Перпетуя, или Привычка к несчастью

Ничего не сказав жене, Эдуард вызвал свою молоденькую двоюродную сестру, чтобы она делала все закупки, ходила на рынок и в европейскую часть города. Перпетуе теперь разрешалось принимать заказчиц только после обеда, и не позже шести часов: пришлось ей расстаться со своими мастерицами и вернуть Анне-Марии ее швейную машинку. А так как, но мнению Эдуарда, клан Жан-Дюпона потворствовал распутству Перпетуи, никому из его членов не позволялось больше видеться с ней, хотя каждую субботу по вечерам они обязаны были являться в дом, где жило семейство, и проводить там долгие часы, пока длилось собрание Зомботаунской ячейки Африканского союза. Чтобы хоть изредка получать какие-то известия о своей подопечной, Анне-Марии пришлось подкупить одну из самых верных клиенток Перпетуи.

В конце дня полицейский требовал от своей жены подробнейшего отчета о том, что она делала без него, а также список лиц, которых она принимала у себя в доме. Эти сведения должны были подтвердить Мадлен и юный прислужник. Иногда Эдуард зачеркивал какое-то имя в списке и, не давая никаких разъяснений, заявлял, что отныне Перпетуя не должна встречаться с этим человеком. Отправляясь на работу, он каждый день предостерегал жену, оставшись с ней с глазу на глаз, что, если ему станет известно о том, что Вампир осмелился проникнуть в его дом, он убьет Перпетую.

«Даже теперь, — утверждала Анна-Мария, — никто не может с уверенностью сказать, способен ли был Эдуард хладнокровно убить свою жену».

Но сама эта неуверенность говорит о многом: для всех было очевидно, что муж Перпетуи стал другим человеком, и отношение к нему тоже изменилось.

До тех пор сознание собственного превосходства, а может быть, и нежность, которую испытывает каждая женщина к первому своему мужчине, заставляли Перпетую мириться с ее положением в семье. Но вот за какие-нибудь несколько месяцев Эдуард претерпел чудовищное превращение. Мало сказать, что он стал другим человеком, он попросту превратился в свою противоположность. Раньше взгляд его больших ласковых глаз казался несколько растерянным, теперь же он стал холодным, пронзительным, в нем появился металлический блеск. Его жесты, прежде такие неторопливые, мягкие, изящные, стали теперь решительными, резкими, повелительными. Он редко улыбался, смеялся и того реже, лицо его постоянно хранило холодное, злое выражение. Его пунктуальность переходила всякие границы: опасаясь опоздать на службу, он, прежде такой соня, поднимался теперь в пять часов утра, чтобы наметить дела, которыми ему предстояло заниматься в течение дня; он вкладывал в это весь свой пыл. Такое фантастическое преображение люди объясняли его повышением в должности, а также травмой, которую нанесла ему история с Перпетуей. Скорее всего, оба эти события действительно сыграли свою роль и превратили неприметного мелкого чиновника в робота, властного и нетерпимого, упрямого и раздражительного и, без сомнения, жестокого, — он терроризировал свою жену и готов был создать такую же адскую жизнь всему кварталу.

Во всяком случае, вести о Перпетуе, которые доходили до Анны-Марии, заставляли ту содрогаться. Прогнав жену с супружеского ложа, Эдуард велел ей спать в углу спальни на подстилке. Он бил ее по щекам за каждую пустячную провинность, и даже присутствие детей не останавливало его. При малейшем подозрении он хватался за кнут, пытаясь вырвать у жены то, что высокопарно именовал истиной. Те, кто бывал в их доме, рассказывали, что слышали, как молодая женщина стонала от боли, когда кнут гулял по ее спине. Эдуард стал вдвойне подозрителен, когда до него дошли слухи, будто его недруг Вампир вынашивает какой-то смелый план.

Ему стало известно, что Зеянг, сжигаемый страстью, задумал во что бы то ни стало освободить свою любимую и поспешно собирает сто тысяч франков, чтобы выкупить Перпетую. Однако для Вампира это было нелегкое дело: он никогда не умел копить деньги и без остатка тратил все свое жалованье и довольно внушительные денежные награды, перепадавшие ему от Баба Туры, на приобретение дорогих игрушек вроде магнитофонов, фотоаппаратов, кинопроекторов, проигрывателей, подержанных машин, — все это помогало ему производить впечатление на девушек и покорять сердца. Но вот наконец футболисту удалось собрать нужную сумму, и он намеревался отправиться к Эдуарду, чтобы вынудить его вернуть Перпетуе свободу. Как только до полицейского дошли эти слухи, он завел целое дело — стал собирать какие-то таинственные документы, которых становилось все больше и больше, раскладывал их по папкам и прятал в ящики, никогда не забывая запирать стол на ключ.

