Перпендикулярный мир

— Интересно, — наконец-то выдавил Гвидонов из себя, — я тоже не верю в откровения.

— Да… — еще больше изумился Чурил. — И это ты мне говоришь, следователь. По особо важному. Это ты мне такую чушь залепил!.. Ты что, никогда не вглядывался в себя, как ты там работаешь, дедуктивным методом или индуктивным? Как там у тебя внутри все это происходит? Как это, ни у кого не получается, все стараются найти лоха, ни у кого не выходит, а ты берешься за дело, — и ты находишь… Как, другие не могут, — а ты можешь. Что, поумней остальных?. Был бы умный, передо мной здесь не сидел, грел пузо где-нибудь на Багамских островах, недалеко от собственной виллы. Где твой миллион, — если ты такой умный?.. Значит, не особенно умный, — а лохов находишь. Другие не могут, а ты находишь. Разве не откровение?

— Нет, — подумав секунду-другую, сказал Гвидонов. — Это просто работа, когда много работаешь, — труд, и ничего больше. Просто много труда, — больше, чем у остальных, которые не находят. Просто больше, чем у них, труда, больше времени, чем у них уходит на это, и утром, и вечером, и ночью, — это не оставляет никогда. Я только, наверное, фанат, — в отличие от тех, о которых вы говорите… Наверное, поэтому.

— Темнишь, — недоверчивым ребенком улыбнулся ему Чурил. — Ну-ка, скажи, как ты на нашего рыбака вышел? Как ты там трудился, сопоставлял факты, потел, занимался другим делом, а вышел на рыбака. Как?

— Как? — повторил Гвидонов. — Держал в голове много параметров. Только лишь… Подъезжали к загородному дому Назарова Матвея Ивановича, я подумал: вот в этом лесу летом ушел от меня рыбачек. Мне в это время рассказывали, что Марина жила, словно взаперти. Я подумал: неужели ей не хотелось хоть иногда вырваться из всего этого, хоть проветриться немного. Я спросил: сбегала ли она когда-нибудь? Мне говорят: да… Тогда спрашиваю: не сбегала ли она этим летом? Мне говорят: да… Тогда я спрашиваю: когда? Мне отвечают: пятнадцатого июня… Там пятнадцатого июня, здесь — пятнадцатого июня. Вот и все.

Чурил откинулся на спину своего диванчика, и стал пристально смотреть на Гвидонова. Но уже не ребенком, и без ярости, как недавно, как-то просто так, — и печально и равнодушно, в одно и то же время.

— Это и есть откровение, — сказал он негромко. — Это и есть настоящее озарение, — глупый ты человек.

— Вам видней, — ответил Гвидонов.

— Не корчи из себя обиженного, — сказал ему Чурил. — Я тебя не обижал, это ты сам себя обидел. Мы с тобой, — два мужика. Веди себя, как мужик, не походи на бабу. Совет даю.

4.

— Дело не в том, что на него снизошло просветление, а в том, что другие люди стали ему верить… Дело даже не в том, что другие люди начали ему верить, а в том, что вера эта потребовалась власти. Каким-то образом она помогла из бесчисленного числа колхозов создать единое государство. Со временем, конечно. Это, так сказать, историческая роль буддизма. Интересно?

— Как в энциклопедии, — сказал Гвидонов, и тут же осудил себя за дерзость. Непозволительную в его положении.

Но Чурил не обиделся… Трудно было понять, что может его задеть, а что он спокойно пропускает мимо ушей.

— Но были другие из его учеников… Которые от этой самой власти шарахались, как от огня. Там же тоже свои сунниты, шииты и прочие. Как везде… Направления и течения… Вот сейчас мы подходим к самому интересному. К тому, что этих, которые шарахались, все время гнали, — поскольку они не покупались. Ты вот, встречал человека, которого нельзя купить, только честно?

— Все зависит от суммы, — горько усмехнулся Гвидонов.

— Вот! — поднял палец Чурил. — А этих нельзя было. Поэтому их было мало, — кому охота ничего не хотеть, да вдобавок постоянно перебираться с места на место, все дальше и дальше в глушь… Короче, в конце концов, они оказались в Гималаях. Эти самые буддисты, которых было мало. Забрались там куда-то, где их найти нельзя было, и основали собственное поселение. Местечко свое стали звать Шамбала. А себя стали звать, — Махатмы. Слышал?

— Что-то слышал. Краем уха.

— Был такой, помешанный на своем авторитете, Святослав Рерих, — он из твоего тезки, Владимира Ильича Ленина, махатму сделал. Типа того, что один из махатм сбежал со своего поселения, и перебрался в Россию. Выучил язык, и стал руководить революционной борьбой. Чтобы добиться счастья для всего человечества… И добился, ядри его в корень.

Но о всемирном революционно движении Чурил не думал, он смотрел на Гвидонова, рассказывая все это, а губы его пересохли, и было видно, как по ним пробежали маленькие сухие трещинки.

— Махатмы, по определению, крутые мудрецы, далекие от сует обыкновенной жизни. Они, как мудрые обезьяны, сидят на пригорке, и смотрят, как люди в низине сошлись в войне. И мочат друг друга, почем зря… Как ты думаешь, что дает им такое олимпийское спокойствие?

— Вы так говорите, как будто они существуют на самом деле.

— Вот. Не веришь… А Бромлейн, человек поумнее тебя, постарше, и побольше по жизни повидавший, — поверил. Не просто поверил, а решил даже наехать на меня. И — наехал… Понимая, с кем имеет дело, и чем это для него может пахнуть. Они, евреи, все просчитывают. Этот тоже все просчитал. Какие последствие для него могут получиться. Хорошие последствия получились, большие… Но он — решился. Пошел на риск, — сделал этот поступок… Все потому, что ты не веришь в Шамбалу и махатм, а он — поверил.

— Их никто не видел, — сказал Гвидонов.

— Да?.. А ты встретишь, не узнаешь, — выдохнул Чурил. — Как ты этого махатму определишь? По одежде?.. По оранжевому одеянию?.. А если он штаны за триста рублей наденет и пиджачок за двести? Если не будет причитать при встрече молитвами, и вербовать тебя в последователи буддизма, а просто промолчит?.. Что тогда, как ты его определишь? Сунешь ему сто баксов, — чтобы он отказался? А если он не откажется, возьмет? Дальше что?..

— Вы как-то определили, — сказал Гвидонов.

— Поверил, — опять выдохнул, с нарочитым каким-то восхищением Чурил. — Мне поверил!.. А если я все вру? Если я тебе лапшу на уши вешаю?

— Я Бромлейну поверил… И вам, конечно.

— Хитер, — незлобливо сказал Чурил. — Вашим, и нашим… Так слушай дальше: они отличаются от всех остальных людей тем, что живут немного дольше… Лет по четыреста-пятьсот.

Он даже не взглянул на Гвидонова, произнеся столь эффектную фразу, — занялся своим остывшим чаем, отпил из чашки глоток, почувствовал во рту вкус горчащего крепкого чая, и отпил еще один.

— И из Шамбалы своей они давно ушли, — сказал он, — Я имею в виду, из Гималаев. И из Тибета ушли. С тех пор, как Мао-Дзе Дун их там искал. И не нашел. Ушли куда-то, — такая их жизнь, время от времени куда-то уходить.