Пером и шпагой
Шрифт:
«Какие это письма? Те или не те?»
Елизавета тем временем скрылась за ширмами, беседовала со своим племянником. Что они говорили – не слышала Екатерина, только раз прорвался из-за ширм голос Петра:
– Она упряма и зла… Я не могу видеть ее!
И тогда Екатерина, вся покраснев от натуги, закричала о несправедливости. Она кричала о загубленной юности. О горьком материнстве без детей, которых только рожала, но никогда их не видела. Елизавета Петровна, как женщина бывалая, душою пообмякла: конечно, нелегко бабе, когда любовниц, словно собак, ей муж
– Но и ты хороша, голубушка! – укоряла Елизавета. – Воображаешь, будто умней тебя и нет никого в России! Почто мешаешься в дела, кои тебя не должны касаться? Как ты осмелилась писать к Апраксину? Почему он получал от тебя приказы грозные? Ты что – сенат? Или – генералитет мой?
Екатерина актерски разыграла свое возмущение:
– Я? Писала?.. Да мне и в голову бы не пришло рассылать приказы Апраксину. Я ведь не ребенок.
– Вот они, письма-то твои, – кивнула Елизавета на вазу. – И теперь ты отрицать вину станешь?
Но по неуверенному голосу тетушки Екатерина поняла, что это не «те» письма, которых надо бояться, и выпрямилась:
– Так выньте их и прочтите: каковы там приказы мои к армии?
Елизавета, побагровев лицом, топнула на нее ногой:
– Смотри мне, цыц!.. Эвон, Бестужев-то показывает с опросу, что и другие письма от тебя были.
– Врет! – И Екатерина тоже топнула.
Елизавета Петровна приблизилась к ней вплотную; через блестящее платье и кружева Екатерина теперь ощущала все тепло ее горячего тела.
– Это на кого же врет? На тебя, милая?
– Врет, все врет! – кричала Екатерина, плача. – Врет он!
Елизавета поддернула рукава платья (признак гнева).
– Ну, и ладно, – сказала густо. – Коли он на тебя врать смеет… на тебя, родшую престолу наследника, так я пытать его велю!
И, сказав так, императрица впилась глазами в лицо невестки: выдаст или не выдаст? Но лицо Екатерины было как маска.
– И пытайте! – ответила она. – Огнем его, злодея!
– Граф Ляксандра, – повернулась к ширмам Елизавета. – Чай, ты слышал, что я сказала ныне?
И откуда-то из угла, словно из бесовской преисподни, раздался глас великого инквизитора империи:
– Слышал… Я все, матушка-осударыня, примечаю. Не бойсь!..
Екатерина только под утро вернулась к себе. Главное сделано: бой она выдержала, пока ее не тронут. Легла в постель, укрылась с головой и стала думать. Нет, Понятовский совсем не то, что ей сейчас надо… Кто из мужчин поймет ее?.. И с мечтами о сильном и властном друге она заснула. Сон ее был всегда крепким, здоровым.
Бестужев еще целый год казнился под судом, наблюдая, как судьи разворовывают его богатства. Суд вынес ему – смерть! Башку с плеч, и дело в архив. Но Елизавета была верна своей клятве – никогда не подписывать смертных приговоров, и Бестужев отправился в ссылку, в одну из можайских деревень, которую от горя наименовал «Горетово». Там этот циник вдруг прикинулся святошей и написал книжку с характерным названием: «Стихи, избранные из священного писания, служащие к утешению всякого христианина, невинно претерпевающего злоключения…»
Читатель вправе спросить у меня:
– Почему же не были отмщены главные преступники? Именно те, по вине которых армия Апраксина бежала после явной победы?
Но дело в том, что концы заговора были очень хорошо схоронены в воду, и Елизавета Петровна сама ничего толком не знала. За семью замками хранились важные бумаги, которые до нашего века знали только двух читателей.
Этими читателями были два русских императора: Александр II и Александр III, – только они (два самодержца) знали тайну прямой измены Екатерины, уже носившей титул «Великой».
И лишь в начале XX столетия была опубликована переписка Екатерины с Вильямсом, давшая истории материал для позорных разоблачений. Документы полностью восстановили картину измены, о которой в 1758 году Елизавета могла только догадываться.
Известный советский академик (а тогда еще молодой историк) Евгений Тарле в 1916 году написал блестящую статью о том, как великая княгиня Екатерина с Бестужевым, вкупе с Вильямсом, за деньги продавала интересы России!
Разрушение авторитетов
– Ужасно, ужасно… – вздыхал по вечерам маркиз Лопиталь. – Франция быстро теряет уважение мира, голоса ее послов уже не выслушиваются с прежним почтением. Страшно подумать: Париж рукоплещет… Фридриху! До чего мы дожили?
– Что удивляться этому? – отвечал де Еон. – Цветы очень хорошо пахнут. Но после тонкого аромата всегда наступает гниение. Опытность и расцвет государства есть и начало его упадка. А монархия у нас одряхлела, и Францию ожидают катаклизмы площадей и улиц. Патриотизм давно заглушен ненавистью к Версалю…
Лопиталь пышностью своего посольства лишь олицетворял в Петербурге померкший блеск Версаля, но в сомнительных случаях Людовик говорил теперь так:
– До Лопиталя эти сведения не доводите: он не поймет… Отдадим этот вопрос на благоразумие де Еона…
Шевалье вел переписку за маркиза. Игра слов, легкий флирт, интересы альковов и сверкание придворной интриги – все это, забавно перемешанное, со вкусом поданное, насыщало душу французского короля. Де Еон всегда знал, чем можно и напугать короля: стоило только заикнуться о военных успехах России…
– А я, – говорил де Еон, – склонен считать иначе. Франции следует не бояться побед России, а, наоборот, радоваться им. Эти два государства, разделенные Польшей и землями германскими, через тысячи лье душевно чем-то близки друг другу. Что-то непременно должно связывать их. Но… что?
– Любезный шевалье, стоит ли думать о будущем? Надо спасти сегодняшний день – спасти Елизавету, ее здоровье, – отвечал Лопиталь. – Иначе взойдет на престол этот кретин в прусских ботфортах, и тогда… Я решил настоятельно выпросить у короля доктора Пуассонье!