Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Шрифт:
Окончательный вариант договора состоял из введения, заключения и шести основных статей. Во вводной части обе стороны признавали, что вторжение афганского вождя Махмуда привело к свержению законной династии и «разорению Персии», а потому Турция и Россия ввели в Иран свои войска «для отобрания всех потребных… мест». Однако российские приобретения были зафиксированы договором с Тахмаспом, и турецкая сторона формально признала переход в российское владение Дербента, Баку, провинций Гилян, Мазандеран и Астрабад.
Первая из статей договора объявляла Ширван самостоятельным ханством в составе Османской империи и содержала сложную процедуру разграничения его территории с российскими владениями. Расстояние от Шемахи до Каспийского моря делилось по времени езды («прямою дорогою среднею
Согласно второй статье, турки не имели права укреплять Шемаху и вводить туда свои войска, за исключением «бунта» правителя или прочих «непорядков» — но с непременным уведомлением российской администрации и обязательством вывести их.
Третья статья определяла размеры и границы турецкой «порции», которая включала Тебриз и большую часть его провинции (отстоять его русским дипломатам не удалось), всю Ереванскую провинцию, Хамадан и Керманшах; Ардебиль оставался во владениях шаха и должен был служить «барьером», отделявшим российские приобретения от турецких. Но вся Грузия теперь принадлежала Турции.
Четвертая статья обязывала российского императора употребить «медиацию» (посредничество) для признания Тахмаспом состоявшегося раздела — «или волею, или с общего совместного принуждения». Если последний на уступку провинций не согласится, то Россия и Турция «по согласию» утверждают на иранском престоле какого-либо «законного государя» или, как предусматривала статья шестая, «наидостойнейшего из персиян», но не «узурпатора» Махмуда. Если же Тахмасп соглашается с данным договором — то, согласно его пятой статье, султан признает его законным и суверенным шахом и может участвовать в совместных действиях по изгнанию афганцев{278}.
Таким образом, после долгих и трудных переговоров, в которых немалую роль сыграло французское посредничество, соглашение было подписано. Константинопольский договор, в отличие от заключенного девятью месяцами ранее русско-иранского, стал не «виртуальным», а вполне реальным актом: обе стороны добились поставленных целей (пусть и не всех — но дипломатия и есть искусство возможного), и взаимная ратификация состоялась без каких-либо осложнений.
Договор, конечно, стал успехом русской дипломатии, поскольку Россия получила признание своих новообретенных владений на Каспии, почти превращавших это море в российское «озеро». Интересно, что договор не упоминал о лимитировании границы к северу от Дербента, что можно расценивать как фактическое признание прав России на эту часть Дагестана. Турция же на данном этапе отказалась от намерений покорить Персию и готова была признать ее суверенитет под скипетром слабого шаха Тахмаспа.
Однако и цена успеха была немалой. Договор не остановил турецкое наступление на восток, хотя и ввел его в «законные» рамки. Но в любом случае сохранялась угроза тонкой полосе российского побережья и проходящей по ней коммуникации. Восточная Грузия и армянские земли признавались турецкими владениями — на долю России оставались лишь вынужденный покинуть родину в том же году царь Вахтанг VI и надежды грузин и армян на освобождение от иноземного и иноверческого господства.
Зато оказавшиеся по разделу в российской «порции» и населенные мусульманами земли Ширвана и Гиляна еще надлежало привести «в тихое состояние». Однако они были связаны с остававшейся за сотни верст метрополией крайне несовершенными путями сообщения и представляли собой разрезанные «по-живому» части относительно единой и древней социокультурной общности. Расчеты же на скорое крушение Иранской державы оказались преждевременными. В Дагестане российской администрации предстояло иметь дело с множеством соперничавших государственных образований и горских обществ, недоступных для прямого контроля.
Наконец, выход России в качестве новой политической силы в Закавказье заставлял ее
строить отношения (и отнюдь не по освоенным европейским военным и дипломатическим канонам) не только с центральными властями Ирана и Турции, но и с иными партнерами — практически самостоятельными ханами и визирями иранских провинций, азербайджанскими горожанами, духовными и светскими властями армянских общин, вольными дагестанскими владетелями и горскими обществами. Конечно, опыт отношений с не слишком надежными вассалами (украинскими гетманами или калмыцкими ханами) имелся, но теперь масштабы таких связей явно возрастали — при сложности оперативного реагирования и управления ими из Петербурга и трудности согласования противоречивых интересов.Глава 3.
«С ВЯЩЕЮ СИЛОЮ В ПЕРСИИ ДЕЙСТВОВАТЬ…»
…До толикой славы купно и пользы возрасло российское оружие, что и далечайшыя народы протекции и защищения у нас требуют: прибегает о том бедная Ивериа, просила и просит корона Персидская, горские же и мидские варвары, единым оружия нашего зрением устрашени, одни покорилися, другие разбежалися.
«Новозавоеванные провинции», год 1724-й
На рубеже нового 1724 года европейская пресса обсуждала перспективы российских действий в Персии и будущую войну с Турцией, тем более что Коллегия иностранных дел рассылала своим дипломатам за рубежом печатные известия о военных успехах в Иране{279}. Австрийский резидент в Стамбуле, по сведениям издававшейся в силезском Бреслау газеты, был уверен в том, что турки начнут войну, «дабы русских от дальних прогрессов на персицких границах удержать»; амстердамские «Куранты» сообщали о турецких вооружениях, гамбургский «Северный Меркуриус» и венский «Рейхспострейтер» были уверены, что «великий султан царю конечно войну объявит». «Лейпцигские куранты» информировали читателей об изменении планов Петербурга: «вместо того, чтоб намерено было войну в Персии всею силою распространять, ныне намерено тамо точию оборонительно действовать, а наибольшая сила против турок на Украине употреблена быть имеет»{280}.
Однако длительные переговоры в Стамбуле и последующее заключение мира на какое-то время устранили опасность прямого военного столкновения двух империй. Россия получила необходимую паузу для закрепления своего присутствия в бывших иранских владениях. Укрепленный Дербент и мощная крепость Святого Креста должны были обеспечить контроль над приморскими коммуникациями, а относительно спокойное принятие горскими князьями (хотя и не всеми) во главе с тарковским шамхалом российского подданства на первый взгляд облегчало задачу интеграции этих территорий в состав империи.
Поначалу как будто так и было — местные владетели стремились приспособиться к новой ситуации. Еще в апреле 1723 года владелец Эндери Айдемир дал аманатов; вместе с братьями он принес присягу на Коране, обещая «никакого воровства впредь людям, живущим в новопостроенной крепости, отнюдь не чинить, и лошадей и скоту не отгонять, и людей в полон не брать»{281}.
Осенью того же года Петру «били челом» табасаранские кадий и майсум. Дербентцы при поддержке российских солдат отправились в поход на владения нападавшего на город и его окрестности уцмия Ахмед-хана. Первая такая экспедиция в сентябре разгромила деревню Митяги: «…со всех сторон зажгли и всю разорили», но на обратном пути в лесу выдержала тяжелый бой в лесу, в котором погибли 40 рядовых и капитан. Боевые потери вынудили Матюшкина даже запретить запланированный поход на другую деревню — Матерку. Потери противника учесть не смогли, поскольку горцы уносили своих убитых, а о погибших в самом селении «знать было им (русским участникам боя. — И. К.) не можно, понеже все были в ызбах и в погребах, в которые места метали гранаты»{282}.