Перрон для оптимистов

…

После выставки работы прибавилось. Лёлик едва успевал развешивать мокрые оттиски в лаборатории, отбирать готовые для ретуши и раскладывать оставшиеся в фотоальбом. Лучшие уносил с собой Адам Давидович – «пристраивать шедевры по редакциям». Это было любимое время Лёлика. Он оставался в мастерской один и снова и снова смотрел на фотовоспоминания о первой в мире выставке летательных аппаратов со всеми её непостижимыми чудесами: чертежами, приборами и кучей огромных воздушных шаров. Лёлику казалось, что фотографии эти оживали. Летательные шары на них недовольно тряслись, словно сердились на купол Гран Пале, который мешал им вырваться на свободу. И в эти минуты зимний Мелитополь представлялся неотретушированным, чёрно-белым, а Париж – глянцевым и цветным.

…

Через год Лёлик уже прилично говорил по-французски. Спасибо Илье, он беседовал с ним только «на необходимом приличному человеку языке», заставлял ходить в мясную лавку и к молочнику «для пополнения словарного запаса».

Только что Париж пережил наводнение. В некоторых кварталах ещё стояла вода, на стенах домов были нарисованы отметки с новыми уровнями взбесившейся Сены. Настроение у фотографа Каплевича было отличное. Он шёл широкими шагами по временным деревянным тротуарам и размашисто жестикулировал.

– Поторопись, Авель! К дамам нельзя опаздывать. Мы идём на улицу Камбон. Кстати, назвали её в честь французского революционера Пьера-Жозефа Камбона – его отец владел текстильной мануфактурой. Прямо как в вашей семье, не без буйных! А сейчас это главная модная авеню Парижа. И мы приглашены к известной модистке. Она открыла шляпный бутик прямо напротив легендарного отеля «Ритц». Предчувствую непростую сессию, – подгонял помощника Каплевич.

Лёлик изрядно запыхался, ведь он тащил всё фотооборудование. Но усталости почти не было. Очень волновался! Ведь раньше он думал, что все портные – это скучные старухи вроде Фиры Львовны, что приходила к маме подшивать платья. А здесь это знаменитости из парижской моды!

В таком волнительном настроении они подошли к дому 21 по рю Камбон.

Входная дверь стремительно открылась, и они услышали:

– Всё отменяется!

Растерянные посетители увидели в глубине фойе стройную женщину с горящим взглядом.

– Я решила снимать только мои модели! Никаких лиц! Проходите, господа! Приятно познакомиться. Я – Коко Шанель [13] .

…

В мастерской был накрыт небольшой французский стол. Хозяйка сама наливала чай из удивительно красивого чайника в изысканные чашечки. Вообще, всё в этот день казалось Лёлику удивительным. Он не мог оторвать взгляда от рук мадам. Когда она говорила, руки словно вытягивали нитку из катушки, а когда чашка наполнялась, она резко дёргала носик чайника вверх, как будто заканчивала шов на платье.

13

Коко Шанель (1883-1971) – французский модельер, основатель легендарного модного дома Chanel.

– Вы, юноша, из России? Люблю русских, особенно это их «всё моё – твоё». Вы, месье, переводите молодому человеку, судя по всему он не силён во французском, недавно из дома, я не ошиблась? Русские примечательны и талантливы! Какой балет представил нам месье Дягилев! Возможно, я поработаю с ним. А вы, юноша, не стесняйтесь, пейте чай! У вас впереди большая парижская жизнь. Как, вы сказали, вас зовут? Авель? Нет, юноша, это как-то фатально по-библейски. Я буду называть вас Эвель, на французский манер. Атеперь, господа, пожалуйте в зал. Очень надеюсь на замечательные кадры. Безусловно, с вашей ретушью, Эвель. Месье Каплевич сказал, что у вас способности! – говорила хозяйка салона невыносимо красивым низким голосом.

…

Лёлик вспомнил этот разговор в 1913-м, когда на улицах Парижа появились афиши: «Весна священная» – балет Игоря Стравинского, импресарио Сергей Дягилев, костюмы Коко Шанель.

…

А сейчас начались съёмки. Как-то сразу всё закрутилось, попадало, полетело. Шляпы, казалось, жили своей отдельной летучей жизнью. Но все предметы в этом доме, включая всё принесённое для сессии оборудование, и даже люди, включая умудрённого опытом Каплевича, подчинялись только Мадам – её удивительным рукам и волшебному голосу.

