Персики для месье кюре

И тут увидел чье-то круглое любопытное личико: девочка смотрела на меня как бы вверх ногами, низко склонив голову между широко расставленными ногами в ярко-розовых резиновых сапожках и изумленно моргая темными, цвета кофе-эспрессо, глазами.

— Ты что, джинн? — спросила Майя.

Глава вторая

Четверг, 26 августа

После беспокойной ночи, проведенной в каком-то полусне, я отправилась проверять, не вернулся ли Рейно. Оказалось, что я не одинока. Возле его дома я обнаружила Каро Клермон со свитой; Жолин и Бенедикта как раз проверяли заднюю дверь жилища. Вскоре стало ясно, что Каро воспринимает исчезновение кюре как нечто в высшей степени подозрительное, а может, и зловещее.

— Я полагаю, отцу Анри следовало бы немедленно проверить счета нашего прихода за последние несколько месяцев, — вещала она, когда я подошла. — Как бы то ни было, а дыма без огня не бывает! Особенно если учесть все последние события…

Каро метнула в мою сторону неодобрительный взгляд. Видимо, мое присутствие она также сочла событием необычным. Ее голубые глаза — они настолько бледного цвета, что кажутся припудренными, — медленно осматривали меня с головы до ног, точно посыпая толченым мелом.

— Разумеется, если Рейно неким образом замешан в истории с той девицей…

— С какой девицей? — спросила я.

Каро слегка усмехнулась — весьма натянуто, надо сказать — и небрежно бросила:

— Одной из тех, что живут в Маро. Луи Ашрон на прошлой неделе около полуночи видел у моста какую-то девушку. Судя по всему, maghrebine.

Я пожала плечами.

— Ну и что?

— Ну и то! Кто она? Луи говорит, что на ней был никаб.

— Половина тамошних женщин носят никаб, — заметил Шарль Леви, наблюдавший за этой сценой из-за ограды своего сада.

— И вы полагаете, что половина тамошних женщин назначают полночные свидания месье кюре? — Голос Каро был сочен и сладок, как baba au rhum. [58]

— Может, и назначают. — Это уже вступила Бенедикта. — Я слышала, что Жозефина Мюска, например, в последнее время ужасно с ним подружилась.

Каро и Жолин одновременно глянули на меня, и Каро сказала:

58

Ромовая баба (фр.).

— Ну, Жозефине это не впервой!

— Что вы хотите этим сказать? — вежливо осведомилась я.

Она одарила меня очередной своей сиропной улыбкой.

— Она же ваша подруга, вот у нее и спросите. А что касается Рейно, то его поведение в последнее время было… мягко говоря, неправильным. Я уверена, с ним что-то происходит. Я уже позвонила отцу Анри. Он выяснит, что в данном случае нужно делать.

Я оставила их дожидаться отца Анри и двинулась к площади Сен-Жером. Если кто и знает, куда мог исчезнуть Рейно, то это, скорее всего, Жозефина. Однако ядовитые намеки Каро все же довольно сильно меня задели.

Ну, Жозефине это не впервой.

Разумеется, Каро никогда не любила Жозефину. А незамужняя мать-одиночка в Ланскне всегда являлась предметом сплетен и пересудов. И я не должна была бы — ведь теперь-то я достаточно хорошо знаю Каро! — позволять подобным инсинуациям действовать мне на нервы. И все-таки… что, если Каро знает, кто отец Пилу?

В кафе я не обнаружила ни души. Даже в баре было пусто. Я окликнула Жозефину, но ответа не последовало. И Мари-Анж, наверное, была выходная. Неожиданно я, точно ребенок, обрадовалась, что никого не застала: значит, мне вовсе не обязательно с ней встречаться! И вдруг заметила некое странное движение за занавесом из стеклянных бусин, который отделял бар от жилых помещений, находившихся в задней части дома.

— Жозефина! — снова окликнула я ее.

— А кто ее спрашивает? — услышала я мужской голос.

— Это Вианн. Вианн Роше.

На мгновение воцарилась полная тишина. Затем занавес раздвинулся, и оттуда на инвалидном кресле выехал седовласый мужчина. Сперва я его не узнала, потому что первым делом в глаза мне бросились инвалидное кресло и две беспомощных ноги, аккуратно прикрытые клетчатым пледом. Но затем разглядела знакомые темные глаза, улыбку и довольно красивое, хотя и жестокое лицо, а также мускулистые руки, торчавшие из-под засученных рукавов джинсовой рубахи.

— Ну, привет, вездесущая сука!

Это был Поль-Мари Мюска.

Глава третья

Мне показалось, словно меня с силой толкнули в грудь. И не из-за «милого» приветствия Поля, а от неожиданности. Черты его лица не претерпели особых изменений. Седые волосы были так коротко подстрижены, что отчетливо проступали контуры черепа. Он, пожалуй, несколько похудел; исчезла жесткость, даже грубоватость, прежде столь ему свойственная, уступив место некой свирепой красоте. Но выражение лица было прежним, и взгляд тот же — оценивающий, смутно враждебный, подозрительный; и все же в глазах порой мелькали шутливые искорки, делая его похожим на добродушного тролля.

— Что, не ожидала меня увидеть? — сказал он. — Слышал я, что ты в Ланскне вернулась. А вот тебе моя сука вряд ли обо мне говорила. Да и зачем? Я ведь для бизнеса теперь не гожусь.

Я глаз не отвела и спокойно ответила:

— Если ты имеешь в виду Жозефину, то о тебе она действительно не упоминала.

Он хрипло рассмеялся, закурил «галуаз» и сказал:

— Она терпеть не может, когда я здесь курю. И терпеть не может, когда я пью. Ну что, виски?

Я покачала головой.

— Нет, спасибо.

Он налил себе двойную порцию из бутылки, стоявшей на барной стойке, и сказал:

— А ведь я это кафе построил, можно сказать, на пустом месте. И при мне оно работало как часы. Целых шесть лет! Конечно, теперь ей нравится делать вид, что оно всегда ей принадлежало и мне она ни гроша не должна. Действительно, с какой стати? Я ведь только имя свое ей дал да заботился о ней — платил за ее наряды, терпел ее дурное настроение; а стоило между нами кошке пробежать, и она меня из дому вышвырнула, точно шелудивого пса! — Он снова безрадостно засмеялся и выдул из ноздрей кольцо дыма. — Полагаю, за это мне тебя надо благодарить. Это ведь ты ей внушала всякую чушь. Ну что ж, надеюсь, теперь ты довольна. — Он отхлебнул виски. — Ведь я-то угодил в точности в то самое дерьмо, где ты и хотела меня видеть.

Я посмотрела на него.

— А что с тобой случилось?

— Тебе-то какое дело? Или, может, теперь решила заняться мной? Когда я в полчеловека превратился?

Я проверила его ауру. Ее цвета, как я и ожидала, были такими же грязными, как и прежде, и среди них по-прежнему мелькали сердитые всполохи дымно-красного и неприятно-оранжевого, похожего на обгорелую апельсиновую корку. Но в этом мраке виднелись и проблески жизни: магазинная стойка, полки с оптикой, какой-то предмет, горящий на обочине дороги… Вот он, мой Рыцарь Кубков, поняла я: этот рассерженный, сломленный человек, исполненный презрения ко всему на свете.