Перо и волына

– Каких пацанов? Тех, что были расстреляны в ресторане «Жар-птица»?

– Наверное… Извини, Владимир Иваныч, подробнее не узнал. Жалею, что сорвался, не устроил ему допрос с пристрастием. Он бы мне все выложил, как на блюдечке. И про остров любви, и про «Жар-птицу».

Семенков при очередном упоминании об острове любви помрачнел.

– Я скоро вернусь, Константин Петрович. Ты меня подожди, никуда не уходи.

Он вышел из кабинета, оставив пистолет на черной полированной крышке стола. «Симпатичная картинка, – почему-то подумалось Жигану. – Матовый белый ствол на черном фоне. Жалко, сфотографировать некому».

Полюбовавшись немного на «стар», Панфилов спрятал его в карман куртки.

Раздался телефонный звонок.

– Да, слушаю.

– Канстантын? – прозвучал в трубке незнакомый сиплый голос с сильным кавказским акцентом.

– Да. Кто это?

– Слушай, дарагой, ты залез в чужой огород и хочешь сожрать капусту, на которую не имеешь права. Ты знаешь, что московский телеканал шавкам вроде тебя не по зубам? Отвали от Жорика Венедиктова, и тогда мы тебя не тронем. А попробуешь дергаться, тебе хана. Один раз тебе уже намекнули, да ты, видно, совсем тупой, хоть и резвый. Рокера на мотоциклетке не забыл?

– Вон оно что… Тогда слушай сюда. Наезжать на меня бесполезно. Хочешь перетереть – забивай стрелку. К тому же приличные люди представляются, когда хотят вести деловой разговор.

– Я – человек резкий, нетерпеливый. Понял? С теми, кто переходит мне дорогу, разговаривать долго не люблю. Это мое тебе последнее предупреждение. У Жорика уже есть крыша в столице, ему другая не нужна. Если ты или твой старый прошляк Артур еще хоть раз появитесь в отеле «Интурист», ваши кости будут грызть собаки. И эту жидовскую морду Туза предупреди, чтоб отвалил. Ты понял меня, казол?

В трубке раздались короткие гудки. Жиган медленно набрал номер московской квартиры Артура. К телефону долго никто не подходил, и Панфилов уже начал нервничать. Наконец он услышал знакомый голос родского вора.

– Артур, ты виделся с Борей? – встревоженно спросил Панфилов.

– Мы разговаривали с ним по телефону.

– Давно?

– Днем.

– Срочно отмени кипиш насчет бабок для Венедиктова.

– Это невозможно, курьер уже отвез Георгию наличку. А что случилось?

– Мне только что звонил какой-то лаврушник, наезжал.

– Какой лаврушник?

– Представляться он не захотел.

– Это как-то связано с Венедиктовым?

– Напрямую. Он сказал, что московский телевизионный канал нам не по зубам, что мы, мол, в чужой огород залезли, у Георгия уже есть крыша, и наша ему не нужна. Борю Туза тоже поминал. Откуда ему столько известно?

– Венедиктов звонил мне буквально час назад. Благодарил за воздух и подтвердил, что все договоренности остаются в силе.

– Больше ничего не говорил? Ни о каких наездах?

– Больше ничего. Голос, правда, был излишне возбужденным, но я решил, что он просто рад решению проблемы.

– Попробуй снова связаться с ним, а потом перезвони мне на работу. Выясни, что это за люди и чего они хотят.

Положив трубку, Жиган опустил голову и потер небритый подбородок.

«Так я и знал. Сразу надо было догадаться, что с этим сопливым пацаненком нельзя иметь дел. Кому же он нас сдал? И кто это так нагло наезжал по телефону?»

В кабинет вошел Семенков. Подойдя к столу, он бросил перед Панфиловым несколько снимков, сделанных фотоаппаратом «Полароид». На них были изображены два трупа в разодранных лохмотьях, с торчащими из-под них костями и ошметками мяса.

Трупы были изуродованы до неузнаваемости. У одного из них к тому же почти отсутствовала голова – остались лишь осколки костей со следами запекшейся крови.

– Это что такое? – спросил Панфилов, всматриваясь в фотографии.

– Бродячие собаки поработали, судя по всему, – пояснил Семенков. – Мы тут с ребятами попытались, насколько возможно, провести идентификацию.

– Я и так вижу, что это Порожняк с Зюзей.

– Мы пришли к тому же выводу. А теперь посмотри на обратной стороне.

Панфилов перевернул карточку и увидел надпись «Привет с острова любви».

– Откуда это?

– Сегодня по почте прислали в обыкновенном конверте. Точнее говоря, подкинули, потому что на конверте нет штемпеля почтового отделения.

– Скорее всего свои, местные. Все правильно. Узнать бы только кто…

– Выясним, – решительно сказал отставной разведчик, – обязательно выясним.

Через пятнадцать минут, когда Жиган докуривал вторую сигарету, позвонил Артур.

– Нигде не могу найти Венедиктова. На работе говорят, что он куда-то уехал, но координаты не оставил. Дома к телефону не подходят. Сотовый отключен. Я провентилировал по своим каналам – кажется, наш Георгий закрутил что-то на стороне.

– Это точно?

– Информация от человека, которому я доверяю. Он из окружения Гиви Резаного.

– Почему же этот человек раньше молчал?

– Он не знал о моих завязках с Венедиктовым. К тому же ему сейчас, после исчезновения Гиви, самому приходится скрываться.

– Есть что-нибудь конкретное?

– Обещал к утру узнать и сообщить мне. А пока… Не хочу накаркать, но особая осторожность всем нам теперь не помешает.

– Ты думаешь?..

– Не дай бог, какие-нибудь отморозки. С такими дела вести очень сложно. Они только один язык понимают, язык силы…

– Ненавижу неопределенность… Ладно, подождем до утра. Береги себя, Артур. Без надобности никуда из дома не выходи. Если что, звони мне.

Глава 33

Артур провел ночь без сна. Гнетущее чувство тревоги не покидало его. Ночью несколько раз кто-то звонил, но, когда Артур поднимал трубку, там раздавались лишь короткие гудки. Все это напоминало действующих по наводке квартирных воров, которые проверяют, где находится клиент.

Ночной мрак был таким же терзающим, как и неизвестность. Артур прилег на диван, включил ночник и под музыку любимого саксофониста Чарли Паркера погрузился в тяжелые раздумья.

Старого вора не покидало ощущение, что он столкнулся с неведомой темной силой, на которую невозможно воздействовать и от которой можно ожидать лишь зла. Даже в штрафных изоляторах и бараках усиленного режима, в которых Артуру довелось провести немало дней, он не испытывал такой тяжести. Там зло было персонифицировано. Оно выступало в качестве вооруженного вертухая, тупого шмональщика, кума или хозяина. Оно не принимало воровской чести и этики. Оно порой пыталось согнуть и сломать человека, живущего по понятиям. Но зло это было ощутимо и осязаемо.