Первый портрет Габриэль Шанель в шляпе собственной модели был издан в театральном журнале Comoedia Illustre 1 октября 1910 года.

Роза. Париж. 1909-1910

Роза брела по Парижу. Дочке нужен воздух, спасибо Илья купил коляску, притащил с Лёликом подержанную. В пасмурном Париже все цвета пропадают, остаётся только чёрный и серый. Так сказал бы Илья… Старший брат всегда казался Розе легкомысленным шутником, а теперь на нём гора ответственности за неё, Лёлика, Соню, маленькую Анну-Софию. Может быть, поэтому в его картинах всё больше тёмных красок и каких-то тревожных вертикальных линий, как во время затянувшегося дождя. И вдруг – звук аккордеона, музыка настоящего Парижа! Подошла поближе – оказалось, играет нищий: слепой, в грязных лохмотьях.

Без Самсона всё плохо! И холодно стало, как тогда в Мелитополе, на взбесившейся Молочной. И в груди давило, словно вырвалось из-подо льда множество рек. Пора было возвращаться, кормить дочь. Срезала угол, вышла на бульвар де Порт Рояль. Здесь Париж величественный, шумный, но чужой, несмотря на обилие плакатов Дягилева с «Русскими сезонами». Это множество типографских копий рисунка художника Серова «Видение розы». А у Розы одно видение – встреча с Самсоном.

Сегодня без него было особенно плохо. Даже руки не слушались, когда вернулась и открывала дверь квартиры. А там – реальный, живой, только небритый и усталый Самсон.

И прямо в прихожей – долгое молчание, уткнувшись друг в друга. Тюремные злоключения, подробности долгих дорог, трудности ожидания – всё это ворвалось в них двоих вместе с дыханием и стуком сердец. Слова были лишними. И даже малышка молчала, оказавшись между ними, в их бурном информационном потоке.

– Товарищи влюблённые! Очнитесь! Анне-Софии пора есть, а для остальных чай остывает! – послышалось из комнаты.

Дурашливый крик Ильи вернул всех в реальность. Самсон взял пищащий свёрток на руки и сказал дочери:

– Анна-София… Как вычурно! Совсем по-европейски. Я буду звать тебя Нюсей. Мы здесь ненадолго.

Когда малышка заснула, все собрались за столом. Никто не решался нарушить молчание, – то ли берегли детский сон, то ли не хотели обсуждать тревожное прошлое и зыбкое будущее… Голос гостя вывел всех из оцепенения.

– В Гадяче, когда меня задерживали, сбежался весь город посмотреть. Как же, важная птица, жандармы из самой Москвы приехали! Потом, уже в Бутырке, Махно [14] встретил. Мы же с ним к девятьсот пятому пришли в революцию, молодыми были, буйными. Потом, правда, прошли разную политическую школу… Так вот, у Нестора ещё остались связи… Раньше жандармы брали взятки до 50 тысяч рублей за человека! А сейчас поутихло всё, и глаза конвойных подешевле закрываются. Когда мне письмо от товарищей передали, Нестор сразу сказал: «Твоё место сейчас в Париже, а не „на киче париться“». А потом – внезапно открытая камера, рассеянный конвоир, граница ночью, пешком… Словом, Нестор Махно – благородный разбойник со связями. И вот я рядом с тобой, Розочка, и нашей Нюсей. Готов жениться! – Улыбка Самсона и умышленно облегчённый рассказ о его злоключениях окончательно разрядили атмосферу за чаем.

14

Н. И. Махно (1888-1934) – украинский анархист и революционер, в 1917-1922 гг. командующий Революционной повстанческой армией Украины.

– Вот это правильно! У вас, конечно, документы не совсем… Documents pas tres Legaux! (Не очень легальные документы!) Но у меня есть идея. Теперь я беру на себя роль благородного разбойника… или мошенника, – весело подытожил Илья.

Роза. Париж. 1910-1913

Роза готовилась к свадьбе. И хотя она понимала, что это всего лишь формальность для дела, но как-то по-девичьи волновалась и крутилась перед зеркалом, прилаживая нарядный накладной воротничок, сшитый из кружевной маминой салфетки.