Когда Вампир в окружении целой свиты родственников и друзей, а также мудрецов его клана появился в доме Эдуарда, полицейский, вопреки всем опасениям, не выхватил из кобуры револьвер, а невозмутимо пригласил гостей сесть и даже предложил им напитки и сигареты. Только после этого он вежливо осведомился у Зеянга о цели его визита. Футболист произнес напыщенную и в общем-то совсем неуместную речь о независимости, о новой эпохе и новых нравах, о здравом смысле и сострадании, о древних традициях и даже о евангельских заповедях, требуя, чтобы Эдуард вернул свободу женщине, которая стала для него теперь чужой, хотя, по всей вероятности, она и прежде никогда не была близка ему.

— Я принес шестьдесят пять тысяч франков, которые хотел бы передать тебе, — заявил Вампир в заключение. — Что же касается остатка, то я предлагаю тебе следующее: я оставлю тебе долговое обязательство, но мне хотелось бы сделать к нему приписку, где бы уточнялось, в какой срок я обязан выплатить остаток выкупа и каков будет размер ежемесячного взноса.

Услышав слова Зеянга относительно того, что ему следует отпустить Перпетую, так как теперь она стала ему чужой, хотя и прежде-то никогда не была близка, полицейский сразу же утратил все свое хладнокровие. Едва футболист успел закончить свою речь, как Эдуард закипел от гнева.

— Ты где это находишься? И почему позволяешь себе говорить подобным тоном? — взревел он, как только Вампир умолк. — Да знаешь ли ты, кто я такой? Отдаешь ли ты себе отчет в том, с кем разговариваешь?

Тут вмешались свидетели обеих сторон, пытаясь восстановить спокойствие, необходимое для решения столь важного вопроса, и хорошо сделали, так как футболист был не из тех, кто позволил бы безнаказанно оскорблять себя.

— Хорошо! — заявил Эдуард. — Попробуем держаться в рамках приличий.

И он стал выкладывать на стол свои таинственные папки, причем делал это с нарочитой медлительностью, чтобы подзадорить своего противника. Он открывал их одну за другой и оглашал собранные им документы. Как выяснилось, каждая из этих папок предназначалась для разных статей расходов на Перпетую. В первой значились суммы, связанные непосредственно с самим выкупом, приводились дата и обстоятельства каждого платежа, его размеры, а также упоминалась стоимость различных церемоний. Затем он открыл папку с перечнем подарков ближайшим родственникам Перпетуи: два больших цинковых таза, кулоны, зонтик, замшевые туфли и дорогие гребни, подаренные теще; тергалевый костюм, шляпа и шесть вязаных галстуков, подаренные шурину. Потом настала очередь подарков дальним родственникам. Была и еще одна папка, в которой перечислялись мелкие расходы: так, например, если Перпетуя встречала кого-нибудь из земляков и приглашала его выпить лимонада в занимавшей сырой подвал лавчонке, которую содержал грек, Эдуард, как выяснилось, записывал стоимость и этого роскошества. Общая сумма расходов, по его подсчетам, составляла двести шестьдесят девять тысяч франков. Чтобы округлить счет и облегчить таким образом сделку, он охотно соглашался простить Зеянгу девятнадцать тысяч франков, однако, прежде чем вернуть Перпетуе свободу, Эдуард требовал с него уплаты двухсот пятидесяти тысяч. Причем ни о какой рассрочке не могло быть и речи. Услышав изумленные возгласы друзей Зеянга, Эдуард живо возразил:

— Чем вы недовольны? Разве это не соответствует обычаям наших предков? Вы желаете получить женщину? Пожалуйста, но сначала верните мне деньги, которые я потратил на нее. Вам еще повезло, так как я не собираюсь учитывать расходов на содержание самой Перпетуи, а ведь мог бы и это тоже посчитать. Может быть, вы сомневаетесь в правильности моих расчетов? Тогда позовите Перпетую и спросите ее, правду ли я сказал.

Сторонники Эдуарда, в число которых входили его сослуживцы и активисты единой партии, выразили ему бурное одобрение, заявив, что таков мудрый закон предков. Затем обе стороны обменялись довольно колкими, хоть и не слишком определенными замечаниями относительно своевременности обращения к мудрости предков в эпоху государственной независимости и экономического развития. Однако в данном вопросе, так же, впрочем, как и во всех остальных, сторонники Эдуарда одержали верх, заявив, что футболист первым заговорил о древних традициях.

Они разошлись поздно ночью, так и не придя ни к какому соглашению, каждый из присутствующих не без оснований полагал, что встреча эта закончилась поражением футболиста, ибо, несмотря на все его бахвальство, понятно было одно: в подобных условиях он бессилен что-либо предпринять — и об этом яснее ясного говорил взгляд прищуренных глаз и едва заметная усмешка его заклятого врага. Перпетую, естественно, никто не позвал и никто ни о чем не спросил. И хотя она была рядом, ее судьба, как и во всех остальных случаях, решалась без нее.