не больше. Так думал Ешка.
Криш, бывалый солдат, предложил другую тактику. Он считал, что теперь нужно ехать медленно, сберегая силы лошадей, а потом на рысях проскочить лес.
Уга и Алексис не согласились с ним. По их мнению, нестись вскачь через лес, не глядя по сторонам, значит, поддаться панике. До сих пор ничего опасного не случилось. На равнине же, хоть и быстро понесешься, в западню не попадешь. А в лесу, если будешь медленно продвигаться и внимательно вглядываться вперед, можно вовремя избежать опасности. Нестись же вскачь, как предлагает Криш, значит, по их мнению, идти навстречу собственной гибели. Ешка с детства знает здесь каждую сосну — недаром пастухом сколько лет проходил, да и в партизанах многому научился. Разумеется, он должен взять на себя роль проводника.
План Ешки казался более обдуманным. Это понимали й стрелки. Уга и Алексис доверяли его опыту. Так и решили.
Ешка уселся в сани, запряженные лучшей лошадью, и поехал вперед. Рядом с собой он положил винтовку, передал вожжи Алексису, а сам стал наблюдать.
Если он крикнет: «Гоп!» — все должны пустить лошадей рысью. Это значило, что можно проскочить опасное место.
Если Ешка крикнет: «Стоп!» — следовало придержать лошадей, спрыгнуть, спрятаться за санями, как за баррикадами, и приготовиться к бою. Кроме того, это будет означать, что поперек дороги лежит дерево или другое препятствие. Ибо враг, вероятно, не настолько силен, чтобы напасть открыто.
Если же Ешка шепнет: «Назад!» — надо немедленно поворачивать лошадей и скорее уносить ноги. Значит, противник силен, и нужно, отстреливаясь, отступать.
Проехали всю равнину, Ешка молчал.
Начался спуск, и они слегка натянули вожжи. Ничего подозрительного. Ешка крикнул: «Тпр-у-у!» — и остановил лошадь. Это означало, что опасности нет, но нужно остановить лошадей.
Отдыхали минут десять. Потом осторожно двинулись дальше. Грозно притаившись, еле слышно шумел лес. Замыкал обоз Уга. Он боялся, что не расслышит окрика Ешки, не успеет вовремя повернуть и загородит дорогу остальным. Ему казалось, что сосны неумолчно шепчут: «Назад, назад!»
Вытянув шею, Уга настороженно ловил каждый шорох. Поскрипывал под санями снег, прошелестела шишка, падая с верхушки на мохнатую ветку. Все повернули головы. Нет, это не шаги.
На одной елке возле самой дороги время от времени шевелились ветки. В лесу было совершенно тихо, и ветви других елей замерли. Почему же у этой они шевелятся?
Ешка не отводил глаз от ели, но не мог заметить ничего подозрительного. Окликнуть? Но как? Разве узнаешь, кто там притаился?